– По ту сторону естественного лежит то же самое, что по эту. Быть по ту сторону пространства означает то же самое, что быть по эту сторону. Вот у нас линия. – Виктор начертил ее на бумаге. – Если продолжать ее в обе стороны до бесконечности, концы ее пересекутся где-то в бесконечности, где все взаимосвязано. Любая прямая – это кривая, отрезок окружности с бесконечным радиусом. Замыкается она в бесконечности. Значит, это одно и тоже – быть по ту или по эту сторону естественного. Прояснилось?
– Нет, не прояснилось. Темно.
– Ну, раз темно, так женись.
– Меня обуревают сомнения!
– Тем лучше, мой маленький Гамлет, тем лучше. Ты сомневаешься, значит, мыслишь. Ты мыслишь, значит, существуешь.
– Да, сомневаться и значит мыслить.
– А мыслить значит сомневаться. Вера, знание и воображение сомнений не предполагают. Сомнение для них даже губительно. А вот мыслить, не сомневаясь, невозможно. Веру и знание, которые неподвижны, непоколебимы и мертвы, сомнение превращает в мысль, которая динамична, изменчива и жива.
– А воображение?
– Оно допускает долю сомнений. Я сомневаюсь, когда заставляю героев своего рамана действовать или говорить определенным образом. А потом сомневаюсь, хорошо ли вышло, не нарушает ли тот или иной поступок логики характеров. Но это преодолимо. Да, воображение – род мысли, и сомнение с ним совместимо.
Пока Аугусто и Виктор вели свою раманную беседу, я, автор рамана, который ты, читатель, сейчас держишь в руках, таинственно усмехался, глядя, как герои моего рамана защищают меня и находят оправдания моим приемам. Я говорил себе: «Бедные, им невдомек, что они просто ищут оправдание тому, как я с ним поступаю. Когда человек ищет оправдание себе, он оправдывает Бога. А для этих несчастных раманных чудаков я бог и есть».
XXVI
Аугусто отправился к Эухении, намереваясь поставить психологический эксперимент, последний и решающий, хотя очень боялся быть отвергнутым. Они столкнулись на лестнице: она спускалась к выходу, а он поднимался ей навстречу.
– Вы к нам, дон Аугусто?
– К вам. Но раз вы уходите, зайду в другой раз.
– Зачем же? Дядя дома.
– Мне надо поговорить с вами, а не с дядей. Перенесем разговор на другой раз.
– Нет, давайте вернемся. Не стоит откладывать.
– Но если ваш дядя дома…
– Так он же анархист! Мы его не позовем.
И она увела Аугусто наверх. Бедный, он воображал себя естествоиспытателем, а в итоге ощутил себя подопытной лягушкой.
В гостиной они оказались наедине. Эухения спросила, даже не сняв шляпы и плаща:
– Что же вы мне хотели сказать?
– Ну, дело в том… – забормотал Аугусто. – Дело в том…
– Да в чем?
– Я не могу успокоиться, Эухения, я сто раз мысленно возвращался к нашему прошлому разговору и не могу смириться с его итогом, несмотря ни на что. Нет, решительно не могу с этим смириться!
– С чем именно?
– А вот с тем самым, Эухения!
– С чем?
– С тем, что мы будем всего лишь друзьями.
– А вам мало быть всего лишь друзьями, дон Аугусто? Вам хочется, чтобы мы ими не были?
– Нет, Эухения, вовсе не этого мне хочется.
– А чего?
– Ради бога, не мучайте меня.
– Вы сами себя мучаете.
– Я не могу смириться!
– Чего же вы хотите?
– Чтобы мы стали мужем и женой!
– Ну хватит. Прошлое миновало.
– Чтобы миновать, надо сперва начаться.
– Вы же мне обещали…
– Я не соображал, что несу.
– А та… Росарио?
– Эухения, умоляю, не напоминай! Забудь о Росарио!
Тогда она сняла шляпку, бросила ее на столик, села сама и сказала, неторопливо и почти торжественно:
– Хорошо, Аугусто. В конечном счете, ты всего лишь мужчина. Ты считаешь, что слово держать необязательно. Тогда и я, всего лишь женщина, держать его не буду. Заодно спасу тебя от Росарио и ей подобных охотниц. Чего не смогли сделать ни благодарность за бескорыстную щедрость, ни отчаяние от расставания с Маурисио – я тебе душу открываю, как видишь, – то смогло сделать сострадание. Да, Аугусто, мне тебя очень-очень жаль!
С этими словами она легонько коснулась его коленки правой рукой.
– Эухения! – Он раскрыл ей объятия, однако она увернулась.
– Поосторожней!
– Но ведь в прошлый раз…
– Это совсем другое дело!
«Похоже, лягушка тут я», – подумал экспериментатор от психологии.
– Да, – продолжала Эухения, – другу еще можно позволить некоторые вольности, только не… жениху!
– Я не понимаю.
– Объясню, когда поженимся, Аугусто. А пока держи себя в руках, ладно?
«Ну вот и все», – подумал Аугусто, ощутив себя настоящей подопытной лягушкой.
– Надо позвать дядю, – сказала Эухения, вставая.
– Зачем?
– Как зачем? Сообщить ему, что мы женимся!
– Правильно, – понуро отозвался Аугусто.
Минуту спустя она вернулась, сопровождаемая доном Фермином.
– Дядюшка, – сказала Эухения, – послушайте. Вот перед вами дон Аугусто Перес. Он попросил моей руки, и я приняла его предложение.
– Замечательно, великолепно! – вскричал дон Фермин. – Иди сюда, дочка, дай обниму тебя! Замечательно!
– Вас так восхитило наше решение пожениться?
– Нет! Меня восхитило, удивило, покорило то, что вы решили все сами, без посредников… Да здравствует анархия! Как жаль, что вам нельзя будет заключить брак без того, чтобы обратиться к властям. Разумеется, в душе их презирая! Pro formula[10], только prо formula. Я уверен, что вы уже видите себя мужем и женой. На крайний случай я обвенчаю вас сам, именем бога анархии! Этого достаточно. Замечательно! Замечательно! Дон Аугусто, с этого момент наш дом – ваш дом.
– С этого момента?
– Да, верно, здесь всегда вас принимали как родного. Мой дом… Мой? Дом, где я живу, всегда был вашим, как и всех моих братьев, но с этого момента… Понимаете?
– Да, дядя, он понимает.
Тут в дверь позвонили, и Эухения воскликнула:
– Тетя!
Не успев войти в гостиную, тетя воскликнула:
– Сладилось? Я так и знала!
Аугусто подумал: «Лягушка. Ну чем не лягушка. Попался, как и все остальные».
– Вы останетесь на обед, разумеется, надо же отметить… – начала донья Эрмелинда.
– Придется отобедать, – обреченно квакнула лягушка.
XXVII
У Аугусто началась новая жизнь. Почти все время он проводил в доме невесты, изучая не столько психологию, сколько эстетику.
А что же Росарио? Росарио больше не появлялась. Выглаженное белье в следующий раз принесла незнакомая женщина. Он не посмел спросить, куда делась Росарио. Зачем спрашивать? Он и сам догадывался. Ее презрение – а что это еще могло быть? – было ему хорошо знакомо, совершенно не обидно и даже где-то приятно. Он свое возьмет, но с Эухенией. Та, разумеется, по-прежнему твердила: «Успокойся, отпусти меня!» В этом вопросе она была неумолима.
Эухения держала его впроголодь – смотреть можно, прикасаться нельзя, – разжигая в нем желание. Как-то раз он сказал:
– Мне так хочется сочинить стихи о твоих глазах!
Она ответила:
– Сочини.
– Но для этого, – добавил он, – мне нужно, чтобы ты сыграла мне на пианино. Твоя игра меня вдохновляет.
– Ты же знаешь, Аугусто, я не садилась за пианино с тех самых пор, как бросила уроки благодаря твоей щедрости. Терпеть его не могу. Сущее мучение это было!
– Все равно, Эухения. Сыграй ради стихов.
– Ладно, только в последний раз!
Эухения села за пианино, и под ее аккомпанемент Аугусто сочинил стихи:
Моя душа блуждала, мне сказали, В небесных высях, в облачных туманах. Безжизненное тело одиноко Покоилось на ласковой земле. Предназначались, чтоб идти бок о бок, Но жили в нескончаемой разлуке. Душа и тело, плоть и дух крылатый, Они стремились к встрече наугад. О Эухения, глаза твои сверкнули Нездешним светом, душу в горней выси Окликнули и вызвали на землю, Где зыбь сомнений нас тревожит вечно, Соединились дух и тело – это Миг моего рождения и есть! Твой жаркий взгляд пронзил мне душу с телом, Скрепив их воедино, Эухения! И кровь моя вскипела от желаний, И плоть, и кровь идеи обрели. Но если свет очей твоих погаснет, Душа опять, опять покинет тело. Я уплыву к туманностям небесным, К далеким звездам, в первозданный мрак.
– Ну как, нравится? – спросил Аугусто, прочитав стихи вслух.
– Как моя хромая игра на пианино. А вот «мне сказали»…
– Я хотел слегка сбавить пафос.
– «О Эухения» звучит пафосно.
– Твое имя звучит пафосно?
– В стихах – конечно. Вообще все это кажется мне таким…
– Таким раманическим.
– Что это значит?
– Ничего. Наша с Виктором шутка.
– Послушай, Аугусто, после нашей свадьбы я у себя дома шуток не потерплю. И собак тоже. Подумай заранее, куда пристроить Орфея.
– Эухения, бога ради, ведь ты знаешь, как я нашел этого несчастного пса! К тому же он мой верный слушатель. Я излагаю ему свои монологи!
– Когда мы поженимся, в моем доме монологов не будет. Собака тоже ни к чему…
– Прошу тебя, Эухения, хотя бы пока у нас не появится ребенок!
– Если появится.
– Конечно, если появится. А если нет, то чем мешает собака? Верно говорят, будь у собаки деньги, она была бы лучшим другом человека.
– Нет уж, будь у нее деньги, она бы другом человека не была, уверена на все сто. Потому она и друг, что денег нету.
На следующий день Эухения сказала Аугусто:
– Послушай, мне надо с тобой поговорить об одном серьезном деле. Я заранее извиняюсь, если мои слова тебя…
– Да говори же, Эухения, говори!
– Ты знаешь, что у меня был жених…
– Маурисио.
– Но не знаешь, почему я дала ему отставку.
– И знать не желаю.
– Это делает тебе честь. Так вот, мне пришлось дать отставку этому бесстыдному бездельнику, но он…
– Он все еще не дает тебе проходу?
– Да!
– Ну попадись он мне…
– Да нет, тут другое. У него совсем не те намерения.