– Еду… Я ведь родом оттуда. Дед в заложниках у антоновцев, и потому, сами понимаете, судьба родного края мне не безразлична.
– Ну что Вы, отлично Вас понимаю, отлично…
– А я Вас нет.
– Что Вы имеете в виду?
– Что это за затея с концлагерями? С заложниками? Как Вы себе это представляете?
– Обычная практика, которую мы приняли на вооружение еще в начале Гражданской войны. Враг не сдается, бьет по стратегическим направлениям, уничтожает нашу инфраструктуру – а нам что прикажете? Непротивление злу насилием? Увольте, товарищ, мы не толстые. В войне такого порядка нет правил и границ. Вот они сейчас держат у себя Вашего деда. А мы, что же, не может взять их деда, бабку, внучку, сына в заложники?
– Но не будет ли хуже?
– Кому? Им? Будет, и плевать.
– Да нет, нам. Они обозлятся, станут воевать более ожесточенно, а мы пока недостаточно к этому готовы…
– Можно еще более ожесточенно? – лукаво спросил Овсеенко (втора фамилия была его псевдонимом, на самом деле он, как и предводитель восстания, был Антонов).
– Что Вы имеете в виду?
В ответ тот достал из внутреннего кармана и протянул Никите листок.
– Читайте. Воззвание мятежников. Из Тамбова с собой привез.
Никита стал читать:
«В борьбе обретёшь ты право своё!
Товарищи партизаны!
Перелом совершен. Сила наша растет с каждым днем. Власть же коммунистов тает, как снег. Из их повиновения с каждым днем уходят все новые села, города и целые губернии. Не так давно власть коммунистов распространялась на все центральные губернии, а также и другие местности, как, например, Украина, Поволжье и часть Кавказа (большая часть Кавказа совершенно не признавала и не признает коммунистическую власть) и, хотя не вся, Сибирь. Ныне же весь юг России, включая Кавказ, объят поголовным восстанием, Украина гонит большевиков прочь, в Сибири, как пишут сами коммунисты, Семенов опять затеял что-то недоброе, в центральных губерниях вот уже около года коммунисты вовсе не находят себе покоя и теперь, по официальным известиям, даже ранее коммунистические города, как Кронштадт и Питер, изгнали коммунистов вон, установив свою власть, то есть ту власть, за которую вот уже более семи месяцев боролись и боремся мы. Видя конец своему самодержавию, коммунисты в отчаянии, не жалея своей жизни и несмотря на разлив воды, бросаются в реки и овраги, лишь бы хоть на дни и недели продлить свое владычество.
Теперь, товарищи партизаны, видно и вам, что ненавистные нам коммунисты доживают последние дни. Поэтому в дни последней борьбы, дабы оказать помощь нашим южным, северным и другим товарищам, мы должны с большей энергией следить за действиями коммунистов, принимать все меры предосторожности и хладнокровно ждать времени, когда будет можно наглым коммунистам нанести решительный удар. Будьте всегда готовы к этому удару, ибо он будет для них роковым. Этот удар заставит их призадуматься над крестьянским движением и признать свое бессилие в подавлении восстания. Призываем вас, товарищи партизаны, быть крепкими и стойкими борцами за справедливое дело, дело освобождения трудящихся от коммунистического ига. Сплотитесь воедино. Живите, как жили до сих пор братски – одной семьей, ибо недалеко то время, тот час, когда будет изжито комиссародержавие и тогда наступит для трудящихся жизнь, полная радости.
Долой гнет комиссародержавия! Да здравствует наша сплоченность, ведущая трудовой народ к лучшей и счастливой жизни! Да здравствует скорая победа над коммунистами!
Главный Оперативный штаб партизанских армий Тамбовского края».[7]
– Как Вам такое?
Тут к беседе присоединился начальник Особого отдела ВЧК, будущий глава этой организации и первый нарком внутренних дел Генрих Ягода. Замечательного в нем было, пожалуй, только то, что еще до революции он женился на племяннице покойного Свердлова, Иде Авербах, чем породнился с высшей партийной верхушкой, а также близко сошелся с Максимом Горьким, который в свое время усыновил родного брата Свердлова. В остальном это был такой же палач и кровопускатель, как и остальные.
– Генрих Григорьевич, рассудите нас, – сказал Овсеенко. – Вот молодой человек утверждает, что в борьбе с мятежниками мы должны проявлять больше миролюбия.
– Чего ради? – скептически взглянул на Никиту Ягода.
– Ну хотя бы ради того, чтобы не настроить крестьян против себя еще хуже.
– Куда уж хуже? Воззвание оперштаба читали?
– Читал, но…
– И после этого Вы еще – противник концлагерей? Неужели Вы не понимаете, что этого требует от нас время?!
– Вы, наверное, думаете, что и Гражданская война требовала той неоправданной жестокости и тех рек крови, в которых обе стороны утопили народ?
Антонов и Ягода побелели от такого выпада. Никита явно позволял себе больше, чем положено.
– И все же, цель оправдывает средства.
– Ерунда какая. Вы не военный, товарищ Ягода, и не понимаете, что своими агрессивными действиями значительно усложните задачу товарищ Тухачевскому.
– Зато товарищ Тухачевский кадровый офицер до мозга костей, и наверняка все рассчитал… Послушайте, что Вы здесь развели, в конце концов? Вы не согласны с мнением Владимира Ильича по этому вопросу? Это ведь не мы – ни я, ни Владимир Александрович – придумали создать концлагеря!..
– Да я понимаю, но в полной ли мере отвечает все это духу закона…
– О чем заговорил! – расхохотался Овсеенко. – Много они о законе думают!
– И тем не менее не нарушают ни правил ведения боевых действий, ни основ обращения с пленными, и живут по внутреннему уставу. А мы здесь как бы уподобляемся варварам!
– А ля гер ком а ля гер, – махнул рукой Ягода.
В дискуссию включился взявшийся ниоткуда Ульрих – закон должен был сегодня сказать юному спорщику свое веское слово. Ульрих, хоть и был судьей, не стоял у руля репрессивной машины – в разные годы он выполнял разные указания разной власти и без зазрения совести отправлял на тот свет отдельных ее представителей по просьбе других, которых вполне возможно отправит туда завтра. Помимо того, что в этом вопросе он был лютым робеспьеровцем и любил повторять слова тирана, высеченные на его могиле («Прохожий, не грусти, что я в земле сырой, // Ведь ты лежал бы здесь, коль я бы был живой»), он был еще и заядлый лепидоптеролог[8]. Ему доводилось отправлять на смерть людей десятками, но утеря экземпляра из коллекции бабочек становилась для него подчас целой трагедией.
– Молодой человек прав, – сказал Ульрих.
– Благодарю Вас, Василий Васильевич! Ну образумьте хоть Вы наше партийное начальство…
– …но очень юн! Во-первых, он еще не знает, что партийное начальство всегда и во всем право. А во-вторых, забывает о Марксе. Помните, что экономика есть основа жизни общества, а право – лишь надстройка над ним. И всякий закон, и всякое отступление от него продиктованы экономикой. Так вот антоновцы бьют по экономике страны, и потому действия власти, даже если они и отступают от классической правовой схемы, все же можно оправдать…
– Что же Вы считаете..?
– Я считаю, что раз приказывают брать заложников и строить концлагеря, то и впрямь это наилучшее решение. Хотя последнее слово все же останется за Михаилом Николаевичем. Ни я, ни кто-либо из товарищей, насколько я понимаю, на передовую не собираются, так что вся власть командующему! А теперь, товарищи, прошу ко мне, чай подали, там, если угодно, и продолжим…
Два дня в пути прошли в дискуссиях и спорах. Никита не решался отвлекать Тухачевского – командарм сидел, запершись, у себя в купе и очевидно планировал операцию. Да ему и без Тухачевского тут хватило впечатлений – и Ульрих, и Ягода, поскольку принадлежали к старым большевикам, оказались неплохими собеседниками. Ночами же его развлекала Инга – жар молодого тела был тем сильнее, чем ближе они были к огню боевых действий. Недаром эта опасность так свойственна молодости, и недаром ее так боится старость…
На месте было определено так – чиновничья братия остается в Тамбове, а Никита с Ингой, красноармейцами и Тухачевским едут в Козлов – ближайший уездный город, не взятый повстанцами. Там начнется работа с населением и оттуда будут совершаться первые вылазки на оккупированные территории. В Тамбове основная масса пассажиров сошла, а Тухачевский с Никитой засели в купе и, пользуясь четырьмя дополнительными часами пути, обсудили основные вопросы:
– По концлагерям вопрос решен – будем строить. Ты будешь за это отвечать…
– Но…
– Приказы не обсуждать! – Тухачевский говорил мягко, но убедительно – спорить с ним было очень трудно. – Построим пока один, в Козлове. Строить на занятой территории не будем, будем таскать туда. Я буду заниматься вылазками, а ты принимать заложников. Все ясно?
– Ясно. А когда объявим об отмене продразверстки?
– Сразу же.
Командарм сдержал слово – как только прибыли, велел председателю горисполкома собрать крестьянский актив и вышел перед ними на главную площадь затхлого городишки.
– Товарищи! Товарищ Ленин поручил мне зачитать обращение для Вас, которое полностью изменит Вашу жизнь… – Тухачевский развернул перед собой листок с воззванием и начал читать: – «Трехлетняя тяжелая и разорительная война, которую вела Советская власть с царскими генералами, помещиками, с русскими иностранными капиталистами, закончилась победой рабочих и крестьян. В этой войне мы, благодаря геройству Красной Армии, спасли крестьянскую землю от захвата помещиками, не дали фабрикантам вернуться на их фабрики и заводы, не дали иностранным буржуазным государствам лишить Россию независимости и отдать на разграбление ее богатства. Война стоила больших расходов и требовала больших жертв от рабочих и крестьян. Особенно тяжелой была для крестьянства разверстка на продукты сельского хозяйства, которую должна была ввести Советская власть, чтобы прокормить многомиллионную армию, рабочих железных дорог и важнейших промышленных предприятий.