Чур, не хныкать перед дулом,
Не лизать у ног земли!..
Мы не пивом и не водкой
В наш последний вечерок
Самогоном зальем глотку
И погибнем под шумок!
Не к лицу нам покаянье,
Не пугает нас огонь!..
Мы бессмертны! До свиданья,
Трупом пахнет самогон!..
Закончив, он протянул Антонову исписанный листок. Тот внимательно прочитал, улыбнулся:
– Что ж, мне нравится, да. А как же звучать будет?
Никита напрягся, вспоминая мотив и приводя в соответствие с велением командира свои музыкальные (небогатые, впрочем) способности и запел… Услышав его «на любителя» исполнение, Инга улыбнулась – впервые за эти дни. Но по счастью, Антонов имел слух и голос куда красивее, чем у Никиты, потому скоро подхватил затянутую пареньком мелодию и получилось в общем даже нечто красивое. Всю дорогу до Елатьмы ехали с песней…
Что-то солнышко не светит,
Над головушкой туман,
Ай уж пуля в сердце метит,
Ай уж близок трибунал.
Эх, доля-неволя,
Глухая тюрьма!
Долина, осина,
Могила темна.
Где-то черный ворон вьется,
Где-то совушки кричат.
Не хотелось, а придется
Землю кровью орошать!..
Эх, доля-неволя,
Глухая тюрьма!
Долина, осина,
Могила темна.
Глава девятая – о том, что чума распространяется быстрее света
По возвращении из Елатьмы, где события произошли по примерно такому же сценарию, Никита, Антонов и Токмаков собрались в освобожденном здании правления.
– Надо выходить на связь с ВСЮР![3] – отрезал Токмаков.
– Это понятно, но кто поедет? Мы с Вами здесь нужны…
– Какие будут предложения?
– Знаете, Петр Михайлович, в дороге я наблюдал за нашим юным другом… Он проявил себя с недюжинной, исключительной стороны! – лукаво улыбаясь и глядя на Никиту, говорил Антонов.
– Да что Вы?! – напускная скромность никогда не вредила, верил Никита, хотя сам был на седьмом небе от принятого решения. Еще бы сейчас Ингу с ним выпустили… – Не знаю, смогу ли я справиться.
– Да задача-то пока на тебе не Бог весть какая, а скорее даже опасная, – раскрыл сдуру карты Антонов. – Отправить туда отряд нет возможности и смысла, нам люди здесь нужны, а Деникин еще может и не поверить, счесть провокацией, так что тут роль скорее дипломатическая, чем военная… Ты, я гляжу, говорить умеешь, парень образованный, да и объяснить все сможешь толком, и помощи попросить так как надо, не отвлекая нас на это и в то же время обеспечивая поддержку на стратегическом направлении. Потому и думаем…
– Только у меня одна просьба, Александр Степаныч.
– Говори?
– Отпустите со мной Ингу?
Токмаков и Антонов переглянулись.
– Вообще-то ее бы хорошо здесь оставить как гарантию твоего возвращения.
– Но у меня здесь останется дед. И потом – разве я не доказал своей преданности в боях? Да и сами говорите – не столь важная у меня задача. Куда мне бежать? Красные меня прихлопнут в шесть секунд, потому что сам в карателях был, а от белых в самом крайнем случае просто не будет никакого проку…
Аргументы юноши показались командирам убедительными – решили отпустить девушку с ним.
Опрометью парень выскочил из здания правления. Инга была у Велимудра и он, вскочив на коня, поскакал в сторону леса.
Велимудр копошился во дворе с хозяйством, когда у калитки появился Никита.
– А, Никитушка, заходи…
– Это что такое?
– Что именно?
– Меня отправляют в часть к Деникину. Если повстанцы соединятся с белыми- исхода восстания это не решит, но крови прольется несравнимо больше, чем теперь.
– Ну что ж…
– Что это значит? Ты ведь мне говорил, что я должен предотвратить кровопролитие, а если я сейчас выполню приказ, то не только не уменьшу этот кровавый поток, а еще и увеличу его, причем своими же руками…
– Все это долго объяснять, да и не поймешь ты многого. Одно тебе скажу – если приказ дают, значит, надо выполнять. Значит, в пути у тебя будет камень перепутный. Увидишь его и поймешь, как дальше действовать. Помни – ты послан именно во благо, а не во вред. Так что собирай девицу и отправляйтесь смело!..
– А ты откуда знаешь, что мы вместе едем?
Старик ничего не ответил, только лукаво улыбнулся и потрепал Никиту по щеке…
За те дни, пока их не было в Кирсанове, Токмаков времени зря не терял – были организованы отдельные ячейки новой, формирующейся крестьянской армии – нечто вроде батальонов, рот, структурных подразделений. Они собирались кучками то тут, то там, отрабатывали строевой шаг, владение огнестрельным оружием… И все здесь было как в настоящей армии за одним небольшим исключением – солдаты… Никита смотрел на них и временами ужасался тому, что видел.
Перед ним были не обычные вояки, слепо исполняющие приказ, а какие-то полулюди. Взгляды их были пусты и отрешены, рты у некоторых раскрыты. Вместо глаголов и существительных из их уст вырывалось только какое-то нечленораздельное мычание. Никита то и дело порывался вступить в диалог с кем-либо из них, но его то отвлекали происходящие извне события, то поступавшие от Токмакова и Антонова распоряжения по подготовке к отъезду на Юг, а однажды… Однажды был-таки случай, когда какой-то из солдат – Никита не знал его имени и фамилии, но дед, помнится, что-то о нем рассказывал – почему-то преградил Никите дорогу и как-то странно на него посмотрел… Юноша попытался вступить с солдатом в диалог, но тот словно не слышал его… По счастью, в это время его ротный старшина проходил мимо.
– Старшина, что это с ним? – спросил Никита.
– А что такое? На команды не отвечает?
– Да не просто не отвечает. Мне кажется, он меня и не слышит-то совсем…
– Это бывает, – вмиг нашелся старшина и куда-то утащил солдата. Через минуту он вернул его пред очи Никиты. Взгляд у солдата был по-прежнему пустой, но он уже говорил. Правда, немного и совсем не содержательно, как будто выдавал заранее заученные фразы. Никита хотел было расспросить его подробнее, но тут ему передали, что его зачем-то разыскивает Токмаков, и молодому человеку стало уже не до диалогов.
Вечером того же дня выехали. Всю ночь продирались сквозь лесные чащи, а к утру были в недавно посещенной Елатьме.
В Елатьме власть уже была захвачена повстанцами – на здании сельсовета красовался флаг новой власти, сохраненный где-то в закромах триколор с нашитым посередине красным треугольником. Население поселка было охвачено суетой и беспокойством. Никита проезжал мимо бывшего сельсовета, когда встретил группу возбужденных крестьян, быстро двигающихся куда-то в сторону окраины поселка.
– Куда вы?
– Коммунистов сейчас кончать будут.
– А где это?
– Да, в яру, тут рядом.
Никита поехал за ними.
Эти сцены он много раз видел в кинохрониках и исторических фильмах – в общем, они были почти похожи на правду. Несколько человек, облаченных в исподнее, стояли вдоль длинной ямы, вырытой вдоль всей опушки леса. Взвод солдат, обмундированных по новым образцам формы Токмакова, с ружьями на изготовке стоял напротив них. Командующий расстрелом по старым правилам русской армии – опять-таки след Петра Михайловича – помимо традиционной формы носил на лице повязку, которая предназначена была для того, чтобы сокрыть его действительную личность от возможной мести супостатов и врагов трудового крестьянства. Традиционно он вскинул руку вверх, когда Никита подумал:
«О чем говорил этот старик? Как и когда я должен буду проявить участие в том, чтобы остановить кровопролитие? Пока все идет в соответствии со сценарием восстания… Может, сейчас самое время мне броситься под пули? Только что это изменит? Как повлияет на ход войны? Никак… Как же тогда я узнаю, что мне пора вступить своей вяленькой партией в гром голосов, собравшихся здесь сейчас?..»
Крик командующего и последовавший затем дружный залп прервал мысли юноши.
– Именем Совета трудового крестьянства! Огонь!..
Глухими ударами посыпались в яму тела, а исполнители приговора без малейшего сочувствия и вообще волнения на лице стали спокойно отправлять в яму одну за другой контрольные пули. Но это еще полбеды. Всерьез Никиту обеспокоило и заставило задуматься то, что произошло дальше- яму почему-то не торопились закапывать. Более того, командующий расстрелом объявил что-то вроде:
– Налетай, братва, бери кому что!
После этих слов в яму стали спрыгивать как те, кто непосредственно приводил приговор в исполнение, так и просто собравшиеся здесь по обыкновению зеваки – и вот в эту минуту на лицах и тех и других Никита и увидел какое-то странное, почти звериное воодушевление, какой-то азарт и энтузиазм, которых обычно в такие минуты люди не проявляют. У каждого, кто отправлялся в яму, с собой в руках был топор или лопата – и вскоре оттуда уже стали слышны глухие удары. Понятно было, что это рубят части мертвых тел. Вскоре отдельные руки, ноги и головы стали появляться на поверхности. Люди, по уши в крови, вылезали из ямы и, довольные, собирали эти останки, унося их с собой. Только когда яма уже не содержала целых тел, а содержала только отдельные их фрагменты, которые и на тела-то уже не походили, солдаты по-прежнему безрадостно и тупо стали забрасывать их землей.
Инга еще долго потом задавала ему вопросы о сути происходящего. Он догадывался, но произнести вслух не решался – это сильно бы ранило и без того насмотревшуюся на ужасы крестьянской войны девушку из приличной семьи. Вскоре ответы за него дала сама жизнь…