– Здесь мы имеем численное превосходство, как видите. Начнете бой – первыми убьем заложников, вторыми – вас!
Эти слова были восприняты уже с большим воодушевлением. Повстанцы опустили ружейные стволы.
– Сдать оружие!
Охранники принялись разоружать странных людей с нашивками – таких противников им приходилось видеть впервые, но все же, преодолевая недоумение и некоторый даже страх, они собрали у крестьян оружие и, по команде Никиты, всех заперли в бараке.
– Значит так! – командовал Никита строю. – С арестованных глаз не спускать, охранять как периметр, так и сам барак. Снаружи и внутри. Бдительность повысить. Афанасий! Сейчас же скачи в Козлов и сообщи Михаилу Николаевичу, что народ прибыл… Он все поймет…
Выполнение приказа пошло в штатном режиме. Час спустя из Козлова, запыхавшись и едва не загнав лошадь, вернулся Афанасий. В руках он держал записку от Тухачевского. Никиту несколько смутило, что командарм сам не решился приехать, чтобы посмотреть на военнопленных, но вскоре он отодвинул свое мнение – он был командующий и ему, очевидно, было виднее.
В записке говорилось:
«Никита! Поздравляю с первой боевой удачей! Держи их таким порядком до утра, утром приедет состав с врачами и новые солдаты – сменить караул. Дай распоряжение свободным штыкам на строительство барака для солдат – нам предстоит еще долгая работа. Начало положено, и это не может не радовать. М.Н.»
Со спокойной душой Никита лег спать, а проснулся уже утром, когда новые люди заполнили лагерь, создавая суету и шум. Он несколько опасался, что работа врачей будет осложнена поведением пленных. Напрасно. Нахождение рядом семьи, отсутствие необходимости принимать участие в боевых действиях ослабили боевой дух солдат. В быту они вели себя как обычные люди, легко шли на контакт с медицинскими работниками, с поварами, даже с солдатами, которые стали заходить в барак все реже. Вообще лагерь стал напоминать уже и не лагерь, а какой-то полевой стан, весьма миролюбивый по структуре… Только вот колючка на столбах…
Никита оглядел периметр – снять ее было нельзя, и солдаты бы не поняли, и Тухачевский. Занятно, но эта колючка останется здесь лет еще на сорок после восстания. Не будет уже и лагеря, не будет и воспоминаний о восстании, и только по рассказам деда Никита сейчас вспомнил, что среди местных рыбаков – лагерь ведь стоял практически на берегу, и рыбалка в этих местах всегда была знатная – это место, в память о многолетней колючке, установленной его внуком, будет называться «Тюрьма»… «Печальная улыбка истории», – подумал Никита и побрел вдоль периметра, намереваясь по отъезду все же ее демонтировать. Вот только не забыть бы…
Под конец второго дня работы Никита решил обойти вверенные ему территории.
То, что видел Никита, до крайности удивило его. Как не мог он найти причину того, почему взбесившиеся после опойки велимудровым зельем крестьяне не трогают своих боевых командиров, впадая в приступы животного бешенства, так не понимал он сейчас, почему они не бросаются на членов семей, а ведут себя как нормальные люди – играют с детьми, обмениваются приветливыми взглядами с женами, наводят порядок в секциях. Видя такое поведение повстанцев, Никита разрешил им даже гулять за бараком. Ответом на его послабление стало то, что за следующий день пленные солдаты вспахали весь участок позади барака и засеяли его саженцами деревьев, что солдаты из первой роты Никиты принесли из близлежащего леса. Это были нормальные люди с той только разницей, что их выдавал несколько нездоровый блеск в глазах. И впрямь зелье Велимудра оказалось непростым – это были не просто сумасшедшие зомби. Оно действовало избирательно. И, возможно, подумал Никита, даже полное из выздоровление. С верой в лучшее покинул он барак и вернулся в штаб.
Первым делом он решил изложить свои мысли по данному вопросу в письменном виде. Наскоро сделав это и убедившись в том, что ситуация вполне себе штатная, он вскочил на коня и поскакал в Козлов – ему хотелось увидеть Ингу, по которой он успел порядком соскучиться, и Михаила Николаевича. Тухачевскому он хотел сказать, что ситуация меняется на глазах и требует пересмотра отношения к себе.
Сначала все же решил заскочить к Тухачевскому – окна штаба горели, командующий всегда был на своем месте, а дело для ответственного парня Никиты по традиции было на первой позиции. «А девушки потом», – мысленно улыбнулся парень и вбежал в знакомый кабинет.
– А, Никита, – командующий по традиции тепло встречал боевого товарища. – Какие новости?
– Все идет как нельзя лучше, Михаил Николаевич. Вы были правы – в окружении своих семей они практически ручные. Доктора проводят наблюдения, и вообще… Как в пансионате!
– Ну молодец, – Тухачевский слушал его вполуха, не отрываясь от каких-то бумаг на столе.
– И еще… Маленький вопрос.
– Валяй.
– Что с отменой продразверстки?
– Как что? Ты же читал Постановление?
– Да, но официальная печать молчит. Мы здесь уже неделю, а по слухам в соседних губерниях вовсю работают продотряды.
– Минуточку! Что ты хочешь сказать?
– А то, что сделано это было для отвода глаз и для одной Тамбовской губернии. Чтобы приманить непослушных крестьян. Как же это так, Михаил Николаевич? Они же не их, они же Вас обманули…
Тухачевский встал и нервно заходил по комнате. Студент исторического факультета Никита Савонин и в помине не читал никаких газет ни эту неделю, ни предыдущую – он и без них знал, что высшее руководство большевиков пошло на хитрость. Оно отменило продразверстку, но ничего никому не сообщило кроме мятежной области. Мол, сдадутся – хорошо, вернем разверстку назад. Нет – не будем метать бисер. Автор проекта постановления, председатель ВСНХ Рыков, думал Никита, вспомнит об этой своей хитрости да и вообще обо многих еврейских выходках (чего ждать от представителей этой нации?), на поводу у которых шел, будучи даже потом – после смерти Ленина – председатель Совнаркома, когда в 1936 году – уже совсем скоро – его поставят к стенке те, чье светлое будущее он оберегал подобным иезуитством…
А пока Тухачевский побагровел и ускорил шаг, измеряя комнату шагами.
– Нет, ну надо же! Ну существуют какие-то хитрости ведения боя, но хитрости по отношению к мирному народу. Сказать и не сделать?! Так даже царь себя не вел!
– Услышат, Михаил Николаевич.
– Да плевать я хотел на твоего Ягоду, тоже мне авторитет! Кого Ленин послушает – его, крысу канцелярскую или меня, героя войны? Мерзавцы! Приеду в Москву – сам со всеми разберусь. Нет! Я сообщу Фрунзе об их подлости! Завтра же!
Внезапно дверь кабинета распахнулась – измышления командарма были прерваны. На пороге стоял еле живой Афанасий.
– Это что еще такое?! – взревел Тухачевский. – Почему без доклада?!
– Не волнуйтесь, Михаил Николаевич. Это мой, из лагеря. Афанасий, что случилось?
– Поедемте скорее, товарищи. Там… там…
– Да что там? Ты можешь толком объяснить?!
– Началось!
Этого слова для обоих присутствующих было достаточно, чтобы пулей вылететь из штаба. Они прыгнули в служебный автомобиль Тухачевского и полетели в лагерь. По распоряжению командующего за ними последовала рота охраны – тоже на автомобилях.
Приехали, к счастью для себя и к несчастью для тех, кто охранял периметр, поздно. Двери барака были вышиблены, колючка по периметру местами порвана. На обрывках проволоки висели тела – вернее, остатки тел. Такое Никита уже видел в Кирсанове и в Тамбовском уезде, когда спас из подобной переделки бедолагу Шлихтера. Барак был пуст. И весь персонал – и солдаты из охранных подразделений, и врачи, и повара были буквально изорваны на куски.
– Ну и как это прикажешь понимать? – Тухачевский кипел от ярости. – Все нормализовалось? Ведут себя как в яслях? И только ты за порог – они за топор?! Так?!
Никита в недоумении смотрел на командующего.
– Сам ничего не понимаю, Михаил Николаевич. И сдались сами, и сопротивления не оказывали. И тут вдруг… И о том, что я уезжаю, никто не знал, да и что изменилось бы? Что ж я ими, по-Вашему, командовал что ли?
– Не ты. А кто? Кто ими командует? Кто раздает этим полулюдям приказы?
Никита вслушался в слова будущего маршала и его осенило.
– Приказы… Команды… Это зелье, Михаил Николаевич! Отец Токмакова говорил мне, что оно действует три дня. Они сдались три дня назад, но сюда шли вооруженные до зубов. Значит, готовился бой. Значит, перед боем они снова его напились. Потом их стало отпускать, а когда вышел срок – им надо заправиться по-новой. Понимаете, ломка?
– Как у морфинистов, что ли?
– Вроде того. И они в поисках лекарства способны убить. Это и случилось. Виноват, Михаил Николаевич, не учел. Проморгал.
Тухачевский махнул рукой и отправился в штаб, собирать медицинские бумаги.
– Постойте, товарищ командарм… Я виноват, ошибся…
– Да что стоит твоя ошибка?! – заорал Тухачевский. – Ну в следующий раз мы это учтем, приставим к ним полк охраны, да целую дивизию, чего там! А толку? Они и их перебьют! Перебьют начисто! Потому засунь свои наблюдения…
– А что делать?
– Врачебные бумаги в штабе?
– Так точно. В штабе.
Вместе с Тухачевским они вернулись в залитый кровью штаб – по счастью, у зомби не хватило ума уничтожить врачебные записи. Афанасий по приказу командиров руководил очисткой территории от трупов, а Никита и Тухачевский стали изучать записи докторов. Никита в этом совершенно не разбирался, а опытный боевой офицер Тухачевский уже спустя час нашел, что искал. Сделав находку, он встал со стула и подошел к раскрытому настежь окну. Вдохнув ночного летнего воздуха, он закурил и изрек:
– Ты был прав. Это не люди. В крови химических примесей больше, чем кислорода. Неправ ты в одном. Это не морфинисты, для них этот препарат не добавка и не лекарство, он для них – жизнь. Но выход есть.
– Какой? – Никита побелел.
– Садись и пиши.
Парень взял перо, бумагу и стал записывать. Уже утром составленные ими здесь, в крови и угаре, документы совершат перелом не просто в ходе восстания, а в ходе и