Огни в глазах барона погасли. Он кивнул, заправил за ухо прядь выбившихся из хвоста волос. Судя по всему, их с Руфиной история началась именно с этой картины.
– Вот, значит, как, – пробормотал Эдуард. – Я всегда следил, чтобы между моими визитами в замок проходило как можно больше времени. Чтобы люди, общавшиеся со мной во время предыдущего визита, на момент следующего либо упокоились с миром, либо находились в таком возрасте, когда память становится дырявой, как решето. Кто бы мог подумать, что однажды найдется человек, который меня узнает, – он усмехнулся. – А ведь я не помню ни лица, ни имени той девушки. Право, забавно…
Скорее грустно. Она-то помнила своего Эриха до конца жизни.
– А картина? – осторожно напомнила ему.
– Что – картина?
– На ней изображен ты?
– Разумеется, – кивнул барон. – Она была написана вместе с портретами Антуана и Аннабель незадолго до моего отъезда из замка, как раз накануне эпидемии холеры. Два столетия эти портреты спокойно висели в семейной галерее. Когда же Ацер стал музеем, оказалось, что мое полотно привлекает слишком много ненужного внимания. Пришлось срочно отправить его на реставрацию.
– На шесть лет, – хихикнула я.
– На самом деле, на пять с половиной. Честно говоря, поначалу я планировал попросту уничтожить картину. Сжечь или разрубить на куски. Но потом отчего-то пожалел и спрятал.
– Ну да, – кивнула я. – В библиотеке.
Солус вскинул на меня взгляд.
– Откуда ты это знаешь? – медленно произнес он.
– Я ее видела, – ответила, глядя ему в глаза.
Если быть честной, то до конца, верно?
– Но как?..
– Я искала в библиотеке твой дневник. А нашла портрет.
Теперь на лоб поползли брови Солуса.
– Какой еще дневник, София?!
Я рассказала обо всем. Об интересной записи, обнаруженной в бумагах Аннабель, о поисках крылатого ящера, оказавшегося комнатным цветком, о своей работе с библиотечным каталогом и неожиданной находке, открывшейся мне среди книжных полок.
Эдуард с минуту рассматривал стену за моей спиной, а потом сказал:
– Покажи мне тайник.
Я уставилась на него недоуменным взглядом.
– Я хочу, чтобы ты показала, где находится секретная полка с моим портретом.
– Прямо сейчас?
– Да.
– Но зачем?..
– Желаю убедиться, что тебе действительно это известно.
Я удивленно моргнула.
– Эд, в библиотеке нет электричества. Сейчас там наверняка очень темно.
– Я возьму с собой фонарь.
Мы и правда отправились в библиотеку. Странная причуда Солуса была непонятна, однако я встала со стула и пошла за ним.
Эдуард шагал быстро. В какой-то момент ему пришлось взять меня за руку, чтобы я не отстала и не налетела в темноте на стену или дверной косяк. Фонарь, к слову, барон не взял – решил, что будет просто подсвечивать мне мобильным телефоном. Сам же он великолепно ориентировался в темноте и в освещении не нуждался.
В библиотеке было холодно и жутко. Петли ее большой деревянной двери скрипели так громко и резко, а звук наших шагов казался таким глухим и страшным, что по моей спине невольно побежали мурашки.
Сквозь высокие стрельчатые окна в помещение лился лунный свет, ажурные решетки оставляли на полу узорчатые тени. Эдуард выпустил мою руку, и я уверенно подошла к нужному стеллажу. Отсчитала необходимое количество томов, осторожно сняла с полки книгу и продемонстрировала барону открывшийся тайник, в котором по-прежнему стоял прямоугольный предмет, накрытый серой тряпкой.
Солус покачал головой.
– Вы очень умны, госпожа Корлок, – серьезно сказал он. – И очень удачливы. Вам благоволит не только моя покойная сестра, но и весь Ацер. Похоже, он посчитал вас своей хозяйкой, раз так просто и легко открывает свои тайны.
От его слов мне отчего-то стало не по себе.
– Так что с твоими записями? – поежившись, спросила у него. – Они еще существуют?
– Конечно, нет, – усмехнулся барон. – Я уничтожил дневник сразу, как только вернулся в замок после окончания эпидемии. Он был мне не нужен, София. К тому же, в нем описывались такие события и мысли, которые хранить однозначно не стоило.
О, знал бы ты, что Аннабель тоже вела дневник, и в нем тоже было много компрометирующей информации…
– Руфина считает, что ты пьешь человеческую кровь, – неожиданно для самой себя сказала я, и мой голос в библиотечной тишине прозвучал неожиданно гулко. – Она уверена, что ради этого ты убил Зариду Мотти.
Глаза Эдуарда сверкнули недобрым светом. Меня же внезапно накрыло острое понимание того, что я нахожусь в огромном пустом замке наедине с человеком, способным свернуть мне шею легким движением левого мизинца. И конкретно сейчас этот человек находится не в самом хорошем расположении духа. Мелькнула запоздалая мысль, что с разговором о портрете стоило повременить, а потом другая – что госпожа гид, быть может, не так уж и неправа…
– Руфина – суеверная дура, – выплюнул Солус. – О, это очень удобно – вешать на меня всех собак. Даже если я не имею к ним никакого отношения. Видишь ли, София, я не в курсе, от чего умерла ее престарелая тетка, и мне, если честно, это совсем не интересно.
Он подошел к шкафу и быстрым движением руки захлопнул тайник. Я вздрогнула и попятилась.
– Что еще тебе говорила госпожа Дире? – голос барона был холоден, как лед. – Вы несколько раз встречались один на один. Наверняка она успела рассказать немало интересного.
– Вовсе нет, – я сделала еще один шаг назад. – Ничего особенного она не говорила. Только поделилась подозрениями в отношении тебя и некоторыми умозаключениями.
– Например?
– Ну… – я запнулась, – Руфина уверена, что ты… хочешь сделать меня вампиром. Она считает, что это должно случиться на зимнем балу или сразу после него.
Несколько секунд Эдуард молча смотрел на меня.
– Ты в это веришь? – тихо спросил он.
Я снова попятилась и уперлась спиной в один из книжных шкафов. Мгновение – и вокруг моих плеч обвились сильные руки.
– Ты снова напугана, – он наклонился и оставил в уголке моих губ нежный поцелуй, после чего крепко прижал к себе. – Пожалуйста, не бойся. И никого не слушай, особенно сумасшедших идиоток.
– Эд…
– София, Руфина ошибается. Даже если бы я хотел инициировать твое перерождение, я не смог бы этого сделать. Потому что не знаю как. Укус вампира, ядовитая кровь, которой он якобы может напоить свою жертву, – это чушь, полная ерунда. Для трансформации необходимо воздействие на определенные участки головного мозга, а я совершенно не представляю, что это за участки, и каким должно быть воздействие. В свое время мне отказались дать подробную инструкцию, а экспериментировать, знаешь ли, очень рискованно.
Я обняла его за талию, спрятала лицо на груди.
– К тому же, перерождение должно быть добровольным осознанным поступком, – продолжал Эдуард. – Это не то действо, которое можно совершить, не спрашивая разрешения. Человек должен понимать, что оно кардинально изменит его жизнь, и вернуться к прежней он уже не сможет. Госпожа Дире говорит глупости, Софи. Мне важно, чтобы ты это понимала.
– Эд, я очень за тебя боюсь, – пробормотала в ворот его свитера. – Руфина правда сошла с ума. Она говорила, что хочет вывести тебя на чистую воду. Мне кажется, она устроит какую-нибудь диверсию. Например, попытается проткнуть тебя осиновым колом.
– Или обольет святой водой? – барон усмехнулся. – Что ж, если госпожа Дире желает поиграть в охотников на вампиров, пусть забавится. На здоровье.
Я подняла голову и посмотрела ему в лицо.
– Ты сейчас серьезно?
– Абсолютно. Поверь, София, Руфина не причинит мне никакого вреда. А вот себе – вполне возможно.
***
Первая репетиция вальса была назначена на вечер среды. Нам с бароном надлежало надеть удобную одежду и в 18.00 явиться в танцевальный зал баденского театра. В 11.00 у меня была назначена еще одна встреча – с господином Хакеном из деревни Гоммат, а значит, день снова обещал быть суетливым.
Во вторник выяснилось, что добраться до деревни будет непросто – прямого автобуса до нее не существует, поэтому из Ацера доехать до нее можно только с пересадкой. В итоге на рандеву с собирателем народных песен меня привез Эдуард. Просить его поработать таксистом было неловко, однако барон, как всегда, оказался необычайно догадлив и предложил свои услуги сам.
Гоммат оказалась уменьшенной копией Хоски. На ее узких улицах стояли такие же аккуратные каменные домики, а дороги были вымощены старинными булыжниками. При этом деревня выглядела неухоженной: когда я вышла из шоколадного кроссовера, мимо меня пролетел грязный целлофановый пакет, а на пути к дому господина Хакена то и дело попадалась скомканная бумага, сухостой или неубранная грязная листва.
Мой визави ждал меня на крыльце. Он оказался улыбчивым старичком лет семидесяти, очень худым, зато с шикарным орлиным носом и роскошной белоснежной шевелюрой.
Господин Хакен ранее преподавал в здешней школе историю, однако теперь находился на пенсии, жил один и, судя по всему, страшно скучал, ибо встретил меня очень радушно и сразу же обрушил на мою голову водопад информации.
Народные песни старик обожал, собирал на протяжении многих лет и успел составить из них внушительную коллекцию. Честно говоря, далеко не все тексты этой коллекции можно было считать памятниками фольклора, однако даже получившийся список был достаточным, чтобы считать визит в Гоммат большой удачей.
– Песня – это жизнь, не больше и не меньше, – говорил господин Хакен, раскладывая передо мной старые пожелтевшие тетради. – Издревле она сопровождала человека от рождения до смерти. Наши предки с нею крестились, работали, братались, женились, встречали старость, умирали. Сейчас песня – развлечение, набор слов, напеваемых под музыку. Раньше же она была сродни заклинанию. Без песни не обходился ни один обряд, ни один праздник. И, заметьте, милая барышня, для каждого события имелась своя композиция, и исполнять ее надлежало конкретным людям. Наши прапрадеды были те еще формалисты.