Разгром мятежников — дело ближайших дней».
Как это уже бывало в операциях Тухачевского, отрезвление наступило скоро и стремительно. «Первое наступление на Кронштадт, предпринятое 8 марта, — сообщается в ЭГВ, — из-за слабой подготовки и недостатка сил (около 3 тыс. чел.) окончилось неудачей…» Да и как иначе могли окончиться действия 3 тысяч человек, которым была поставлена задача штурмовать первоклассную крепость, где в распоряжении 27 тысяч мятежников находилось 2 линкора с мощной артиллерией, 140 береговых орудий и свыше 100 пулеметов!
Пришлось командарму взяться за дело более серьезно. Численность 7-й армии была доведена до 45 тысяч человек, в Петроград для цементирования ненадежных красных частей прибыло около 300 делегатов X съезда партии, проходившего в это время в Москве. Из опыта Варшавской операции Тухачевский сделал вывод: надо быть поближе к наступающим войскам. Поэтому он решил разместить свой штаб в Ораниенбауме, чтобы не только наблюдать за наступающими колоннами, но и управлять их действиями с помощью телефона и медной подзорной трубы, подаренной ему некогда астрономом-революционером П. К. Штернбергом. «Михаил Николаевич с ней не расставался, — вспоминал Никулин. — Была она у него до последних дней жизни. И под Кронштадтом он в нее все смотрел из Ораниенбаума на крепость…» Увы, ему ничего и не оставалось делать, кроме как смотреть на Кронштадт в подзорную трубу; по свидетельству Путны, командовавшего колоннами, наступавшими на южную часть города, телефонные провода, протянутые по льду залива, были перебиты при первых же выстрелах, а разработанная заранее система сигнализации с помощью разноцветных ракет не сработала из-за отсутствия таковых в наличии. Связи с командармом не было в течение всей операции.
«В ночь на 17 марта советские войска перешли по льду в наступление на Кронштадт и утром ворвались в город. После ожесточенных боев к утру 18 марта мятежники были разгромлены, потеряв убитыми свыше 1 тыс. чел., ранеными свыше 2 тыс. и захваченными в плен с оружием в руках 2,5 тыс. Около 8 тыс. бежало в Финляндию. Советские войска потеряли 527 убитыми и 3285 ранеными».
Эти данные имеются, в частности, в ЭГВ, вышедшей в свет в 1987 году. И тогда же в «Новом мире» появился «Капитан Дикштейн» М. Кураева.
«Военные историки будущих времен, — пишет М. Кураев, — немало удивятся, узнав, что потери среди атаковавших первоклассную морскую крепость с открытых всем ветрам ледяных полей, где и укрыться-то можно только за трупом павшего прежде тебя товарища, потери очень скромные-527 человек, в то время как защитников крепости в ходе штурма погибло вдвое больше; чувство удовлетворения вызывает и утверждение, что ранены среди атаковавших были лишь один человек из десяти. С точки зрения милосердия и человеколюбия эти сведения весьма утешительны, но тут же возникают совершенно ненужные вопросы. Значит, не потеряла бригада Тюленева за первый час боя ровно половину своего состава? А ведь бригада — это три полка минимум. Значит, и бригада Рейтера, первой ворвавшаяся на Петроградскую пристань Кронштадта, за двадцать минут боя не поредела на треть? Значит, и у Итальянского пруда не полег 3-й батальон Невельского полка? И бригадная школа, брошенная на прикрытие отхода обескровленных и разбитых невельцев, не погибла целиком? И не докладывал комдив истекающей кровью Сводной дивизии, уцепившейся за восточный край острова, что нет больше человеческих сил держаться и возможен отход во избежание полного истребления? И зачем только питерцы помнят, как 8 марта 3 тысячи беззаветных красных курсантов были брошены юным командармом-7 на штурм 30-тысячного гарнизона крепости, как по дороге к твердыне брали курсанты штыком и гранатой оледенелые неприступные форты, как вошли-таки, ворвались в город и в городе дрались, да там и полегли, не помышляя о славе…»
Л. Никулин пишет, что в 1926 году, разбирая эту печальную операцию, Михаил Николаевич, «по своему обыкновению, не выделял собственных заслуг. Между тем изучение действий командования 7-й армии убеждает в том, что операция была задумана и выполнена блестяще». Естественно. Как всегда!
«Близкие Тухачевского, — пишет Л. Никулин, — слышали от него самого рассказ о том, как сердечно принял его Владимир Ильич, который был очень доволен действиями командарма 7-й армии и сразу же, во время разговора, предложил ему покончить с кулацким восстанием банд Антонова в Тамбовской губернии».
…Прибыв на Тамбовщину, Михаил Николаевич нашел совершенно дилетантскими действия местных властей, рассматривавших события в губернии как мятеж. Нет, считал Тухачевский. «В районах прочно вкоренившегося восстания приходится вести не бои и операции, а, пожалуй, целую войну, которая должна закончиться полной оккупацией восставшего района (подумать только: оккупацией части собственной родины! — Г. С. и Д. 3.)… Словом, борьбу приходится вести в основном не с бандами, а со всем местным населением». А раз война, раз оккупация, то действовать нужно с «жестокой настойчивостью». О масштабах этой «настойчивости» дает представление кровавый приказ № 171, подписанный 11 июня 1921 года Тухачевским и Антоновым-Овсеенко.
Расстрел на месте угрожал людям, спрятавшим оружие или отказавшимся назвать свое имя. В деревнях, где подозревалось наличие спрятанного оружия, приказывалось брать заложников и расстреливать их, если оружие не сдают. За укрывательство бандитов, их родственников или имущества крестьянская семья выселялась, имущество конфисковывалось, а старший работник в семье расстреливался на месте без суда! В случае бегства семьи бандита имущество раздавалось соседям, а дом сжигался. И все эти драконовские меры преподносились как меры «наиболее безболезненной, бескровной и скорой ликвидации эсеробандитизма».
Биографы Тухачевского, желая особенно подчеркнуть блеск его действий против крестьянских повстанцев, не останавливаются перед тем, чтобы преувеличить их силы. Так, В. М. Иванов называет численность мятежников — 50 тысяч человек, указывая, что на вооружении бандитских формирований кроме личного оружия были пулеметы и даже артиллерийские орудия. Но вот официальные данные: «В октябре 1920 года в мятеже участвовало 15–20 тыс. чел. (из них 2,5–3 тыс. имели оружие), в январе 1921 — 50 тыс. чел.». Если среди этих 50 тысяч мятежников пропорция вооруженных сохранялась, то Тухачевскому противостояло не более 6,5–7,5 тысячи вооруженных повстанцев, сведенных в две армии— 1-ю и 2-ю.
Какие же силы противопоставляла повстанцам Красная Армия? 32,5 тысячи штыков, 8 тысяч сабель, 463 пулемета и 63 орудия. Однако новому командующем войсками Тамбовской губернии этого показалось недостаточно: он потребовал броневиков, бронепоездов и авиации, а также привлечения к операции войск ВЧК, ВОХР и ЧОН. И что же? При таком огромном превосходстве в силах Тухачевский снова не смог решить поставленной ему военной задачи: 1-я армия мятежников 14 июня 1921 года ушла на Дон, и ее потом пришлось ликвидировать войскам Воронежской губернии.
В первой половине июля 1921 года В. И. Ленин, помнивший, что 27 апреля 1921 года Политбюро ЦК РКП(б) дало Тухачевскому месяц на ликвидацию мятежа, запросил РВС Республики: «Как дела у Тухачевского? Все еще не поймал Антонова?» На этот запрос Михаил Николаевич поспешил 16 июля представить докладную записку, в которой горделиво сообщал, что в результате проведенной им операции кулацкий мятеж ликвидирован и Советская власть восстановлена повсеместно. Заявление, далеко не полностью соответствовавшее истине: Антонов с 1200 повстанцами действовал в Тамбовской губернии до 1922 года.
«Причислен к лицам с высшим военным образованием»
22 мая 1920 года, в разгар проваленной им операции Западного фронта, приказом Реввоенсовета Республики № 868 Михаил Николаевич был «причислен к лицам с высшим общим военным образованием». За всю гражданскую войну такое «причисление» было произведено всего для десяти советских военачальников, из которых семеро были офицерами старой армии в чине от капитана до полковника. Остальные трое — М. В. Фрунзе, И. П. Уборевич и М. Н. Тухачевский. Профессиональный революционер М. В. Фрунзе хорошо разбирался в военных вопросах, но в непосредственной разработке операций — следует вспомнить — ему помогал бывший генерал-майор старой армии Ф. Ф. Новицкий. Уборевич и Тухачевский из всех десяти «причисленных» были по чину самыми младшими — подпоручиками!
А уже через год с небольшим после «причисления» бывший подпоручик, никогда не учившийся в высшем военном учебном заведении, становится начальником Военной академии РККА.
По воспоминаниям Н. Корицкого и В. Ладухина, первая лекция Тухачевского вызвала у старых профессоров, видных военачальников и крупных военных специалистов шок. «Наши русские генералы, — говорил с кафедры молодой начальник, только что проигравший одно из важнейших сражений того периода, — не сумели понять гражданскую войну, не сумели овладеть ее формами… Лишь на базе марксизма можно обосновать теорию гражданской войны, то есть создать классовую стратегию… Пока что опыт гражданской войны в академии не анализируется и зачастую даже сознательно игнорируется старыми генералами».
Эти поношения, которые Тухачевский спешит обрушить на высшие авторитеты вскормившей его самого русской армии, поневоле заставляют вспомнить то нелицеприятное мнение, которое сложилось о нем у лично знавших его людей. Особенно любопытен отзыв о нем немецкого генерал-майора К. Шпальке, многажды встречавшегося с ним в 1921–1931 годах. Отмечая необычайную переменчивость характера Михаила Николаевича, Шпальке писал, что сама стремительность его карьеры заставляет предполагать в Тухачевском «чрезвычайную способность подстраиваться, позволившую ему обойти стороной неисчислимые рифы в водовороте революции» (Гутен таг, № 10, 1988.).
Пробыв на посту начальника академии полгода, после нескольких перемещений по службе, 13 ноября 1925 года Тухачевский назначается начальником Штаба РККА, 5 мая 1928 года становится командующим войсками Лен