Планируя Варшавскую операцию, Тухачевский отказался от фронтального главного удара по Варшаве. Предполагая, что главные польские силы отходят севернее столицы, он нанёс главный удар на этом направлении, чтобы разгромить противника северо-западнее Варшавы. В то же время левый фланг фронта был прикрыт слабо.
Решение о наступлении было принято 8 августа. Тогда же Тухачевский предложил создать временный оперативный пункт для управления 1-й Конной и 12-й армиями, передаваемыми в подчинение ЗФ из состава ЮЗФ по решению Политбюро от 2 августа. Эти войска, а также 14-я армия, предназначались для подкрепления слабой Мозырской группы и 16-й армии, направленных южнее Варшавы, с дальнейшей целью окружения польской столицы с юга. 11 августа достигута окончательная договорённость о немедленном повороте этих армий со Львовского на Люблинское направление. Командование ЮЗФ заявило, что сумело ознакомиться с директивой только 13 августа из-за искажений при шифровании. 14 августа Главком С. С. Каменев требует повернуть войска немедленно. РВС ЮЗФ отвечает, что они уже втянуты в бои подо Львовом и повернуть их на север невозможно. В своих мемуарах Буденный позже укажет, что на самом деле 1-я Конная в это время только выдвигалась ко Львову и завязывала бои с отступающими арьергардами противника. Приказу повернуть на север 1-я Конная подчинилась только 21 августа, а 12-я армия его не выполнила вообще. К этому времени Пилсудский, начавший наступление 16 августа против левого фланга ЗФ и встык ЗФ и ЮЗФ, уже выходил на линию Остроленка-Ломжа-Белосток.
Маршал Ю. Пилсудский, будущий Президент Речи Посполитой, подготовил польское контрнаступление с рубежа реки Вепш, где сосредоточил ударные силы своего Среднего фронта. Решение о контрнаступлении было принято 6 августа. 8 августа из-подо Львова была выведена в район сосредоточения 3-я польская армия. 14 августа 5-я армия генерала В. Сикорского (будущий премьер) нанесла контрудар против 4-й армии Западного фронта (А. Д. Шуваев) и разбила её. 16 августа Средний фронт перешёл в контрнаступление против левого фланга Запфронта и в первый же день разгромил прикрывавшую его Мозырскую группу, которая не успела даже сообщить в штаб фронта о польском наступлении. 17 августа Тухачевский приказал своим северным армиям начать отход, однако отступление приняло беспорядочный характер. Часть войск ЗФ оказалась окружена и попала в плен или была интернирована в Восточной Пруссии. Западный фронт потерпел серьёзное поражение и к октябрю отошёл к Минску. 12 октября 1920 года вступило в силу советско-польское перемирие, а в марте 1921 года был заключён мир, по которому за Польшей остались Западные области Украины и Беларуси. Присутствие РККА на приграничных территориях, в том числе, в Минске, ограничивалось.
Таким образом, Тухачевский был одним из самых сильных военачальников, думал Никита, но – именно военачальником, а не подавителем локальных бунтов и недовольств. Воевать с врагом этому, без сомнения, достойнейшему человеку не привыкать но как быть, если придется воевать с крестьянами? Как он отнесется к этому? Поверит ли Никите?
Надо сказать, что при приближении Михаила Николаевича Никиту взяла некоторая оторопь. Он не робел ни перед Лениным, ни перед Каменевым, ни перед кровожадным Дзержинским. А здесь – перед этим умным и сильным, могущественным военным – смелость немного подвела юношу. Он сделал шаг вперед, и только сейчас смог разглядеть его…
Правильные черты лица (только глаза немного подвели, при резких поворотах головы смотрят чуть под большим углом, чем обычно, но когда смотришь прямо недостаток не заметен – такое бывает от избыточного чтения в неудобных условиях), волевой подбородок, аккуратно уложенные – в отличие от всех этих партократов – волосы, гладко выбритые щеки и запах дорогого парфюма… Нельзя было сказать, что это – красный командир, обычно они выглядели иначе…
– Михаил Николаевич… Простите, товарищ командарм…
– Полно, – мягким, учтивым голосом говорит Тухачевский, оглядывая собеседника, – Вы – лицо гражданское, можете по имени-отчеству.
– Меня зовут Никита Савонин.
Протягивает руку. Жмет. Рука сильная, но теплая. Располагает к общению.
– Я к Вам по поручению Склянского и Троцкого.
– Слушаю Вас.
– Я по поводу Тамбовского восстания. Вас решено назначить командующим операцией по его ликвидации.
Поправляет туго застегнутый воротничок.
– Других командиров нет? Я ведь только с фронта.
Никита пожал плечами.
– Как там оперативная обстановка?
– Вот за этим я и послан. Где мы можем с Вами переговорить подробно?
– А пойдемте к Фрунзе.
Вошли в приемную начальника Генштаба РККА. Тухачевский попросил Никиту подождать несколько минут, пока он лично поприветствует хозяина кабинета. Стоя в приемной, Никита еще не верил тому, что все это происходит с ним – слишком удивительна была для него близость настоящих героев революции и Гражданской войны, а не тех, кто только стравливал людей и обагрял руки кровью народных масс. Однако, чувство это преследовало Никиту недолго – вскоре дверь отворилась, и Тухачевский пригласил его войти.
Фрунзе сидел за столом – большой, краснощекий, с пышной шевелюрой и не менее пышными усами, в форме командарма, он улыбнулся вошедшему и жестом пригласил его сесть.
– Знакомьтесь, – продекламировал, улыбаясь, Тухачевский, – начальник штаба РККА Михаил Васильевич Фрунзе. А это – товарищ Савонин из Тамбова.
Фрунзе улыбнулся и протянул гостю руку. Не было у этих удивительных, смелых, мужественных, сильных и оттого – казалось Никите – добрых людей ничего общего с теми нерусскими заговорщиками, что недавно восседали перед ним в кабинете Ленина. Потому и в этом кабинете ноша чувствовал себя куда лучше и приятнее, чем в предыдущем.
– Ну что там, на Тамбовщине?
– Товарищи, я так понимаю, что простое направление к месту восстания регулярных частей РККА приведет только к гибели личного состава, и ничего более.
– О как! – вскинул брови Фрунзе. – А если мы много направим?
– Значит, много погибнет.
– В чем же причина?
– Понимаете, бойцы крестьянской армии Антонова – да, да, не удивляйтесь, все зашло уже настолько далеко, что мы имеем дело с армией – подпитываются неким сильным фармацевтическим отваром, рецепт которого мне неизвестен. Его изготавливает отец сообщника Антонова, Токмакова, что прячется в лесах недалеко от Кирсановки.
– Это какого Токмакова? Поручика?
– Верно, Михаил Николаевич.
– Надо же, я знал его до революции… Так что там за отвар, Вы говорите?
– Я точно не знаю его состава, но после его принятия солдаты становятся практически неуязвимы для обычных видов оружия, включая огнестрельное. Сами же они приобретают силу поистине нечеловеческую – настолько, что способны укладывать без единого выстрела людей, сразу же разрывать их на куски руками в ряде случае даже поедать их мясо!
– Это – достоверная информация?
– Я это видел своими глазами и не раз.
– Каков срок действия препарата?
– Вообще-то трое суток, но они получают постоянную подпитку.
– А сами командиры?
– Они не пьют. Дело в том, что после приема препарата человек становится неадекватен, перестает воспринимать речь и команды всех, кроме тех, кто присутствовал с ним при распитии, речь его пропадает, он становится похож… изволите, на мертвеца, которого подняли из могилы. Только тот по определению немощен, а этот мощен настолько, что уничтожает людей десятками вручную!
Фрунзе и Тухачевский переглянулись.
– Я понимаю, Вы мне не верите. Но только в этом секрет бесстрашия армии Антонова. Ни один крестьянин не вступил бы в ее ряды, не обладая он верой в свою исключительную победу, которая достигается только путем фармацевтического вмешательства….
Никита старался говорить предельно научно, не примешивая сюда чудес Велимудра, поскольку понимал, что атеистов такого порядка сложно будет убедить в том, что в действительности происходило сейчас. И потому, к его удивлению, Тухачевский ему вскоре поверил…
– Не исключаю этого. Согласно той малой информации, что получена мной от Антонова-Овсеенко, потери наши действительно чудовищны, а успехи Антонова иначе, чем провидением объяснить нельзя. И существование подобного рода препаратов тоже не исключаю – мало ли народной мудрости в тех лесах кроется…
– Ну и что в таком случае будем делать? – спросил Фрунзе.
– Есть только один выход, – робко произнес Никита. По законам жанра, сейчас его должны были здесь разделать под орех, но…
– И какой же? – Тухачевский смотрел на него внимательно, без тени иронии.
– Отменить продразверстку.
– То есть как?
– Заменить ее продналогом, который будет иметь не фиксированную ставку, поставленную сверху, а плавающую, зависящую от объема собранного каждым хозяйством хлеба. Это позволит выполнить и план по обеспечению страны хлебом, и не оставить на краю гибели крестьянина! Полагаю, что после этого основная масса сама отвернется от бунтовщиков…
– Да, но если они не понимают сути происходящего, как до них это донести?
– Думаю, поймут. Не все в деревнях пьют взвар. Донесем до женщин в конце концов, они воспретят мужьям продолжать боевые действия! До стариков! Для этого нужно незамедлительно отправиться в Тамбов!
– Вы, как я понимаю, поедете с нами.
– Именно.
– Не боитесь, что убьют?
– Пустое, где наша не пропадала… Только вот… Надо как-то сначала убедить Ленина в правильности моего предложения.
– Об этом не беспокойтесь. Мы с Михаилом Васильевичем берем это на себя и сегодня же. А сейчас отдыхайте. Завтра утром приходите сюда, определимся с выдвижением.
Пожав руки Фрунзе и Тухачевскому, Никита вышел на улицу.
В Москве вовсю полыхал конец лета. Тополиный пух лежал то там, то здесь. Юноша с наслаждением вдохнул воздух родного города и подумал о том, как приятно оказаться в родных местах сто лет тому назад. Разница была лишь в сумятице и некоторой разрухе, в которые город был погружен сейчас на его глазах. Но все это незаметно было за вечно зелеными деревьями, украшавшими центр Москвы несравнимо больше тогда, чем сейчас, которые навечно войдут в памятники нашей литературы… Никита подумал, что это вот тогда, «весной, в час небывало жаркого заката…», как вдруг милая девушка в берете и кашемировом платье – по последней столичной моде 1920 года – окликнула его: