– Да, я пару раз слышал о подобном – когда люди заключают брак только ради пенсии по вдовству…
– Ну, даже если дон Элоино негодующе отверг эту идею, то представь реакцию матроны! «Мне, старухе, снова выйти замуж? В третий раз? Да еще за эту развалину? Жуть какая!» Затем, посоветовавшись с доктором, она выяснила, что дону Элоино осталось жить несколько дней. И, не будь дура, решила: «Тринадцать дуро в месяц мне не лишние». В итоге она приняла предложение. Вызвали приходского священника, добрейшего дона Матиаса – да ты его знаешь, – чтобы он окончательно убедил умирающего жениха. «Все ясно, – сказал дон Матиас, – вот же бедолага!» И убедил. Потом дон Элоино позвал дона Корреиту – они перед этим разругались, но страдалец якобы изъявил желание помириться с другом и позвал его свидетелем на свадьбу. «Вы что, женитесь, дон Элоино?» – «Да, Корреита, да! Женюсь на хозяйке, на донье Синфо! Я, Родригес де Альбуркерке-и-Альварес де Кастро, подумать только! Женюсь, чтобы она присмотрела за мной в эти последние дни… Может, братья не успеют приехать проститься… А она согласилась ради вдовьей пенсии в тринадцать дуро». Говорят люди, когда Корреита вернулся домой и пересказал все это своей жене Эмилии, та вскричала: «Ну и дурень же ты, Пепе! Надо было посоветовать ему жениться на Энкарнасьон!» (Так звали их горничную, пожилую и некрасивую, которая служила еще родителям Эмилии.) Ради пенсии в тринадцать дуро она бы ухаживала за ним не хуже этой тетки. А сама Энкарнасьон, говорят, сказала: «Вы правы, сеньорита, я бы тоже за него вышла и ухаживала за ним. Чего нет-то? За тринадцать дуро в месяц!»
– Виктор, это какие-то бредни.
– Да нет же. Такое не выдумаешь нарочно. Впрочем, главного я тебе еще не рассказал. Мне говорил дон Валентин – а он чаще всех посещал дона Элоино, не считая дона Хосе, – что как-то раз пришел он навестить больного, а там дон Матиаса в своем облачении. Он решил, что священник готовится соборовать умирающего, а тут ему: свадьба намечается. Когда он снова к ним заглянул, чуть позже, новобрачная проводила его до дверей и тревожно спросила: «Скажите, дон Валентин, сколько ему еще осталось?» – «Счет идет на дни, сеньора…» – «Он скоро умрет, правда?» – «Да, очень скоро». – «Точно?»
– Дикость какая!
– То ли еще будет. Дон Валентин велел, чтобы больному не давали ничего, кроме молока, причем понемногу. А донья Синфо говорила какому-то постояльцу: «Да ну, я ему даю все, что попросит! Почему не порадовать человека, которому остались считаные дни!» Потом врач порекомендовал делать больному клизму, а она ответила: «Клизму? Кошмар какой. Клизму этому старикану? Не могу! Вот если бы кому-то из двух моих прежних мужей понадобилось, тогда да. А этому – увольте».
– Выдумки!
– Чистейшая правда! Прибыли родственники дона Элоино, брат с сестрой. Так брат все время удрученно бормотал: «Мой брат, Родригес де Альбуркерке-и-Альварес де Кастро женится на хозяйке номеров с улицы Пельехерос! Мой брат, сын председателя Аудиенции в Сарагосе, в Са-ра-го-се, и какая-то донья Синфо!» Он был сражен. А вдова самоубийцы, она же молодая жена умирающего, говорила: «Вот увидите, они не заплатят за свой номер, потому что мы теперь родня, уедут так. А ведь это мой заработок». Кажется, номер они все-таки оплатили. Зато прикарманили его трость с золоченым набалдашником.
– Так умер он?
– Да, только намного позже. Здоровье пошло на поправку. Хозяйка говорила: «Вся вина на доне Валентине, хорошо он понял, как его лечить. Лучше бы его другой лечил, дон Хосе, тот был ни в зуб ногой… Если бы его лечил дон Хосе, он бы сейчас уже помер и не докучал мне». У доньи Синфо, помимо двух детей от первого брака, была еще дочь от карабинера. Вскоре после свадьбы дон Элоино заявил ей: «Иди сюда, я тебя поцелую, ведь я теперь твой отец, а ты моя дочка…» – «Какая еще дочка? – вмешалась мать. – Приемная разве что!» – «Падчерица, жена, падчерица! Иди сюда, а то я скоро вас покину…» Говорят, мать бурчала: «Бесстыдник, зовет, чтобы полапать девчонку. Как только земля его носит!» Потом они, конечно, совсем разругались: «Это был чистой воды обман, дон Элоино. Я же вышла за вас только потому, что меня убедили, будто вы вот-вот Богу душу отдадите. А то бы черта с два я стала вашей женой! Меня обманули, обвели вокруг пальца!» – «Так и меня обманули, сеньора, что мне теперь – умереть, чтобы вас порадовать?» – «Ну, так мы договаривались, во всяком случае!» – «Сеньора, я умру скоро, быстрей, чем вам кажется… Я, Родригес де Альбуркерке-и-Альварес де Кастро!»
Они еще успели переругаться из-за оплаты номера, в конце концов хозяйка его выставила с напутствием: «Прощайте, дон Элоино, всего хорошего!» – «Бог простит, донья Синфо!» А потом и третий муж этой матроны умер, оставив ей содержание размером в две песеты и пятнадцать сентаво в день, и в придачу ей дали пятьсот на похороны. Вряд ли она их на панихиду потратила. Заказала, наверное, от силы пару месс для очистки совести и в благодарность за тринадцать вдовьих песо.
– Однако.
– Нарочно не придумаешь! Я тут пытаюсь разузнать подробности этого трагикомического похоронного фарса. Сначала думал сделать из этого пьеску, теперь хочу вставить эту байку в роман, который я сейчас пишу, чтобы отвлечься от хлопот вокруг беременной жены.
– Так ты начал писать роман?
– Ну а что мне еще делать?
– А о чем, если не секрет?
– Особого сюжета у моего романа нет. Как получится, так получится. Сюжет складывается на ходу.
– Как это?
– Однажды, обуреваемый в минуту лени жаждой деятельности, я ощутил, что меня куда-то тянет, фантазия разыгралась, и я решил, что напишу роман – свободно, следуя потоку жизни, не заглядывая наперед. Я сел, взял несколько листов и принялся изливать на бумагу все, что в голову придет, без плана и структуры. Персонажи у меня складываются из своих дел и слов, в первую очередь – слов. Их характеры проступают постепенно. А иногда отсутствие характера – тоже характер.
– Это как у меня. Ясно.
– Не знаю, посмотрим. Я следую за ними.
– А как же психологические описания?
– В основном и в первую очередь – диалоги. Персонажи должны много общаться, пусть даже просто болтать.
– Это Елена тебе подала такую мысль, верно?
– С чего ты взял?
– Ну, она как-то попросила посоветовать ей какую-нибудь книжку, почитать на досуге, и сказала, что любит, когда диалогов много, а остального поменьше.
– Верно. Когда ей в книге попадается длинное описание, проповедь или повествования, она их пропускает со словами: «Ерунда какая-то!» Вот диалоги ей не ерунда. К слову сказать, проповедь нетрудно подать в форме диалога…
– Интересно, почему так?
– Потому что люди любят треп ради трепа. Иные не в состоянии дослушать получасовой доклад, а за чашкой кофе болтать способны по три часа. Сам разговор затягивает. Процесс диалога.
– Назидательность и меня раздражает.
– Да, люди получают удовольствие от живой беседы. А самое важное – чтобы автор не навязывал свое мнение, не докучал нам своим чертовым «я». Притом что любые слова моих персонажей – мои слова.
– В какой-то мере да.
– Что значит – в какой-то?
– Поначалу тебе кажется, что это ты ими управляешь, ведешь их. А потом осознаешь, что именно они тебя ведут. Это еще кто чья игрушка – автор или персонажи…
– Так или иначе, я собираюсь включить в роман все, что в голову взбредет. Пусть получится что получится.
– А это будет уже не роман.
– Верно. Это будет… раман.
– Какой еще раман?
– Я слышал такую историю. Однажды Мануэль Мачадо, брат Антонио Мачадо и сам поэт, явился к дону Эдуардо Бено с сонетом, написанным александрийским стихом. Или еще как-то необычно. Прочел он сонет, а дон Эдуардо отвечает: «Да это же не сонет!» – «Да, сеньор, – говорит Мачадо, – это не сонет, это… сонит». Вот и мой роман будет не столько романом в полном смысле слова, сколько… как там?.. раман? Точно: раман! И никто не рискнет сказать, что я ломаю жанровые каноны, потому что я изобрел новый жанр – для этого нужно всего лишь придумать новое название, – и сам устанавливаю правила по своему усмотрению. Даешь диалоги!
– А когда персонаж наедине с собой?
– Тогда… можно сделать монолог. А чтобы он не слишком отличался от диалога, я придумаю для главного героя собаку, к которой он будет обращаться.
– Уж не меня ли ты сочиняешь, Виктор?..
– Может, и тебя!
Они разошлись, и по дороге домой Аугусто думал: «Какого жанра моя жизнь: роман, раман или что-нибудь еще? События, происходящие со мной и окружающими, реальность или вымысел? Может, Господь или кто-нибудь вроде него спит и видит сны, и мы возносим к нему свои молитвы и песнопения потому, что иначе сон развеется? Может, литургия в разных религиях – не более чем способ убаюкать божество, чтобы мы не перестали ему сниться? Ох, моя Эухения, моя Эухения! И моя малышка Росарио…»
– Привет, Орфей!
Орфей выскочил навстречу и попытался запрыгнуть к хозяину на колени. Аугусто поднял его, и щенок принялся лизать руку.
– Хозяин, – позвала Лидувина, – к вам Росарита с выглаженным бельем. Ждет.
– А чего ты сама не рассчиталась с нею?
– Да как-то… В общем, я ей сказала, что вы скоро вернетесь, и она может подождать, если хочет.
– Ты ведь могла сама ей заплатить, как раньше.
– Да, но… Вы меня поняли, наверное.
– Лидувина! Лидувина!
– Лучше сами рассчитайтесь.
– Ладно.
XVIII
– Привет, Росарита! – воскликнул Аугусто.
– Добрый вечер, дон Аугусто. – Голос девушки был невозмутим, как и ее взгляд.
– Отчего ты не рассчиталась с Лидувиной, как делала раньше, не застав меня дома?
– Не знаю. Она попросила подождать вас. Я подумала, вы хотите со мной поговорить.
«Она так наивна, или это маска?» – подумал Аугусто и примолк. Повисла неловкая, тревожная тишина.
– Мне бы хотелось, Росарио, чтобы ты забыла все, что я тебе наговорил в прошлый раз. Просто забудь об этом, ладно?