— Это тот старик, у которого темный взгляд?
— У жреца Кичи ясный взгляд, — возразил Василько. — Мудрость чтят…
— Когда он смотрел на меня, его взгляд был темен, — сказала девушка.
В лесу развиднелось — стало много берез. Отяжелевшая от ночной сырости густая трава опутывала ноги.
На опушке, заросшей высоким папоротником, Василько остановился. На поляну опускался туман — сыро, неуютно, боязно. Девушка беспокойно оглядывалась. Она слышала таинственные шорохи, которые пугали ее; она сама жила в таком же лесу и к нему привыкла, просто все сегодня было для нее необычно. Василько ласково дотронулся рукой до ее щеки. Девушка вздрогнула и отстранилась, во взгляде было смятение.
— Я не вижу ни одного цветка, — тихо сказала она.
— Надо смотреть долго.
— Не вижу, — упрямо повторила она.
Василько удивленно спросил:
— Разве, где ты живешь, нет леса? Ты откуда?
Она зябко повела плечами.
— Я из-за озера. Там такой же лес, но этот меня почему-то пугает. Мы живем с дедушкой.
— У нас будет огонь, — успокоил Василько. — Станет веселее, и ты согреешься.
Он оглядывался, выискивая в рассеивающейся темноте сухое дерево. Потом опять взял ее за руку и повел к месту, которое показалось ему удобным для костра.
Треск сучьев впереди заставил его мгновенно насторожиться. И в то же время темная громада зверя поднялась на их пути. Встревоженный, сердитый рев медведя пронесся по опушке.
Парень шагнул к стоявшему на задних лапах зверю.
— Великий бог будет недоволен тобой! — громко крикнул он, предостерегая зверя от нападения. — Сегодня бог милостив к людям. Иди спроси, мы только оттуда.
Более грозный рев заставил Василька вздрогнуть. Он резко оттолкнул от себя девушку и выхватил из-за голенища нож.
— Зачем ты не предупредил нас раньше? Кто знал, что это твои владения? Мы нашли бы другую поляну. А теперь иди, я встречу тебя.
Зверь еще раз коротко рявкнул, повернулся и медленно затрусил прочь, хрустко ломая сучья. С каждым скачком он обиженно рыкал.
— Хозяин леса устыдился, — торжествующе сказал Василько оцепеневшей от страха девушке. Он снова провел рукой по ее холодной щеке. На этот раз она не отстранилась.
— Ты мне еще не сказала, как тебя зовут?
Она усмехнулась, приходя в себя. Этот диковатый, смелый парень ей нравился.
— Повелитель лесных зверей опомнился, — сказала она. — Почему ты не спросил об этом раньше? Тебя я знаю. А меня зовут Россавой. Дедушка зовет Росинкой.
— И я буду звать тебя Росинкой? Но откуда ты меня знаешь?
— Твоя мать Евпраксия Васильковна приходила к дедушке. Это она пригласила меня на праздник.
— Ага, — неопределенно сказал он. Он надрал бересты, у старой ели наломал нижних сухих веток. Веселый огонек, пока еще слабый, осветил их лица.
— В твоем колоске было много зерен?
— В моем колоске не было зерен. Когда я брала его, подул ветер, и они рассыпались.
Юноша с тревогой посмотрел на нее.
— Может, ты не заметила?
— Я не видела ни одного зернышка.
— Это плохая примета, — огорченно сказал Василько.
5
Голубая ночь. Крупные звезды в высоком небе. Назойливо гудят комары, да скрипит дергач в высокой траве у озера. Люди у шалашей притомились, многие спят на подстилках из еловых веток, другие негромко разговаривают. Насытившиеся старцы уронили головы на грудь, посапывают. Евпраксия Васильковна рассеянно смотрит на огонь. Рядом с ней бодрствует Кичи.
— Сын должен быть в послушании…
Женщина прислушалась, насторожилась. Но старец жует вялыми губами и ничего не объясняет.
— Ты недоволен моим сыном?
— Я видел его с девушкой. — В голосе Кичи чувствуется явная тревога. — Кто она?
Старый Перей с трудом поднял голову, уставился на жреца.
Василько ушел с гостьей из-за озера, — пояснил он. — Ладья, на которой она приплыла, быстра, как птица, легка, как ветер. Я знаю, кто она, их жилье у Гнилой протоки.
Кичи взволнованно заерзал на мягкой подстилке. Дряблые щеки его гневно дернулись.
— Кругом мор, обиды обильные… Воинство поганое рыщет, того гляди, наскочит сюда. Время ли гостей принимать. Закрыть все тропы, таиться. Всё порушат, когда придут, всё… Зачем пришел ярославский кузнец?
— Привечаем тех, кого знаем, кто нужен, — сердито сказала Евпраксия Васильковна. — И то уж скрылись, отгородились от людских горестей. Словно и не русичи.
— Ладно, кузнец… Девка зачем нужна? — не унимался Кичи.
— Внучку бортника Савелия пригласила я. Пусть побудет на празднике.
— Вот, вот, — сварливо буркнул Кичи.
Евпраксия Васильковна промолчала. Когда-то и она хотела жить тихо, покойно, когда укрылась здесь с малым дитем. Но ушли те думы вскоре — невозможно жить прячась.
— Ты смотрел мою судьбу, — переменила она разговор. — Почему не сказал, откуда будет беда?
Тусклые, мелкие глаза Кичи совсем прикрылись. Произнес тихо:
— Беда будет исходить от тебя. Так показывают тайные знаки…
— Ты мудр и много знаешь, — побледнев, сказала Евпраксия Васильковна. — Но сейчас небо замутило тебе разум.
— Небо сегодня чистое. — Кичи склонил голову, прислушался к своим словам: не говорит ли в нем раздражение.
— Кругом много звезд, — добавил он.
Кряхтя, поднялся, поманил старого воина. Когда отошли от шалаша, Перей склонил ухо к шепчущим губам старца.
— Та… девка, отроковица, пусть возвращается, откуда пришла. — Кичи вспомнил восторженный блеск глаз Василька, забеспокоился больше, торопливо договорил — Пусть не мешкая… Ты скажешь ей об этом.
— Но, господине, — растерялся старый воин, — в праздник мы привечаем всех, жданных и заблудших. Девушка из-за озера — наша гостья.
— Ты убьешь ее, если она не послушает.
Перей отшатнулся. Мертвенная бледность на морщинистом лице жреца напугала его больше, чем сами слова.
— Так надо, — закончил Кичи.
Старый воин нерешительно шагнул в темноту.
К шалашу, мягко ступая в кожаных постолах, подошел Дементий, поклонился Евпраксии Васильковне.
— Садись, Дементий, — ласково сказала она, указывая место подле себя. — Где задержался, что вижу тебя так поздно? Или лихо какое случилось в пути?
— Не хотел до времени докучать тебе, голубушка Евпраксия Васильковна, сидел у другого костра.
— Пошто обижаешь меня, Дементий? Разве ты не желанный гость? Память не изменяет мне, что ты был добрым другом моего Лариона. Мой дом — твой дом.
— Негоже так говорить, Евпраксия Васильковна. Не держу в себе ничего такого. Старцы твои смутили меня, боялся не в лад сказать.
— Знаю твою нелюбовь к старцам, сама труд великий беру на себя, сдерживаясь. Испей меду и скажи здоровье княгини Марины Олеговны. Крепка ли она?
— Крепка и светла лицом.
— Здоров ли князь Константин Всеволодович?
— Здоров, да только все дни в заботе.
— Али все с монахами книжную цифирь просматривает? В чем забота?
Добрые внимательные глаза кузнеца посуровели. Осторожно отставил пустую чашку, сказал глухо:
— Другие заботы тяготят. Молод, нетерпелив, легко ли сносить обиды. Сегодня поутру еще большой оружный отряд прибыл. Басурманин поживу ищет: богат град Ярославль торговлей и ремеслами, ой, как богат!
Бледность разлилась по щекам женщины.
— Недобрые вести сообщаешь, Дементий. Неужели снова свистеть татарским арканам?
— Дюже недобрые.
— Ты с припасом прибыл?
— Как же иначе! Оружие, чаю, сгодится всегда.
— На днях кладовые смотрела. Полны кладовые. Хороший запас… Скажи, Дементий, бронник Степан чем гневен на нас? Иль мала плата, кою даем за кольчуги? Посланный от нас вернулся ни с чем.
Что-то долго Дементий возился с костром, поправлял сучья. Евпраксия Васильковна наблюдала: лицо воротит, хмурится.
— Горько передавать такое… Сказал Степан: «Зачем лесным людям кольчуги?. Кроты — в землю прячутся, они — в чаще своей уберегутся. Воинская справа другим более надобна». — Добавил со скрытым недовольством: — И ведет торг с купцами. А кому попадет его товар — своим или ворогам, — то никому неведомо.
С озера тянуло сыростью. Прошелестела крыльями невидимая птица — ночная разбойница сова. Тихо, покойно кругом. Близится рассвет, и звезды начинают бледнеть.
— Несправедливо поступает Степан, — задумчиво сказала Евпраксия Васильковна. — Молодцы наши не изнывают от безделья, опытные воины учат их, дни проводят в хлопотах. Когда вот только боевой клич пронесется! Великий князь Александр Ярославич много осторожен, призыв его— копить силу — разумен, да и терпеть бесчинства уже невозможно. — Взглянула вдруг на Дементия пристально: — Или ты тоже думаешь, как Степан: в чаще отсиживаться станем? Что-то ты хмур сегодня?
— Я слово князю Константину дал: копить воинский припас. Да и не думаю так, голубушка Евпраксия Васильковна, иначе зачем бы я был здесь?
6
К утру появился ветер, разогнал туман и запеленал тучами небо. В рассеивающемся сумраке стали отчетливо видны деревья. Серый пепел потухшего костра залетал на одежду Василька. Вместе с ветром, гулко тревожащим ветви деревьев, девушке чудились другие шорохи. Оглянувшись, она замерла от ужаса: в нескольких, шагах стоял в мокрой одежде седобородый старец. Ничего не было страшного в его облике, больше того, заметив ее испуг, он отступил за деревья, растаял, будто его и не было. А девушка долго не могла унять дрожь. Потом она решила, что старец привиделся ей. Она опять всмотрелась в сторону и опять увидела его: старец прятался за елью. Видны были только лицо его и рука, которой он указывал в сторону озера. Затем ветви сомкнулись.
Что-то похожее вспомнилось ей… Девочка в легком сарафанчике бежит по отлогому берегу Волги. Волны ласкают босые ноги, на песке остаются узкие следы, которые тут же заполняются водой. Она бежит к избушке. Там, на пороге, стоит высокий костистый человек с буйной гривой волос. На нем полотняная рубаха, порты и свежие лапти. Он щурится от солнечного света. «Дедуня, дедуня! — кричит она и бросается ему на шею. — Что ты мне из лесу принес?» — «Поклон Росинке лесовик прислал».