– Ты чего? Чего? – залепетал Велимудр.
– Того! Помнишь меня?! Помнишь?!
Старик отвел глаза.
– Ты чего им налил? Аким ведь пил не из этой бочки!
– Молчи ты, так надо! Завтра сам все увидишь и поймешь! Вреда им никакого, а только для пользы все!
– Для пользы, старая бестия? Ведь лучше меня знаешь, чем все кончится! Зачем меня сюда притащил?!
– А ты забыл, как со мной разговаривал?! Вот и гляди теперь!
– Сейчас же возвращай меня назад! Я не собираюсь проливать тут кровь невинных людей!
– Да погоди ты! Назад вернуться всегда успеешь, говорю тебе… Ты можешь все изменить, потому я и отправил тебя сюда. Все в твоих руках – больше, чем ты думаешь! Поверь мне на слово…
– А она? Инга? Что с ней будет?
– Она завтра будет здесь…
– Что?! Да я убью тебя, старый нечестивец! Ты зачем ее сюда притащил?!
– Говорю тебе – ты можешь все изменить, повернуть историю вспять! А без нее у тебя ничего не выйдет. Она же твоя путеводная звезда…
Слова старика задели влюбленного юношу в самое сердце. Он отпустил его и внутренне согласился с ним. Пьяные крестьяне бушевали и бились в непонятных судорогах, Антонов с Токмаковым посмеивались, зная нечто, неизвестное никому из присутствующих, а Никита словно не видел всего этого – его мысли всецело были заняты Ингой.
Глава седьмая – о том, как беспощаден тот самый русский бунт
Утром Никита снова пришел к Велимудру, чтобы расставить все точки над i.
– Значит, ты отправил меня сюда, чтобы я..?
– Все изменил. Предотвратил кровопролитие. Повернул вспять ход истории.
– Что же случится, если я сделаю это?
– Ты гляди, чем озаботился! А не заботит тебя, сколько крови невинной попусту прольется, коли ты пальцем о палец не ударишь? Сколько детей осиротишь, скольких под открытое небо вместо крыши жизнь доживать отправишь… Только тут я тоже с твоих высот рассудил – какой тебе резон помогать тому, что и было-то невесть когда? Вот и прислал к тебе в помощь девицу твою. Ты только разговоры разговаривать с ней станешь – не здорово прошлую-то вашу жизнь поминай. Она чего и забыть могла – все же девица. Да и для нее самой так лучше.
– И все-таки ты не ответил? Что произойдет, если крестьянской войны не будет или она закончится как-то иначе?
– Уж дурного да скверного-то точно не будет. Я ведь язычник, а мы плоть от плоти земли нашей. Мы не желаем никому зла и не делаем ничего, что могло бы навредить Руси али русам.
– А как же вчерашнее зелье? Это тоже – для пользы дела? Сам меня подбиваешь предотвратить выступления, а сам их же и провоцируешь. Как это понимать?
– Я вчера краем уха слышал как Петр с комиссаром отставным гутарил. Народ решил – выходу быть. Ничего не попишешь. Так что теперь? Нужно и из такого поворота лучший выход найти, чтоб меньше крови пролилось. Так, глядишь, чему быть того не миновать, а уж сами не оплошаем. Красные-то посмотрят на мужичков наших, страху наведут на себя да и не станут, глядишь, понапрасну бой держать, где сдадутся, а где и убегут во благо себе и другим.
– А с ними что будет, когда их «отпустит»?
– Да ничего страшного, – лукаво отмахнулся старик.
– Слушай, а ты-то как тут оказался?
– А я тут всегда и был. Другое дело как я в твоем времени оказался. А вернее даже не как, а зачем.
– А зачем?
– Чтобы найти тебя. Того, кто смог бы помочь мне… Ведь коли не сделать ничего, то мне в этой крестьянской войне погибнуть суждено. А этому никак быть не должно!
– Вот те раз! Это еще почему?
– Я много тайн знаю, что язычниками из уст в уста передаются многие годы. Да только знание это скрытое от посторонних глаз – эвона куда церковь православная нас с глаз своих загнала, что скрываться да таиться приходится да умирать в безвестности. Оно теперь, правда, и сама почуяла, что такое в подполье-то быть, да только нам не легче от этого…
– Чем же хорошо язычество?
– Что значит – чем? Это историческая наша религия, наша первооснова, от которой никуда не уйти. Я вот тоже ведь… в монастыре служил сначала. Иноком был, монахом. В Свято-Троицком. Здесь, в Тамбове. Книги там переписывал разные древние, случалось, даже новгородские летописи. И в процессе переписывания так сильно увлекло меня все, что я читал, что чаще, чем к Святому Писанию, стал я обращаться к русской истории. Сколько бед и испытаний выпало на судьбу Родины – земли нашей, причем, казалось бы, без ее вины и участия. То там, то тут война, чтоб правителю мошну набить да чужие земли занять. То там, то тут война уж брат на брата – и это мне не говори, чтоб русский человек, который сроду от сохи, сам до такого додумался. Вражий промысел сие есть, инородный от руса.
– А что же народ? Неужели, настолько ограничен, что не может дать отпор этим козням?
– Не знаю, как насчет ограниченности, а то, что сошли мы с колеи своей истинной веры – и в том самое главное наше несчастье – я уверен… Я ведь потом так увлекся переписыванием и постижением наук книжных, что другие послушания по монастырю перестал выполнять – вот меня и сослали в этот скит.
– Здесь был скит?
– Да, это уж после, когда все, кто здесь был кроме меня, перемерли, я его в избу перестроил. Оказалось, не один я такой, к ученью склонный. Было тут еще трое монахов – и все в силу своей чрезвычайной учености постепенно, втайне от настоятеля, в языческую веру обратились. Они-то меня всему и научили – зелья чудесные варить да молитвы читать, во времени перемещаться и в пространстве.
– А что тебе мешает сделать это знание достоянием общественности? Научить других?
– Эх… Да то и мешает, что сказал. Сошел русский человек с пути истинной веры. Предали язычество – так мало того, и в православного Бога-то тоже не верят. Вид делают, играют, маски носят – а веры в душах нет. А здесь, чтобы знание это получить да суметь им воспользоваться, надо не просто вызубрить заклинание, а верить. Верить в Перуна, в солнце, в траву. Верить искренно, всей душой. Тогда только все и откроется. Язычество, по предсказаниям почивших товарищей моих, начнет зарождаться вновь где-то в 70-х годах ХХ века. Вот и надо мне дожить своей жизнью до указанного срока, чтоб знание передать как положено, не прерывая исторической цепочки. А погибнуть мне сейчас – так и знание погибнет. Не выполню своего назначения. Не узнают люди секретов земли своей и родов древних своих…
– И все же не пойму, почему для достижения своей цели ты выбрал меня?
– А вот тут-то и самая соль. Ты сказал, что труд пишешь о восстании – и слукавил. Ты не просто труд пишешь, ты в самую суть, в самую глубину событий этих заглянуть хочешь. Загорелся. И дух чувствуешь. Тебе и из глубины веков голоса стонущей земли слышатся. Потому достоин ты этой задачи своей!
– Не велика честь… Ну да ладно, делать нечего. Когда, говоришь, она приедет?..
– Так уж приехала. Беги в деревню скорее.
Группа бедноты, о которой говорили члены продотряда, действительно прибыла в деревню этим же утром. Во главе ее была девушка – комиссар – высокая стройная блондинка в кожанке и алом платке. Кургузый выбежал ей навстречу, стоило им появиться у амбара.
– Здравствуйте, товарищ Вольская!
– Здравствуйте, товарищ Краузе! Как тут у вас?
– А, – махнул рукой кургузый. – Были небольшие трудности, но все позади. Взятие заложников помогает, знаете ли…
– Ну и замечательно. Так когда все сдадут?
– Обещают сегодня к вечеру.
Страшная бабища, наводившая ужас на деревню, с гневом и волнением наблюдала за разговором – понятное дело, что она завидовала юной девушке неземной красоты. Она стояла в стороне и нервно курила, когда к ней подошел дед Матвей – совершенно никчемный старый лоботряс, всю жизнь проведший в батраках, а с приходом революции резко ставший чином из продотряда только за счет своей любви к пыткам и казням.
– Чего, Маняка, завидуешь?
– Да иди ты козе в трещину, – баба была дурна не только внешне, но и внутренне.
– То-то. Она-то вон молодая да наливная какая…
– А тебе-то что? У нее, чай, ухажеры посимпатичнее тебя и Краузе есть!
– А то! А все ж смотреть приятно. Ты бы того… курила поменьше, может, тоже стала бы… Хотя… – со скепсисом старый болван смерил своего товарища в юбке взглядом и неудовлетворительно покачал головой.
– Иди лучше лошадей напои, старый бесстыдник!
Матвей ушел, посмеиваясь, а проходя мимо юной комиссарши предпринял вялую попытку ущипнуть ее, которая сразу натолкнулась на ожесточенное сопротивление ревнивца Краузе.
– Руки убери!
– Да ладно вам, товарищ Краузе, – улыбаясь, говорила Вольская. – Дедушка шутит…
– Знаем мы его шутки… Однако, теперь с дороги вам бы следовало отдохнуть – вечером предстоит трудная работа.
– Согласна.
Они вышли на улицу и тут, в дверях амбара, Вольская лоб в лоб столкнулась с Никитой. Ноги сами принесли юношу к этому месту – и, как видно, не зря. Посмотрев на высокую очаровательную блондинку с чувственными губами, синими как море глазами и чертами Афродиты, Никита узнал под алым платочком… Ингу!
– Инга? – спросил он, стараясь тихо озвучивать свои мысли, внезапно вырвавшиеся наружу, но получилось так, что и Краузе, и девушка их услышали.
– Да. Простите, а мы знакомы?
– Вы не помните меня? Мы вместе учились в университете, только Вы… на год старше…
Краузе недовольным взглядом смерил юношу и выдавил из себя:
– Я вижу, Вы встретили знакомого. Что ж, не буду Вам мешать. Вы знаете, где меня найти.
Инга его уже не слышала – она напряглась, прищурилась и внимательно вглядывалась в светлое, улыбчивое лицо Никиты, тщетно стараясь вспомнить детали знакомства.
– Простите, я действительно училась, но…
– В 21 веке. В Московском университете на истфаке, – еле слышно произнес он.
Она потерла виски ладонями.
– Знаете, последнее время так много работы… Я стала часто забывать события тех далеких лет… Неплохо бы, чтобы Вы мне все рассказали, тем более, что встреча наша – так далеко от столицы – явно не случайна…