ого, что те, чьими руками ты планируешь осуществить задуманное, сохранят верность новому партийному руководству во что бы то ни стало?!
– Есть такие гарантии, – Тухачевский лукаво посмотрел в сторону Савонина.
– Ну тогда расскажи всем присутствующим. А то получается, что ты отдаешь нам команды, а полностью боевой задачи не раскрываешь. Так командиры не поступают!
– Товарищи офицеры, мы с товарищем Савониным удалимся на минутку, а вы пока обсудите будущий состав правительства, – и Тухачевский увлек Никиту за собой в соседнюю комнату.
– Что Вы задумали, Михаил Николаевич?
– Ты тамбовские события хорошо помнишь?
– Такое не забывается.
– Значит, помнишь, как Антонов вмиг целую губернию в ружье поднял? Тем более, все это происходило на твоих глазах.
Никита побелел.
– Да Вы что…
– А то. Рецепты и основного и отворотного зелья отец Токмакова мне перед смертью… кхм… как бы это помягче обозначить… завещал…
– И как Вы видите развитие событий?
– А очень просто. Основную движущую силу опоим, их руками все сделаем. А потом – как тогда, под Тамбовом, бац – и ни одной живой души. И ни одного свидетеля, и мешать нам некому. Ведь для организации переворота не так много и надо – если знаешь, Ильич в 17-ом из нескольких взводов пьяных матросов тут такой кордебалет устроил, который уже 20 лет не забывается ни здесь, ни за рубежом… В остальном товарищи сделают свое дело – там, на местах, в Киеве и в Минске, не говоря уж про более отдаленные территории, не прозвучит ни единого выстрела. Просто повышенная боевая готовность, учения или что там еще придумать можно для отвода глаз. Мы сделаем все здесь. Причем тоже без единого следа. Понимаешь?
– Хорошо, допустим. Но у Вас есть все рецепты, зачем меня-то вызвали?
– А затем, что у тебя есть боевой опыт применения данного спецсредства в полевых условиях. Ты меня интересуешь как опытный военный советник… и старый боевой товарищ. Своих на войне не бросают, помнишь ведь?!
Никита кивнул.
– Ну так как? Ты со мной?
– Я всегда с Вами, товарищ маршал.
Тухачевский пожал руку Никите – крепко, по-товарищески, тепло. Они вернулись к коллегам и принялись обсуждать план будущего переворота…
– Товарищ Сталин, против Вас готовится заговор…
Сталин слушал его молча, время от времени затягиваясь трубкой. Казалось, в обстановке захлестнувшего страну молоха репрессивной паранойи очередная подобная «новость» не произвела на Генсека подобающего воздействия.
– И кто его организатор? – дежурно спросил Иосиф Виссарионович.
– Маршал Тухачевский.
Глаза Сталина округлились. Он вскочил со своего места и заходил по кабинету взад-вперед. Только сейчас Никита смог полностью рассмотреть его.
Низенького роста, облаченный в серый френч без погон, прихрамывающий на правую ногу – там были сросшиеся пальцы – и поджимающий левую руку – она сохла от рождения, – этот человек напоминал скорее побитого жизнью горного аксакала, чем руководителя государства. Никита смотрел на него и поражался тому, как он – если верить папке Балицкого, не более, чем агент охранки – даже не захватил, а удерживает власть над таким левиафаном, как СССР…
– Тухачевский, Тухачевский… Давно говорил этому дураку Ворошилову, что на такие должности надо назначать только ближайших соратников… Заместитель наркома не ставит наркома ни в грош, а тому хоть бы хны. Какой он к черту нарком?! Ему колхозом управлять – и то не справится, бараны умнее него будут… Так откуда у Вас такие сведения?
– Дело в том, товарищ Сталин, что Тухачевский посвятил меня в свои планы государственного переворота, который он планирует осуществить при активной поддержке высших чинов РККА – Гамарника, Уборевича, Корка, Якира, Эйдемана, Фельдьмана…
Глаза Сталина округлились.
– А они все, что, тоже в заговоре?
– Так точно, товарищ Сталин. Я лично был свидетелем их переговоров.
Сталин был обескуражен таким поворотом событий.
– Нет, ну я бы еще понял Тухачевского – тот еще выскочка, ему постоянно все не нравится в нашем государстве и в нашей армии. Но эти-то куда? Чем он их прельстил?
Никита опустил глаза, но Сталину одних слов было мало.
– Послушайте, товарищ… как Вас…
– Савонин.
– Товарищ Савонин. Ваши обвинения бросают тень на виднейших и ответственнейших военачальников и специалистов, соратник Фрунзе и Ленина. И потому они не могут быть голословными. Они нуждаются в подтверждении.
– Понимаю, товарищ Сталин. В руках Тухачевского находится компромат на Вас, который объединил этих людей в едином порыве сместить Вас с поста Генерального секретаря. Я понимаю, что, если у них все получится, то эти документы станут достоянием гласности с целью объяснить народу, что в 1922 году пост руководителя государства занял случайный человек.
– Что это за документы?
– Это документы из охранного отделения.
Цвет лица Сталина стал серым и слился с цветом его костюма. Никита понял, что все, предъявленное Тухачевским накануне, было правдой – иначе бы он так не реагировал. Несколько минут вождь молча изучал своего посетителя глазами. Обычно в такие минуты респонденты вождя теряли дар речи (а следом, часто, и голову), но Никита был более спокоен – несмотря на то, что прошло 17 лет, и то, что студенту истфака из 21 века показалось бы бредом, сейчас стало его действительностью, он все равно бродил где-то по тонкой грани между историзмом и абсурдностью всего, происходящего с ним.
– А Вы сами, товарищ Савонин, как относитесь к этим документам?
– Товарищ Сталин, ни для кого не секрет, что Гитлер активно готовится к войне. Он пойдет на все, чтобы скомпрометировать Вас и поставить во главе государства удобного ему человека – Тухачевский подходит на эту должность как нельзя лучше, поскольку его связи с Германией и Польшей давно уже ни для кого не образуют секрета.
Сталин вновь вскочил с кресла.
– Верно. Верно рассуждаете, товарищ Савонин… Мы попросим Вас никому ни о чем не рассказывать и… очень благодарим Вас за все…
– Служу…
– Не надо, мы не в войсках. У меня к Вам будет еще одна просьба.
– Все, что угодно, товарищ Сталин.
– Я сейчас позвоню Ежову, он приедет сюда. А Вы пока в приемной напишите все, что мне рассказали, на бумаге. Когда приедет – отдадите ему и скажете, что я велел больше не тревожить Вас по этому вопросу.
– Слушаюсь, товарищ Сталин…
Конечно, Никита понимал, что существенно подставляет своего боевого командира, но того, что он запланировал никак нельзя было допустить. В руках маршала было уникальное по своему свойству оружие, способное превращать людей в машины для убийств, зомбировать их и делать таким образом послушным и страшным орудием посильнее шекспировского «пушечного мяса». Обладание таким оружием во все исторические периоды и при любых обстоятельствах – прерогатива даже не государства, а всего цивилизованного человечества, которое единогласным порывом и общим волеизъявлением должно решать, где и когда его применить, а еще лучше – не применить. Уничтожить и запретить кому бы то ни было его воспроизводить. Что произойдет с миром, продолжи Тухачевский сейчас держать в руках такое оружие – страшно представить. В век, когда не появились еще атомная и водородная бомбы, орудие зомбирования человеческих масс станет куда более страшным инструментом принуждения. Во имя мира на земле, во имя предотвращения кровопролития сейчас, когда до войны еще целых 4 года и можно еще все изменить, планам маршала не суждено будет сбыться. Так решил Никита. Так решила история…
В тот вечер ему многое стало понятно – в частности, зачем понадобились эти 15 лет после окончательного подавления восстания и ликвидации самого Антонова, когда он сидел в Москве и решительно не понимал, что ему делать и для чего он здесь. Теперь все стало ясно. И, с одной стороны, стало, конечно легче, потому что будущее очертилось для него сравнительно четко. С другой – существовала опасность, что Тухачевский успеет передать свое знание кому-то еще, и тогда Никита должен будет вновь и вновь продолжать борьбу за существование в незнакомом и чужом ему мире, пока не пресечется порочная прямая, страшная дорога зелья старца Велимудра в мировой истории. С третьей – зная крутой нрав вождя, существовала реальная опасность самому попасть под горячую руку как участнику заговора.
И тут, во время нахождения Никиты на таком вот перепутье, произошли некие события, о которых он не мог знать…
В это же самое время, вечером, в Берлине Гитлер читал спецдонесение, написанное на его имя начальником внешней разведки Вальтером Шелленбергом. В нем говорилось:
«Гейдрих получил от проживавшего в Париже белогвардейского генерала, некоего Скоблина, сообщение о том, что советский генерал Тухачевский во взаимодействии с германским генеральным штабом планирует свержение Сталина. Правда, Скоблин не смог представить документальных доказательств участия германского генералитета в плане переворота, однако Гейдрих усмотрел в его сообщении столь ценную информацию, что счел целесообразным принять фиктивное обвинение командования германского вермахта, поскольку использование этого материала позволило бы приостановить растущую угрозу со стороны Красной Армии, превосходящей по своей мощи германскую армию. Известный Вам Янке предостерегал Гейдриха от поспешных выводов. Он высказал большие сомнения в подлинности информации Скоблина. По его мнению, Скоблин вполне мог играть двойную роль по заданию русской разведки. Он считал даже, что вся эта история инспирирована. В любом случае необходимо было учитывать возможность того, что Скоблин передал нам планы переворота, вынашиваемые якобы Тухачевским, только по поручению Сталина. При этом Янке полагал, что Сталин при помощи этой акции намеревается побудить Гейдриха, правильно оценивая его характер и взгляды, нанести удар командованию вермахта, и в то же время уничтожить генеральскую «фронду», возглавляемую Тухачевским, которая стала для него обузой: из соображений внутрипартийной политики Сталин, по мнению Янке, желал, чтобы повод к устранению Тухачевского и его окружения исходил не от него самого, а из-за границы. Свое недоверие Янке обосновывал на сведениях, получаемых им от японской разведки, с которой он поддерживал постоянные связи, а также на том обстоятельстве, что жена Скоблина, Надежда Плевицкая, бывшая «звезда» Петербургской придворной оперы, была агентом ГПУ (советская тайная государственная полиция).