– Вас дожидается Росарио.
Этими тремя словами, исполненными глубокого смысла, Лидувина вклинилась в рассуждения Аугусто.
– Скажи-ка, Лидувина, женщины верны своему слову? Вы умеете держать обещания?
– По обстоятельствам.
– Да-да, так обычно отвечает твой муж. А ты ответь мне прямо, не так, как у вас, женщин, заведено. Вы часто отвечаете не на тот вопрос, который был задан, а на тот, который, по-вашему мнению, подразумевался, но не был озвучен.
– Так в чем вопрос-то?
– Умеете ли вы, женщины, держать слово?
– Смотря какое.
– Это как?
– Да проще простого. Иногда слово дают, намереваясь его сдержать, а иногда – чтобы нарушить. Это не обман, просто таковы условия игры.
– Ладно. Скажи Росарио, пусть войдет.
Когда Росарио появилась на пороге, Аугусто спросил:
– Скажи, Росарио, как ты считаешь – женщина должна держать слово или нет?
– Не помню, чтобы я давала вам слово…
– Да не ты! Я в общем спрашиваю. Должна ли женщина держать данное слово?
– А, так вы о той, другой…
– О любой, без разницы! Что думаешь?
– Я в таком плохо разбираюсь…
– Все равно.
– Хорошо, раз вы настаиваете. Лучше всего слова не давать вообще.
– А если уже дали?
– Ну и зря дали.
«Н-да, – сказал себе Аугусто, – девочка непрошибаема… Ладно, раз она здесь, займемся психологией и поставим опыт».
– Садись! – Он показал на свои колени.
Девушка спокойно, без тени смущения повиновалась, как будто так и надо. Аугусто, напротив, смутился и не понимал, с чего начать «психологический опыт». Растерявшись, он перешел от слов к действиям. Прижал Росарио к груди и стал осыпать ее личико поцелуями, думая при этом: «Кажется, я теряю самообладание, требуемое для психологических исследований». Затем, чуть успокоившись, он отстранился от Росарио и спросил:
– А разве ты не знаешь, что я люблю другую?
Росарио, пристально глядя на него, пожала плечами. Молча.
– Разве ты не знаешь? – настаивал он.
– А что мне за дело?
– Тебе все равно?
– Сейчас да! Сейчас вы, кажется, меня любите.
– Не тебе одной так кажется…
И тут произошла неожиданность, которую Аугусто в своем плане психологических исследований женщины не предусмотрел. Росарио крепко обняла его за шею и начала целовать. В голове у бедняги промелькнула мысль: «Теперь опыты ставят надо мной – эта девчонка исследует мужскую психологию». Не понимая, что творит, Аугусто стал гладить ноги Росарио дрожащими пальцами.
Потом вскочил, приподнял Росарио и бросил ее на диван. Она не стала протестовать. Щеки ее горели. Схватив ее за руки, он замер.
– Росарио, не закрывай глаза, умоляю! Открой глаза. Да, так. Дай мне увидеть, как я отражаюсь в них, такой маленький…
И, увидев в ее глазах себя, он смог погасить первую волну возбуждения.
– Дай мне увидеть в твоих глазах свое отражение, увидеть себя таким маленьким… Я узнаю себя, только отражаясь в зеркале женских глаз!
Зеркало взирало на него с сомнением. Росарио думала: «Такой странный… Может, он не в себе?»
Вдруг Аугусто отстранился от нее, окинул себя взглядом, ощупал… и наконец выдал:
– Прости меня, Росарио!
– За что простить?
В голосе бедной Росарио звучал скорее страх, чем иное чувство. Ей хотелось сбежать, но останавливала мысль: «Если мужчина начал говорить и делать глупости, то неизвестно, чем это кончится. Вдруг он убьет меня в припадке безумия?» Слезы подступили к ее глазам.
– Вот видишь! – воскликнул Аугусто. – Вот видишь! Прости меня, Росарио, прости. Я не понимал, что творю.
Девушка подумала: «Когда не понимают, тогда и не делают».
– А теперь ступай, ступай!
– Вы меня прогоняете?
– Нет, я от тебя защищаюсь. Не прогоняю, что ты! Если хочешь, я сам уйду, а ты останешься, лишь бы ты не думала, что я тебя прогоняю.
«Ну точно, он не в себе», – подумала Росарио. Ей стало жаль его.
– Ступай, ступай и помни меня, ладно? – Он ласково приподнял ее подбородок. – Не забудь меня, не забывай бедного Аугусто…
Он обнял Росарио и крепко поцеловал в губы. Уходя, девушка обернулась и взглянула на него с затаенным испугом. Едва Росарио вышла, Аугусто подумал: «Она меня презирает, конечно, теперь она меня презирает; я был так нелеп, так нелеп… Но что она понимает в таких вещах, бедняжка? Что она понимает в психологии?»
Если бы Аугусто мог прочесть мысли Росарио в тот момент, он бы еще сильней огорчился, потому что простоватая девушка думала: «Такое счастье я готова когда угодно уступить той девке».
На Аугусто снова накатило возбуждение. Он знал, что упущенный момент не вернется, а с ним и потерянные шансы. Он обозлился на самого себя и, не вполне сознавая, зачем, вызвал Лидувину. Но едва он увидел ее, такую невозмутимую, с легкой усмешкой, как его накрыло настолько дикое ощущение, что он выбежал на улицу, крикнув служанке: «Уйди, уйди!» Он испугался, что не удержится и набросится на Лидувину.
На улице Аугусто подостыл. В толпе, как в лесу, все сразу становится по своим местам.
«Не тронулся ли я умом? – думал Аугусто. – Вдруг мне кажется, что я иду по улице спокойно, как все нормальные люди, – что есть нормальный человек? – а на деле кривляюсь и паясничаю? И люди, которые с полным безразличием проходят мимо, на самом деле глазеют на меня с насмешкой или с сожалением? А вдруг сама эта мысль уже говорит о безумии? Неужели я сошел с ума? А даже если и так, то что? Если добрый, чуткий, порядочный человек не сходит с ума, значит, он абсолютный глупец. Кто не безумен, тот либо дурак, либо подлец. Хотя дураки и подлецы тоже могут тронуться».
«С Росарио я повел себя по-дурацки, – рассуждал он дальше, – да, как полный дурак. Что она обо мне подумала? Хотя какая мне разница, что думает эта девчонка. Бедняжка… Однако как просто она мне покорилась. Никакой психологии, чистая физиология. Да, физиологическое создание. Она не годится в подопытные морские свинки для психологических экспериментов, разве что для физиологических… Но разве психология, особенно женская, не сводится к физиологии? Скажем, к физиологической психологии? Есть ли у женщин душа? Мне для психологических экспериментов не хватает технической базы. Я ни разу не бывал ни в какой лаборатории, и аппаратуры у меня нет, а без них какая психофизиология… Я точно не сошел с ума?»
Излив мысленно душу среди толпы, равнодушной к его горестям, Аугусто несколько успокоился и пошел домой.
XXV
Аугусто явился в гости к Виктору, чтобы понянчиться с его сыном, отдохнуть душой, наблюдая за новым семейным счастьем, а заодно посоветоваться о собственном душевном состоянии. Оставшись с другом наедине, он поинтересовался:
– Как идут дела с твоим романом… или раманом? Наверное, ты его забросил, когда сын родился.
– Пальцем в небо! Я вернулся к нему именно потому, что сын родился. Изливаю свою радость на бумагу.
– Прочитаешь отрывочек?
Виктор достал рукопись и прочел несколько пассажей Аугусто. Тот воскликнул:
– Друг мой, ты ли это?!
– А что не так?
– Ну, здесь попадаются непристойности на грани порнографии.
– Порнографии? Чушь! Да, встречаются моменты на грани фола, но не совсем уж непристойные. Нет грубости, никто не раздевается… Зато реализм!
– Реализм – конечно, но не только…
– Скажи: цинизм!
– Да, он самый.
– Цинизм – не порнография. Мои сцены на грани фола нужны, только чтобы пробудить воображение и заставить читателя взглянуть на реальность более глубоким взглядом. Они… педагогичны. Именно так!
– И малость абсурдны.
– Не отрицаю. Мне нравится буффонада.
– Она только на поверхности веселая. По сути мрачная.
– За то я ее и люблю. Юмор мне по душе черный, остроты мрачные. Пустой смех меня всегда раздражает, пугает даже. Смех – это предвосхищение трагедии.
– Ну, а по мне так буффонада отвратна.
– Дело в том, что ты одинок, Аугусто. Пойми меня правильно, ты очень одинок. Я пишу, как пишу, в терапевтических целях. Нет, мне нравится сам процесс, конечно, и если моя буффонада развлечет читателей, я сочту это достойной наградой. Но если она поможет мне излечить одинокого человека вроде тебя, одинокого вдвойне…
– Вдвойне?
– Да, ты одинок и душой, и телом.
– Кстати, Виктор…
– Можешь не говорить, я уже понял. Ты хочешь посоветоваться насчет своего душевного состояния. В последнее время тебя не покидает тревога. Угадал?
– Да.
– Ну так вот, Аугусто, женись, не откладывая.
– На которой?
– А, так и больше одной?
– Как, ты и это угадал?
– Это было несложно. Спроси ты: «На ком?», я предположил бы, что вряд ли их у тебя несколько, а может, и одной нет. Однако вопрос «на которой?» подразумевает выбор из двух, четырех, десяти, энной суммы.
– Все так.
– Женись. Женись на любой из энного количества женщин, в которых ты влюблен. На первой попавшейся. И не задумывайся особо. Видишь, я женился наобум. Точнее, нас просто поженили.
– Я сейчас ставлю эксперименты по женской психологии.
– Единственный психологической эксперимент с участием женщины – это брак. Иначе женскую психологию не понять. Брак – вот экспериментальная лаборатория по женской психологии.
– Но ведь это необратимо.
– Всякий настоящий эксперимент необратим. Кто ставить опыт, не сжигая мостов, тот не получит достоверный результат. Не верь хирургу, если он не ампутировал какой-нибудь орган самому себе, и психиатру, если он не чокнутый. В общем, интересуешься психологией – женись.
– Значит, холостяки…
– У холостяков никакой психологии нет, у них вместо нее метафизика, то есть нечто потустороннее по отношению к естественному и физическому.
– А это как?
– А это как с тобой.
– Я впадаю в метафизику? Виктор, дорогой мой, я не просто не нахожусь по ту сторону естественного, я и до него-то самого еще не добрался.
– Это одно и то же.
– Как?