зывали (это Никита лично прочитал в одном из государственных архивов): «Помню, поймали нескольких подозрительных типов – и в ЧК. Сажают на скамейку, во дворе автомобильный мотор на всю катушку, чтобы прохожие выстрелов не слышали. Подходит комиссар: ты, падла, будешь сознаваться? Рраз пулю в брюхо! Спрашивают у других: у вас, падлы, есть в чем сознаться советской власти? Те на колени… Рассказывали даже то, чего не было. А обыски как проводили! Подъезжаем к дому на Тверском бульваре. Ночь. Окружаем. И все по квартирам… Все ценности в контору, буржуев в подвал на Лубянку!.. Вот это была работа! А что Дзержинский? Он и сам расстреливал».
В 1918 году отряды чекистов состояли из матросов и латышей. Один такой матрос вошел в кабинет председателя пьяным. Тот сделал замечание, матрос в ответ обложил матом. Дзержинский выхватил револьвер и, уложив несколькими выстрелами матроса на месте, тут же сам упал в эпилептическом припадке – от злости.
В архивах Никита откопал протокол одного из первых заседаний ВЧК от 26 февраля 1918 года: «Слушали – о поступке т. Дзержинского. Постановили: ответственность за поступок несет сам и он один, Дзержинский. Впредь же все решения вопросов о расстрелах решаются в ВЧК, причем решения считаются положительными при половинном составе членов комиссии, а не персонально, как это имело место при поступке Дзержинского».
– Повторяю, Владимир Ильич, все от руководства зависит!
– Даа, – протянул Ленин. – Слышите, товарищ Шлихтер, что товарищи говорят?! Ну и как нам не прислушиваться к своим однопартийцам?
Шлихтер сидел ни жив-ни мертв. Никита понимал, что Павлов оказался прав и сражение проиграно, и тоже молчал.
– Однако же, что с ним разговаривать, – вполголоса сказал Антонов-Овсеенко. Никита посмотрел на него – худощавый, в пенсне, с огромной шевелюрой, именно он в 1917 году объявил об аресте Временного правительства, и именно он со дня на день будет на Тамбовщине, а уже спустя некоторое время устроит на ее территории первые концлагеря – то, о чем говорил профессор в памятной для Никиты лекции, с которой началась вся эта заваруха. – Надо срочно снарядить в Тамбов спецкомиссию из нас с вами, которая сама на месте должна во всем разобраться и решить, какими методами и в какой последовательности действовать. А Шлихтера с работы снять!
Этим все могло и кончиться, если бы не Дзержинский:
– А вот этого товарища, – он указал на Никиту, – мы еще в ВЧК как следует проработаем…
Когда Никиту под белы рученьки вели по коридору Лубянской площади, он думал только об одном: все эти ограниченные, помешанные на жестокости люди не способны управлять страной ни минуты! Так кто же управляет ею? Ленин? Один? Возможно, но тогда зачем они ему? Зачем он проводит совещание, исследует их мнения, делает вид, что прислушивается к ним?..
Не потому ли, что он, как и Никита, понимает значение исторической науки, а также то, что когда-то – на том свете или на этом – придется отвечать за сотворенное тобой зло. И чтобы можно было не просто свалить на кого-то свою вину, а обоснованно разделить ее с теми кровожадными существами, которые, хоть и не роняли слюны под ноги, а не уступали антоновским зомби.
Глава одиннадцатая – о Михаиле Николаевиче Тухачевском
Однако, Никиту продержали в лубянских застенках недолго – всего трое суток. Этого хватило, чтобы Антонов-Овсеенко съездил в Тамбов и воочию убедился в правдивости рассказа молодого человека. На третьи сутки Никиту вызвал к себе Дзержинский.
– Сейчас Вы будете освобождены… Ваш рассказ подтвердился… – кашляя и стараясь не смотреть на собеседника из чувства испытываемого им глубочайшего презрения, говорил «железный Феликс». – Так вот сразу по освобождении отправляйтесь в Главное управление РККА, Вас проводят… Там найдите командарма Тухачевского. Владимир Ильич решил направить его в Тамбов. Введите его в курс дела. Дальше ориентируйтесь по ситуации.
Выйдя из огромного здания, мимо которого раньше – а вернее, позже он много раз проезжал в Москве, – Никита не увидел никого, кто должен был сопроводить его в ГУ РККА. И только Инга стояла у ворот, с ног до головы облаченная в ужасное кожаное обмундирование красных комиссаров.
– Ты как здесь? – обрадовался юноша.
– Феликс Эдмундович говорил тебе, что тебе надлежит следовать в Управление РККА? Вот, а дороги ты не знаешь. Для этого я и здесь.
Немало обрадовавшись, Никита взял девушку под руку и последовал за ней.
– Что здесь было за эти дни?
– Антонов-Овсеенко вернулся из Тамбова в совершеннейшем ужасе…
– Вот! А мне не верили! И что решили делать?
Инга протянула ему документ следующего содержания:
«Приказ Полномочной комиссии ВЦИК о начале проведения репрессивных мер против отдельных бандитов и укрывающих их семей
N 171, г. Тамбов
Уполиткомиссиям 1, 2, 3, 4, 5
Начиная с 1 числа решительная борьба с бандитизмом дает быстрое успокоение края. Советская власть последовательно восстанавливается, и трудовое крестьянство переходит к мирному и спокойному труду. Банда Антонова решительными действиями наших войск разбита, рассеяна и вылавливается поодиночке.
Дабы окончательно искоренить эсеро-бандитские корни и в дополнение к ранее отданным распоряжениям Полномочная комиссия ВЦИК
приказывает:
1. Граждан, отказывающихся называть своё имя, расстреливать на месте без суда.
2. Селениям, в которых скрывается оружие, властью уполиткомиссии или райполиткомиссии объявлять приговор об изъятии заложников и расстреливать таковых в случае несдачи оружия.
3. В случае нахождения спрятанного оружия расстреливать на месте без суда старшего работника в семье.
4. Семья, в доме которой укрылся бандит, подлежит аресту и высылке из губернии, имущество её конфискуется, старший работник в этой семье расстреливается без суда.
5. Семьи, укрывающие членов семьи или имущество бандитов, рассматривать как бандитов, и старшего работника этой семьи расстреливать на месте без суда.
6. В случае бегства семьи бандита имущество таковой распределять между верными Советской власти крестьянами, а оставленные дома сжигать или разбирать.
7. Настоящий приказ проводить в жизнь сурово и беспощадно.
Председатель Полномочной комиссии ВЦИК Антонов-Овсеенко
Председатель губисполкома Лавров
Секретарь Васильев
Прочесть на сельских сходах».[5]
– Что здесь написано? – усмехнулся напряженно Никита. – Какая борьба дает какие результаты?
– Это сознательно написано, чтобы хоть как-то показать, что власть держит ситуацию под контролем. На деле ничего не изменилось.
– И не изменится, даже если всех мирных жителей они решат перебить! Во-первых, ничего не выйдет, а во-вторых, мало крови пролито?!
– Да не кричи ты, и так все знаю, видела не меньше твоего. Только меня кто послушает?
– А кого слушать? Меня уже не послушали…
– Они послушают своих. Тухачевского. Иди и отыщи его. Если не сможешь найти с ним общий язык – пиши пропало…
Инга осталась на улице, а Никита пошел внутрь. Управление, состоявшее из трех этажей, кишело народом – мятые и грязные красноармейцы, чиновники в нарукавниках, толстые завхозы в буденновках и косоворотках, чиновники в гимнастерках. Шум, толчея. Какой там отыскать столь яркого командарма, как Тухачевский, когда кругом один сброд?!
…Его нельзя было не заметить – огромный, в идеально сидящей и выглаженной форме – среди всеобщей расхлябанности, царящей здесь – шел он, широко шагая по коридору Главного управления РККА, и все движение, вся жизнь здесь словно замерли с его появлением.
Глядя на его стать, на его четкий, чеканящий шаг, Никита подумал, что вполне возможно справедливо дворянский род Тухачевских ведет свое исчисление от Индриса. Вообще ведь, надо сказать, что Индриса-то никогда не существовало в действительности, это персонаж вымышленный. Никакого документального доказательства его существования нигде не найти, да и в 17 веке бояре часто приписывали себе иностранных предков, желательно с малопонятными литовскими именами, чтобы сознательно возвысить свое происхождение. Вот от этого Индриса произошли и Толстые, и Дурновы, и Милославские, и, по мнению ряда исследователей – Тухачевские. И даже если его не существовало в природе, то, глядя на этого статного и сильного человека, от которого так и веяло благородством и воинской силой, следовало бы придумать ему такого предка, подумал Никита!
Родился он 16 февраля 1893 года, и ко дню их встречи уже успел заработать себе весьма достойную для 27-летнего человека биографию. Родился в семье обедневшего смоленского потомственного дворянина Николая Николаевича Тухачевского (1866–1914), мать – Мавра Петровна Милохова (1869–1941), крестьянка. Герб Тухачевских, который Никита впервые увидел в каком-то архиве, напоминал польские – те, которые пользовались Грифом и Погоней IV. Из чего, как считал Никита, проистекает вывод о польском происхождении командарма.
Детские годы его прошли в селе Вражском Чембарского уезда Пензенской губернии (ныне Каменского района) и в Пензе. В 1904–1909 годы учился в 1-й Пензенской гимназии. Окончил Московский Императрицы Екатерины II кадетский корпус (1912).
В Русской императорской армии он состоял с 1912 года: по окончании кадетского корпуса поступил в Александровское военное училище, которое закончил в 1914 году в первой тройке по успеваемости. В конце обучения выбрал службу в лейб-гвардии Семёновском полку, и после прохождения необходимых процедур (получение согласия офицеров полка) гвардии подпоручик Тухачевский в июле 1914 года был назначен младшим офицером в 6 роту 2 батальона.
В начавшейся Первой мировой войне принимал участие в боях с австрийцами и немцами в составе 1-й гвардейской дивизии на Западном фронте. Участник Люблинской, Ивангородской, Ломжинской операций. Был ранен, за проявленный героизм пять раз был награждён орденами различных степеней (5 орденов за полгода). В бою 19 февраля 1915 года у деревни Пясечно под Ломжей его рота была окружена, он сам взят в плен. Ночью немцы окружили позиции 6-й роты и уничтожили её почти полностью. Ротный командир капитан Веселаго (старый военнослужащий, участвовавший добровольцем ещё в русско-японской войне), сражался ожесточенно и был убит. Позже, когда русские вновь отбили захваченные германцами окопы, на теле капитана насчитали не менее двадцати штыковых и огнестрельных ран – и опознали его только по Георгиевскому кресту. Тухачевский же угодил в плен живым и даже не раненым. После четырёх безуспешных попыток бегства из плена отправлен в лагерь для неисправимых беглецов в Ингольштадте, где познакомился с Шарлем де Голлем, будущим Президентом Франции. В сентябре 1917 года совершил пятый побег, ставший успешным, и 18 сентября сумел перейти через границу в Швейцарию. В октябре 1917 года вернулся в Россию через Францию, Англию, Норвегию и Швецию. Вновь зачислен в Семёновский полк командиром роты, а в январе 1918 года