Никиту словно током ударило – он помнил эту девицу, это именно за ней он увязался в первый день пребывания в Кирсанове, где она тогда жила. Тогда же и застал их первый раз с партизанским командиром. Видная, колоритная, привлекательная женщина, тогда, при первой встрече, она показалась ему ветреной. Однако, события последних дней – то, что она укрывала опального и беглого бывшего начальника Кирсановской уездной милиции – показали ее преданность чувствам.
– Он болен малярией и вдобавок налицо следы тяжелого пулевого ранения в сентябре 1920 года в бое под Золотовкой – правая рука практически не работает, – продолжал Покалюхин. – Потому взять его сейчас, не дать возможности восстановиться и отлежаться – задача первостепенная. В противном случае, снова уйдет, как было уже много раз.
– Согласен, но действовать открыто все равно нельзя. Полагаю возможным применить оперативное прикрытие.
– Думаете?
– Уверен. Поедем под видом бригады… ну скажем, плотников. Кто еще будет?
– Товарищи Санфиров, Беньковский, Ластовкин. Проверенные люди, надежные. Сами из Кирсанова, так что с местностью знакомы.
– Вероятность того, что Антонов их узнает?
– Замаскируем.
– Неплохо бы. Так когда выдвигаемся?
Покалюхин взглянул на часы:
– Думаю, часа в 3. Пока доедем, будет вечер.
– Надо в 2. Нельзя дожидаться темноты, уйдет.
– Да, Никита Валерьевич, он там не один, а с братом.
– Тем более. Пригласите других участников. Кратко обсудим стратегию и станем собираться…
После непродолжительного совещания с чекистами решено было сразу выезжать.
Уже около восьми часов вечера восемь "плотников" и шедший чуть сзади начальник Уваровской милиции Кунаков пришли, наконец, на дальнюю нижнешибряйскую окраину, именуемую Кочетовкой, где стоял дом Катасоновой. Навстречу им подалась какая-то фигура, стремительно покидавшая дом вдовы.
– Стоять! – крикнул Никита. Субъект встал. При ближайшем рассмотрении увидели – старик.
– Кто такой?
– Ломакин я, Иван, Михайлов сын, из крестьян.
– Ты чего здесь делал?
– А у вдовицы учительша квартирует, приходил бумаги занять на самокрутки.
– Ну и как? Занял?
– Так ыть… Дома ее нету…
– Ладно, свободен. Бегом отсюда, и чтоб духу твоего здесь не было, – манера разговора Покалюхина выдавала в нем чекиста за версту. Никита поморщился.
Отпустив старика, чекисты вошли во двор и постучали в запертую дверь сеней – единственный вход в дом. Сзади, со стороны сарая, послышались шаги – Никита обернулся и увидел Катасонову. Она казалась ему ничуть не изменившейся, тот же блеск в глазах, та же красота и дородность. Он опустил глаза.
– Вам кого, люди добрые?
– Тебя, хозяйка. Не было ли у тебя днесь гостей?
– Был какой-то тип из Тамбова, приезжал купить пшена и перед обедом уехал.
В это время дверь сеней приоткрылась.
– Антонов! – крикнул Ластовкин и выстрелил в проем. Дверь затворилась. Все напряглись, заготовили оружие.
– А-ну, говори, кто у тебя там?!
– Не знаю, ей-богу, не знаю, – запричитала Наталья. – Приезжие какие-то, вроде Степаном и Матвеем кличут, сами с оружием. Давеча ночью пришли, какой-то из Тамбова к ним приезжал. Вечером, как стемнеет, уйти божились.
– Записку им передашь?
– Ну что ты, родненький, боязно. Убьют.
– Как же нам без жертв их того… прихватить?
– Это сделать никак нельзя, и вас, бедняжки, они всех побьют.
«Как же она его любит, если так отчаянно врет…» – подумал Никита. Его мысль прервали несколько выстрелов слева. Санфиров и Куренков встретили и пресекли огнем попытку братьев Антоновых выскочить через окна северного торца дома. Благо, по всему периметру двора были выставлены посты.
– Осмотреть периметр! – скомандовал Никита Покалюхину. Чекисты рассредоточились по двору. Покалюхин побежал вокруг дома. Братья стали вести огонь из другого окна.
– Гранату! – крикнул чекист. Санфиров кинул гранату в сторону окна, но она неудачно разорвалась прямо на земле, не долетев до стрелявших.
– Огонь по окнам! – крикнул Никита. Началась перестрелка. Сам Никита занял удобную позицию у плетня прям напротив активного окна и стрелял редко, но прицельно.
Первые сумбурные минуты боя миновали, и Антонов разглядел лицо Никиты. Он крикнул ему из окна:
– Никитушка, что же ты делаешь?! Кого ты бьешь?!
– Довольно, Александр Степаныч. Поиграл и будет![16]
Так как дело шло к сумеркам, а результатов осады все не было, Никита приказал поджечь дом и усилить обстрел окон…
…Соломенная крыша быстро занялась. Пожар в полном разгаре, обстрел идет усиленным темпом. Антоновы не уступают и сыпят в чекистов из своих маузеров. Борьба продолжается уже с час. Жертв нет ни с чьей стороны. У избы загорается потолок…
…Все село собралось на пожар и стрельбу. Собравшиеся в недоумении смотрят на странную картину. Дом объят пламенем. Кругом стрельба. Черный густой дым клубком стелется на землю.
Внезапно Никита заметил – открылось быстро окно перед одним из постов на заднем дворе.
– Усилить обстрел! – кричит комкор.
Четко, словно по расписанию, посылают пули Антоновы из своих автоматов. Горящий потолок обваливается. Антоновы с дьявольской быстротой выскакивают в окно и нападают на посты Куренкова и Кунакова. Последний, оправдываясь порчей оружия, "отходит". Никите все видно с огорода, и он бросается на помощь Куренкову через соседний двор. Выскакивает на улицу и оказывается в тылу Антоновых, шагах в 8 – 11. Они стояли оба рядом и стреляли в лежащего Куренкова. Антоновы оборачиваются и с криком "Вот он, бей его!" бросаются на юношу. У него – лишь два патрона.
Никита отходит, бросается к своим. Антоновы – следом, осыпают пулями из своих маузеров, но не попадают. На полдороге они разворачиваются и вот уже – подались обратно во двор и другой стороной, через огород – тягу, держа направление к лесу. Оставленные на какое-то время в покое, раненные Антоновы с трудом перелезли через ограду двора мельника с левой стороны и по огороду пошли (бежать Дмитрий не мог) напрямик к лесу, до которого было не более ста пятидесяти метров. Еле двигавшиеся Антоновы – Александр поддерживал Дмитрия – обреченно брели как раз на лежавшего за огородом в зарослях конопли Хвостова (еще не принимавшего участия в перестрелке), который заметил их и поднял тревогу.
Никита решил не приближаться к ним по открытому месту (на огороде рос картофель), а вместе с вооруженными карабинами двумя чекистами побежал наперерез по дуге направо, через густой соседский сад. Антоновы этого рокового для них маневра видеть не могли: обзор направо закрывала стоявшая почти в конце огорода мельника рига, которую они как раз обходили слева. А когда миновали ее, то увидели справа от себя, метрах в десяти или двенадцати, бегущих цепью почти навстречу им Никиту с двумя «спецами».
– Не стрелять! – крикнул Никита.
И все-таки Ярцев выстрелил. Дважды. Сначала в Александра, затем в Дмитрия. Не выпуская из рук оружия, братья почти одновременно упали в высокую картофельную ботву, лицом к лесу, до которого оставалось еще метров сто двадцать. [17]
Никита обреченно подбежал к ним, но поздно – оба были мертвы.
– Зачем это?.. Я же приказывал.
– Уж больно долго мы за ними гонялись, товарищ комкор…
Никита еще раз махнул рукой и побрел назад, к сгоревшему дому. В этот момент сердце его екнуло – он еще не знал, что в ту самую минуту, в недалеком Кирсанове скончался его дед, Николай Степанович Савонин.
И только спокоен был Михаил Николаевич Тухачевский – великий военачальник, подавивший крупнейшее восстание. Может быть, потому что знал – это еще не конец?
Глава шестнадцатая – о заговоре маршалов и опыте поколений
12 апреля 1937 года, Москва
Весна в этом году пришла рано – уже в конце марта закончился свойственный этому времени морозный период, и словно по мановению волшебной палочки появились птичьи хоры, наполняя еще вчера холодный, но ощутимо прогревающийся воздух своими трелями. Пело на улицах, пело в душах. Заместитель наркома обороны маршал Тухачевский то и дело прерывался и подходил к раскрытому окну своего кабинета, чтобы насладиться этой весной. Что-то подсказывало ему существенные перемены в жизни, и он, не зная еще, о чем идет речь, радовался им.
Адъютант вошел в половине первого – для обеда еще было рано.
– В чем дело?
– Товарищ маршал, к Вам товарищ Балицкий.
С наркомом внутренних дел Украины Всеволодом Балицким Тухачевский был знаком и дружен много лет – еще с тех пор, как в 1920 году Всеволод Аполлонович возглавлял тыл и военный трибунал Юго-Западного фронта, которым командовал будущий маршал. И потому визит старого друга немало порадовал Михаила Николаевича.
– Зови.
Они горячо поприветствовали друг друга на пороге кабинета, обнялись, пропустили по сто грамм коньяка по случаю обеда.
– Ты как здесь? Сколько у тебя времени? Может, пообедаем? – предложил маршал.
– Не могу, товарищ маршал, у меня поезд через два часа.
– Эх, жаль. Столько фронтовых воспоминаний, столько тем для разговоров…
– Да есть и еще одна тема. Думаю, Вам будет интересно, – чекист положил на стол перед Тухачевским папку. На лицевой стороне старым, царским шрифтом было отпечатано «Личное дело» и значилась рукописная надпись «Джугашвили Иосифа Виссаиронова…»
Тухачевский побелел.
– Откуда это у тебя?
– Архивы охранки разбирали. И вот. Думал уничтожить, а потом решил Вам передать. Все же у Вас больше опыта в таких делах.
– И что здесь?
– А Вы прочтите…
Тухачевский не без опасения открыл папку. Первый же ее лист поверг его в ужас. Там значилось:
«Канцелярiи Главноначальствующего. Содержащегося под стражей в Батумской городской тюрьме Иосифа Виссарионовича Джугашвили.