– А по чьей, если мы только что договорились, что уголовникам туда не надо?
– Я действительно не знаю, Саша. Я знаю только, что Паша два года бредил экспедицией именно в эти места. В прошлом году он тебя не уговорил, а в этом ты поддался, хотя сначала не хотел. Вспомни.
Это было правдой. Поисковая экспедиция в болотах изначально казалась ему ненужным риском и напрасными трудовыми затратами. В области еще было полно сухих мест, в которых под ногами была твердь, а не вода и в которых можно было не бояться промокнуть до нитки. И тем не менее Головин день за днем убеждал отправиться именно сюда, на бирюковские болота, как будто знал что-то важное, что тянуло его в эти места как магнитом.
– Ты что хочешь сказать, Оль? – спросил Веретьев устало. – Скажи прямо, а тут мне за последние дни и так загадок хватает. Надолго хватит.
– Он мог хотеть сюда приехать, потому что знал что-то важное об этих местах, – выпалила Ольга. – И эти уголовники, которые сбежали, могли стремиться именно сюда, потому что тоже что-то знали. Они могли встретить Пашу в лесу и силой заставить провести их в центр трясины.
– Но зачем? – вскричал Веретьев и тут же осекся.
Лицо Петра Поливанова мелькнуло у него перед глазами и пропало, словно усмехаясь. Нет, бирюковские болота совершенно точно скрывали какую-то тайну.
– Ладно, – сказал он. – Давайте ужинать и спать. Завтра перебираемся в деревню.
– Зачем? – удивленно спросил Игнат.
– Затем, что я не могу разорваться надвое и отвечать одновременно и за деревню с ее жителями, и за лагерь в лесу. Пока уголовники не пойманы, они в любой момент могут вернуться. Да и с полицией связь держать из деревни всяко удобнее, чем отсюда. Кто не хочет, может уехать. Поисковая операция в этом году точно не удалась. А в поимке беглых преступников вы участие принимать не обязаны, да и в разгадке местных тайн тоже. Надежда Александровна, сегодня Ира с Ваней у вас переночуют? Нельзя им одним в доме оставаться. Ребятам я уже сказал в мою палатку перебраться.
Он специально давал понять, что тема закрыта. Поддерживая его, пожилая женщина широко улыбнулась.
– Конечно, пойдем, милая, я тебя расположу в своей палатке. У меня места много. Малышу удобно будет. Это правильно, что Саша вас сюда привел, тут спокойнее.
– Кто дежурил прошлой ночью?
– Миша с Ленчиком.
– Значит, сегодня дежурить будем я и Женька.
Опер Макаров внимательно посмотрел на шефа, сухо кивнул, что задачу понял. Веретьев и сам не знал, почему из пятнадцати мужиков отряда выбрал сегодня в напарники именно Макарова. Предчувствие опасности, обычно умело прячущееся в глубине организма и не дававшее о себе знать, иногда выскакивало наружу, как острое шило, такое же точно, как то, которым убили несчастного Вениамина Глебова, и кололо, не давая покоя. Когда-то давно оно не раз спасало Веретьеву жизнь. И вот сегодня он впервые за долгое время снова чувствовал уколы, тоненькие, острые, обжигающие, и точно знал, что что-то произойдет, причем теперь уже совсем скоро.
Постепенно бойцы, вышедшие навстречу командиру, разбрелись по своим делам. Переодевались, сушили одежду, пили чай у костра. Кто-то бренчал на гитаре, кто-то, отойдя за деревья, звонил домой. Ирина ушла в палатку укладывать сына, и Веретьев тут же почувствовал одиночество, как будто за несколько минут уже успел соскучиться. Татьяна из медицинской палатки так и не вышла. Ольга отнесла ей еду, но от ужина девушка отказалась.
Ольга отнесла миску обратно к походной кухне, поставила, не глядя, на край, остановившимся взглядом уставившись куда-то в лес, за тонкой полосой которого чернели болота. Топкие, страшные, безответные.
Веретьев подошел ближе, положил руку женщине на плечо.
– Оля, я не уеду отсюда, пока его не найду. Я тебе обещаю.
Она глянула на него запавшими глазами. Провалившиеся глазницы чернели провалами, такие же бездонные и страшные, как болота.
– Я знаю, – тихо ответила она.
– Еще ничего не случилось, – с досадой сказал Веретьев. – Мы просто не понимаем, почему и куда Паша ушел, но это совершенно не означает, что с ним случилось что-то страшное.
Теперь она глядела на него чуть удивленно.
– Конечно, с ним не случилось самого страшного, он в беде и в опасности, но Паша совершенно точно жив. Я это знаю.
– Откуда? Он тебе звонил?
Теперь в глазах Ольги мелькнуло что-то похожее на сожаление. Словно Веретьев был малолетним ребенком, застуканным за чем-то постыдным.
– Саша, я его жена, и я просто чувствую, что он жив. Понимаешь? – мягко спросила она. – Хотя нет, наверное, не понимаешь, потому что ты сухарь, волк-одиночка, который даже понятия не имеет, каково это – существовать в паре. Не обижайся, но это правда. Паша – часть меня, а у тебя твоей части нет, поэтому ты немного инвалид. Именно поэтому ты и не можешь понять, о чем я говорю. Просто поверь. Паша жив. И надо его найти до того, как с ним что-то случится.
У Веретьева зачесалось между лопаток, а потом стало нестерпимо жарко затылку, как будто за его спиной происходило что-то имеющее очень важное значение. Он повернулся и обнаружил вышедшую из палатки Ирину. Видимо, Ваня заснул, и она не стала сидеть с сыном, вылезла наружу, быть может, чтобы увидеть его, Александра. По крайней мере, ему очень хотелось так думать.
На мгновение он попытался примерить на себя то, что только что сказала Ольга. Представить, каково это, когда другой человек становится твоей частью. В теории он понимал, что так бывает. Достаточно было, к примеру, посмотреть на друга Феодосия и его новую жену Соню. Ну, и на Пашу с Олей тоже. Но на практике Веретьев действительно никогда не испытывал ничего подобного и сейчас во все глаза смотрел на приближающуюся Ирину, прикидывая, могла ли она стать его рукой, или ногой, или, быть может, сердцем.
– Что это ты на меня так смотришь? – спросила она.
– Как? – Голос звучал хрипло от непонятно откуда взявшегося волнения.
– Как будто я твоя нога или рука, вот как.
Ирина засмеялась, а у Веретьева неожиданно перехватило дыхание от того, что она так точно угадала его нечаянные мысли.
– А может быть, сердце, – брякнул он и тут же смутился, потому что терпеть не мог пафоса.
Стоящая рядом Ольга смотрела на них во все глаза.
– Может быть. – Ирина смутилась тоже, покраснела, схватилась руками за запылавшие щеки.
– Я пойду спать, пожалуй. – Ольга дипломатично отошла, оставляя их одних. – Саша, ты подумай завтра насчет болот. Я уверена, что Паша там, и нам надо только придумать, как туда пробраться. Обещаешь подумать?
– Обещаю, – буркнул он, не отводя глаз от рдеющего в летних сумерках лица Ирины.
На нем и на волосах играли тени, отбрасываемые ветками деревьев, от чего выражение глаз казалось загадочным, немного пугающим. Веретьев уже и не помнил, когда он в последний раз чего-либо пугался. Глядя на него, Ирина невольно приоткрыла рот, который с неимоверной силой тянул запечатлеть на нем поцелуй, робкий, как первая земляника, которую Александр, совершенно некстати, заметил в траве.
Это не было уловкой опытной соблазнительницы, скорее невольной реакцией на его вырвавшееся признание. Эта женщина вообще не умела соблазнять, ее движения, жесты, мимика были искренними, как у человека, который вообще не думает о том, как выглядит со стороны. Откуда-то Веретьев все про нее знал, а потому был уверен, что ее вообще не волнует степень своей женской привлекательности, которую она, кажется, даже не осознавала.
На мгновение в голове мелькнула шальная мысль запечатать ее рот своим, почувствовать ее губы на вкус, ощутив их шелковистую мягкость, но он не хотел ее напугать, а может быть, не посмел, спинным мозгом чувствуя незримое присутствие Тани. С той вполне могло статься подглядывать из своей палатки, куда она спряталась, лелея боль и женскую обиду. Но он не виноват, он никогда ничего не обещал, наоборот, старался ни на сантиметр не уменьшить разделяющую их дистанцию.
– Ваня спит? – спросил Веретьев, чтобы нарушить висевшую в воздухе неловкую тишину.
– Да, слишком много впечатлений у него сегодня. Да и вообще дети же чувствуют окружающую нервозность. У меня Веня до сих пор перед глазами стоит. Уверена, что и Ванечке это передается. Уснул, как только голова коснулась подушки. Надежда Александровна осталась его караулить. Сказала, что ей в радость.
– Да, она совсем одна осталась после гибели сына. Ей не на кого излить запасы нерастраченной нежности. Внуков нет, а теперь никогда и не будет. Надежда – очень хороший человек. Ты отнесись к ней бережно, ладно?
– Хорошо, только это скорее она относится ко мне бережно, – с нежностью в голосе сказала Ирина. Эта нежность в отношении чужого человека подтверждала, что Веретьев все в ней понял правильно. – И к Ванечке тоже. Ты знаешь, наверное, это очень странно, но я впервые с момента отъезда из дома рада, что все получилось именно так. Что мне пришлось уволиться с работы, без которой я себе жизни не представляла, приехать сюда, в бабушкин дом, в котором я пятнадцать лет не была, проверить себя на выносливость, подарить Ване солнце, лето, запах свежей травы, вот эту первую землянику, которую мы завтра соберем, когда он проснется…
Она тоже заметила землянику. От этого очередного сходства мыслей и чувств Веретьева окинуло волной жара. Эта женщина так ему нравилась, что даже голова кружилась. Он снова посмотрел на ее шевелящиеся губы, которые, кажется, говорили что-то еще, он никак не мог сосредоточиться, чтобы понять, что именно.
– С твоими неприятностями я разберусь, – хрипло сказал он, стараясь отвлечься от разгоравшегося внутри его большого тела желания, которое сейчас было уж совсем некстати. – Вот только тут закончим, и все будет хорошо. Вернешься домой. И на работу свою вернешься, если захочешь.
– Так странно. Отсюда все выглядит совсем по-другому. Вся эта грязь, в которую я окунулась, кажется такой далекой. Есть только смех плещущегося в реке Ванечки, картошка из печки, ваш костер и твои глаза. Ты, кстати, знаешь, что они у тебя цвета виски?