– Что, друг мой?
– Я бы тебе его подарил. В придачу к Орфею.
– Не дури. Успокойся.
– Ты прав, я несу чушь. Извини. Но разве это нормально, по-твоему? Получить такой сюрприз спустя двенадцати лет, когда все устаканилось, когда у нас прошло дурацкое тщеславие молодоженов…
– Будет тебе. Опомнись!
– Ты прав, прав. А хуже всего – ты только представь! – что моя бедная Елена чувствует себя посмешищем. Не может избавиться от навязчивого стыда.
– Не вижу тут ничего постыдного…
– Да и я не вижу, но она-то считает, что стала посмешищем. И ведет себя так, что я опасаюсь за нашего наглеца… или наглую девчонку.
– Что ты такое говоришь! – встревожился Аугусто.
– Нет, Аугусто, нет! Мы не потеряли совесть. Елена, как тебе известно, человек глубокой веры и повинуется Божьей воле, как бы тяжело ей ни было. Она готова к материнству, и мать из нее получится хорошая, я уверен. Однако мысль, что она выглядит смешно, не дает ей покоя, и она готова на все, чтобы скрыть свое положение. Даже думать об этом не хочу. Около недели назад она перестала выходить на улицу. Говорит, стыдно. Ей кажется, что на улице все будут на нее глазеть. Стала просить, чтобы мы уехали – ведь на поздних сроках нужно будет дышать свежим воздухом, бывать на солнце, а тут повсюду знакомые со своими поздравлениями.
Друзья помолчали, а затем Виктор подытожил:
– Что ж, Аугусто, иди женись, чтобы и с тобой случилось подобное. Иди, женись на своей пианистке!
– Кто знает, – промолвил Аугусто, как бы беседуя сам с собой, – кто знает, быть может, если женюсь, я заново обрету мать.
– Мать? Самой собой, – ответил Виктор, – мать твоим детям! Если появятся.
– И мне самому! Сейчас, Виктор, ты, возможно, обретешь в жене мать, мать для самого себя.
– Пропащие ночи – вот что я приобрету.
– Или выигранные, Виктор.
– В общем, не знаю, что творится со мной и с нами. Я-то приспособлюсь, а Елена, моя бедная Елена…
– Видишь? Тебе уже ее жалко.
– Короче говоря, Аугусто, хорошенько подумай, прежде чем жениться!
На этом друзья расстались.
Аугусто пришел домой под впечатлением от разговоров с доном Авито и Виктором. Эухения, выкупленная закладная и девушка из прачечной почти вылетели у него из головы.
Орфей приветствовал хозяина восторженными прыжками. Аугусто взял пса на руки, заботливо пощупал ему горло и прижал к себе со словами: «Ты поосторожней с костями, Орфей, поосторожней, понял? Не хочу, чтобы ты подавился костью, не хочу, чтобы ты умирал у меня на глазах и умолял спасти тебя… Знаешь, Орфей, дон Авито, профессор, обратился к вере своих предков… наследие! А Виктор не хочет быть отцом. Один горюет, что потерял сына, другой горюет, что обрел. Но какие глаза, Орфей, какие глаза! Как они сверкнули, когда она мне сказала: «Вы хотите купить меня! Не мою любовь, нет, она не продается, но мое тело! Забирайте мой дом!» Купить ее тело!.. Да зачем мне оно, мне свое деть некуда, Орфей! Душу – вот чего алчу, душу, душу. Пламенную душу, сверкающую в глазах. Ее тело… да, ее тело чудесно, божественно, ее тело – это душа, истинная душа, и в нем все – жизнь, все исполнено смысла и безупречно! Мне не нужно мое тело, Орфей, мне не нужно тело, ибо мне нужна душа. Или наоборот, мне нужна душа, потому что мне не нужно тело? Свое тело я могу потрогать, Орфей, увидеть, а вот душу… Где моя душа? Она у меня есть? Она затрепетала только тогда, когда я обнял Росарио, которая сидела у меня на коленях, маленькую бедную Росарио, с которой мы плакали вместе. Это душа моя проливала слезы, не тело. Душа – источник, пробивающийся только в слезах. Пока не прольешь истинных слез, не узнаешь, есть ли у тебя душа. А теперь давай спать, Орфей, если получится».
XV
– Что ж ты наделала, девочка? – спросила донья Эрмелинда у племянницы.
– Что наделала? То, что сделали бы и вы на моем месте, имей вы совесть. Он хочет меня купить! Купить меня!
– Послушай, дорогуша, когда женщину хотят купить, это куда лучше, чем когда ее хотят продать. Уж не сомневайся.
– Хочет купить меня! Меня!
– Эухения, он поступил так из великодушия, как герой…
– А я не люблю героев. То есть тех, кто корчит из себя героя. Когда героизм естественный, от природы – хорошо! Но не по расчету же! Хочет купить! Хочет купить меня! Говорю вам, он за это заплатит. Заплатит он мне, этот…
– Этот… кто? Давай уж, договаривай!
– Это… скучное ничтожество. Его для меня все равно что не существует. Не существует!
– Ну и чушь же ты несешь…
– Вы считаете, у этого чудака…
– У какого дяденьки? У Фермина?
– Нет, у этого, с канарейкой, есть что-то внутри?
– Внутренности есть как минимум.
– Думаете? Да он пустышка, пустой внутри, я его насквозь вижу!
– Ну, иди сюда, девочка, поговорим спокойно. Брось свои глупости. Я думаю, ты должна принять его предл…
– А если я его не люблю, тетя?
– Много ты понимаешь в любви! У тебя опыта нет. В октавах своих ты разбираешься, а в любви…
– Мне кажется, тетя, вы сотрясаете воздух зря.
– Ну что ты знаешь о любви, девчонка?
– А если я люблю другого?
– Другого? Бездельника Маурисио, в чем только душа держится? Это ты называешь любовью? Это твой «другой»? Аугусто – твое спасение, и только он! Такой утонченный, богатый, порядочный…
– Вот потому я и не люблю его, что он хороший, как вы говорите. Не нравятся мне хорошие.
– И мне не нравятся, дочка, и мне. Но…
– Но что?
– Но в мужья надо брать таких. Они для семьи созданы.
– Если я его не люблю, как же я выйду за него?
– Как? Просто! Я же вышла за дядюшку?
– Тетя…
– Да, сейчас мне кажется, что я его люблю. Люблю, пожалуй. Но когда выходила замуж – не любила. Понимаешь, всю эту любовь придумали, чтобы книжки о ней писать и разговоры разговаривать. Это выдумки поэтов. Главное – брак. В гражданском кодексе о любви ничего не сказано, в отличие от брака. А любовь – это как музыка…
– Музыка?
– Ну да, музыка. А ты уж знаешь, что от музыки толку мало, разве что уроки давать. Если ты сейчас не воспользуешься этой возможностью, застрянешь в своем чистилище надолго…
– А разве я сижу у вас на шее? Разве я не зарабатываю сама себе на жизнь? Я в тягость вам?
– Не кипятись и не говори таких вещей, а то поссоримся по-настоящему. Никто тебе ничего подобного не говорил. Я тебе для твоего же блага совет даю.
– Для моего блага, для моего блага… Дон Аугусто изобразил из себя рыцаря тоже для моего блага. Хорош рыцарь. Хотел меня купить! Меня – и купить! Настоящий рыцарь! Похоже, тетя, мужчины – грубияны, варвары, ни капли такта. Не могут даже любезность оказать, не оскорбив при этом.
– Все?
– Все! Конечно, если это настоящие мужчины.
– Да неужели?
– Да! Потому что другие, которые не грубияны, не животные, не эгоисты, – они просто не мужчины.
– А кто же?
– Ну, не знаю… Бабы!
– Странные у тебя идеи!
– В этом доме каких только идей не нахватаешься.
– Дядя тебе ничего подобного не говорил.
– Верно, я сама додумалась. Я наблюдала за мужчинами… Дядя не такой, он не настоящий мужчина.
– Получается, он баба? Ну, говори!
– Нет, конечно же. Дядя, он… Мне трудно вообразить его таким… настоящим.
– И кем же ты считаешь своего дядю?
– Ну, просто своим… Как бы выразиться?.. Просто он мой дядя. А сам по себе вроде и не существует.
– Это по-твоему. А я скажу, что твой дядя существует, и еще как!
– Да все они животные. Вы слышали, что сказал этот мерзкий Мартин Рубио бедному дону Эметерио через несколько дней после того, как тот овдовел?
– Нет.
– Ну, так вот. Тогда была эпидемия, вы помните. Люди перепугались страшно, вы меня несколько дней держали взаперти, заставляли пить кипяченую воду. Все шарахались друг от друга; если попадется навстречу кто-нибудь в трауре, его обходили десятой дорогой, точно зачумленного. Так вот. Через несколько дней после того, как бедняга Эметерио овдовел, ему пришлось выйти из дому – в трауре, конечно. А на улице он столкнулся с этим негодяем Мартином. Тот увидел траур и остановился подальше, чтобы не заразиться: «Что это значит? У вас горе?» – «Да, – отвечает бедный дон Эметерио, – я потерял жену». – «Примите мои соболезнования! А от чего она умерла?» – «Родами», – отвечает дон Эметерио. «Ну, бывает и хуже», – говорит мерзавец Мартин и только тогда подает ему руку. Настоящий рыцарь! Животное! Говорю вам, все они таковы.
– Да уж получше, чем бездельники вроде твоего Маурисио, который заморочил тебе голову, бог знает, как ему это удалось. Потому что – а моим источникам стоит верить, уверяю тебя, – этот разгильдяй вряд ли вправду в тебя влюблен.
– Зато я люблю его!
– И ты считаешь, что этот лентяй – твой жених, то есть – настоящий мужчина? Да будь он мужчиной, он бы уже давно что-нибудь придумал и нашел работу.
– Даже если нет, я сделаю из него настоящего мужчину. Да, он не без греха, вы правы. Но, пожалуй, именно таким я его и люблю! А теперь, после этой эскапады дона Аугусто – тоже мне, покупатель нашелся! – я решила рискнуть и обвенчаться с Маурисио.
– А жить вы на что будете, безумная?
– На мое жалованье! Я буду еще больше работать, давать уроки тем, кому раньше отказывала. В любом случае я уже отреклась от своего дома и подарила его дону Аугусто. Из чистой прихоти. Зато сейчас надо мной не висит дамокловым мечом закладная. Я стану работать за двоих, Маурисио это увидит, ему станет стыдно, и он будет вынужден устроиться на работу. Конечно, если у него есть совесть.
– А коли нет?
– Тогда он будет зависеть от меня!
– О, ну конечно: муж пианистки!
– Хоть бы и так. Он будет мой, совсем мой, и чем больше он будет от меня зависеть, тем крепче будет принадлежать мне.
– Он будет твой. Как пес, видимо. Это и называется покупать мужчину.
– А разве другой мужчина, с состоянием, не хотел купить меня? Почему тогда я, женщина, не вправе честным трудом купить мужчину?