Мишку кто-то похлопал по плечу
– Не отпускай, не надо, а то поналезут всякие чужие – за своей спиной услышал он хриплый голос.
Мишка повернул голову: – сзади стоял Юрка, шею рассекала багровая полоса, лицо отекло и посинело, глаза казалось, выскочат из орбит, язык постоянно вываливался наружу и Юрка рукой впихивал его обратно в рот. Мишка попятился, чувствуя, как по спине текут струйки холодного пота. «Крышняк то у меня капитально снесло», – и неожиданно для себя Мишка подумал, – «а раз снесло, значит и бояться нечего, мне всё это мерещится. Как говорят, если не можешь сопротивляться – то получай удовольствие. Это все туман, наверняка от него галлики» Странно, но эти мысли успокоили его.
– Юрка, а что за люди по берегу то бродят?
– Покойники местные, не отпускай трап.
«А и впрямь, зачем нам чужие, от своих волосы дыбом» – Мишка обратно повернул трап на палубу. Потом он обогнул Юрку, стараясь не прикасаться к его телу, и тяжело опустился на жилой кап. Юрка уселся рядом. Мишка достал пачку сигарет, протянул Юрке.
– Не, я не буду, горло болит – отказался Юрка
Мишка закурил. Где-то спереди, там, где должен был стоять второй кран и куда уехал катер, раздался рвущий душу тоскливый крик.
– Ещё один – прохрипел Юрка.
– Кто?
– Усопший.
– Ты сам то живой? На верёвке висящим тебя видел, да и сейчас вид у тебя, волосы на жопе встанут.
– Дохлый я, Мишка, дохлый. Когда ты меня возле камбуза видел, я уж и тогда пару часов болтался.
Под ними со скрипом кто-то открыл камбузный иллюминатор.
– Танька никак очухалась! Юрка нагнулся и крикнул вниз – Поварёшка, ты что ли?
– Я, кто ж ещё?
– Что делаешь?
– Что что… Кишки свои в пузо собираю, да подмыться надо…
– Мишка приехал!
– Живой?
Живой …пока.
– Ну и славно.
Со стороны верхнего крана прогремели подряд два ружейных выстрела.
– Быстро они – задумчиво произнёс Юрка.
– Слушай, Юра, спросить всё хочу, что у вас тут произошло? И почему ты в петлю надумал? – Мишка полез за очередной сигаретой. – На меня достань то же, один уж чёрт сдох – было видно, как Юркины руки покрываются трупными пятнами. Он по привычке размял сигарету пальцами с почерневшими ногтями, прикурил от протянутой Мишкой зажигалки. Но в мёртвые лёгкие дым шёл туго. Юрка закашлялся, выплюнул сгусток чёрной слизи.
– Да всё нормально было до вечера, баржу выгрузили, кран заглушили, солярой малость торганули, ну и бухнуть решили. Борька в магазин на берег сгонял, Танька закуси наготовила. Сели, пропустили одну, вторую – вышли на палубу перекурить. А там всё туманом заволакивает, ничего не видно. И на душе муторно как-то сделалось. Плюнули, вниз спустились, опрокинули ещё по несколько, только тошнотнее всё делается. Да ещё Танька с Борькой семейную драму устраивать начали. Ебаришки херовы! Взял я со стола пузырь и к себе в каюту. Юрка закашлялся, горлом хлынула чёрная кровь, на палубе образовалась зловонная лужа. «Ух, блядь!» – вытирая подолом майки рот, проговорил он. «Так вот, захожу я, значит, к себе в каюту, зажигаю свет – а на кровати сидит она, дочь моя, и с куклой играет! Увидела меня – «папа, папа!» – и на шею мне бросилась. А тельце то у неё маленькое, худенькое, а сама целует меня. Только губки то у неё холодные, ведь умерла она два года тому назад!
Погубил я её, взял с собой на рыбалку, оставил её на берегу, а сам за водкой в магазин. Прибежал, а она уж утонула, вытащил, а она водичкой захлебнулась насмерть. Увидел её у себя в каюте и решил – хоть мёртвые, но вместе будем».
Дверь в жилое открылась и оттуда вышла повариха Татьяна, живот её был обмотан окровавленной простынёю, на белом лице чёрные кровоподтёки, один глаз полностью заплыл. В дверях она обернулась и протянула кому-то свою пухлую руку. Мишка увидел, как в поварихи ладошку вцепились маленькие белые пальчики.
– Выходи, выходи Катюша! Воздухом подышишь, да и папа тебя тут дожидается. Держась за ладошку Татьяны на палубу, неуверенно вышла нарядная девочка лет четырёх. Озираясь, она увидела Юрия и бегом бросилась к нему.
– Катюша, доченька моя! – протянул ей навстречу руки Юрка, подхватив, усадил девочку к себе на колени. Та, поёрзав немного, устроилась поудобнее и, обняв Юркину шею своим тоненькими ручонками, крепко прижалась к его груди. Девочка была красива, как бывают красивы дети. Вот только смертельная белизна кожи, чёрные губы и вселенская тьма вместо глаз, делали красоту эту пугающей. Когда она взглянула на Мишку, тому стало вдруг холодно.
– Красивая она у меня правда? – целуя в гладко зачёсанные волосы на макушке, залюбовался своей дочерью Юрка. – И нарядная, мы её в этой одежде в гробик ложили.
Нарядное платьице пропитывалось сукровицей, стекавшей изо рта и носа распухшего страшного лица Юрки, от его штанов воняло мочой и говном, но девочка казалось, ничего не замечала – она сидела на коленях у любимого папы, она обнимала любимого папу. Мёртвая девочка на коленях у мёртвого отца – не в силах смотреть Мишка отвернулся. «Господи, за что всё это мне?»
– Привет Михаил – это повариха Татьяна подала голос. Из-под простыни, поддерживающую её внутренности сочилась зловонная жидкость, растекаясь по палубе
– Привет.
– Ты Борьку случаем не видел?
– Да вон твой Борька под водой, я его якорем придавил, чтоб не буянил тут, скотина – ответил ей Юрка
– Где?
– В якорный клюз посмотри, там, где шпиль, дура.
Мишка поднялся, подошёл к корме, заметил, как якорная цепь играет. Заглянул за борт, на глубине полутора метров шевелилось Борино тело. Якорь Холла придавил ему живот, не давая всплыть.
– Бедненький – жалостливо проговорила подошедшая Татьяна.
– Этот бедненький живот тебе вспорол – напомнил ей Юрка.
– Дяденька Миша! – звонким голосом прокричала вдруг мёртвая Юркина дочь. – Иди к себе в каюту, там тебя ждут.
– Кто там меня ждёт?
– А ты иди, там сам узнаешь – Мишка лишь на секунду встретился взглядом, девочкой и ощутил, как проваливается в бесконечную, безысходную пропасть. Его пробила дрожь. Он отвёл глаза, огляделся. Заметно потемнело. Окружающее пространство то и дело озарялось фиолетовыми вспышками. Беззвучно сверкали молнии, что-то тёмное пролетело над ними махая огромными перепончатыми крыльями. Страх все сильнее охватывал Мишку, страх, переходящий в ужас.
– Глянь ко, к нам гость к верху жопой с другого крана приплыл! – произнесла все ещё стоящая на корме повариха. Всю башку из ружья разворотили. Кажется, Семенычем звали. Весело там у них там, сходить что ли?
– Кишки по дороге растеряешь, – съязвил ей Юрка. Дочка его все смотрела на Мишку: – Дядя! Иди!
– Ладно -Мишка резко поднялся и решительно направился к входу в жилое. В дверях он обернулся: все трое молча взирали на него. (У Юрки глаза побелели и на фоне сине – багрового лица, чёрных губ с торчавшим изо рта языком – все это смотрелось нереально жутко), Каюта Мишки находилась слева от лестницы, в самом углу. Перед дверью Мишка нерешительно остановился, прислушался, – в каюте было тихо. Непонятная тоска овладела им. Секунду постояв, он глубоко вдохнул и резко распахнул дверь. В полумраке каюты он разглядел сидящую на краешке кровати щуплую фигуру человека.
И она была до боли знакома Мишке.
– Ну, здравствуй сын! – услышал он чуть хрипловатый голос, и это был голос отца. И человек, сидящий на кровати, несомненно, был его отцом, умершим семь лет назад.
– Здравствуй батя – глухо выдавил Мишка, вглядываясь в лицо отца, но полумрак скрывал его.
– Да вот решил всё-таки навестить тебя, а то все собирался. То тебе недосуг, то мне некогда. Что в дверях стоишь, иди хоть поздороваемся.
Отец встал с кровати и у Мишки ёкнуло сердце, как когда он увидел отца в гробу на похоронах, оттого что года и болезни иссушили отца. Мишка сделал шаг навстречу они легонько обнялись. Мишка ощутил еле заметный запах тлена (как тогда, когда отец лежал в гробу, а Мишки поцеловал его лоб прощаясь)
– Ну и ладно, давай присядем сын. Они расселись, мёртвый отец на своё место на кровать, Мишка, пододвинув стул сел сбоку, возле стола. Оба украдкой поглядывали друг на друга, оба молчали.
– Вырос ты, однако, совсем мужиком стал – прервал молчание отец.
– Ты батя совсем не изменился, такой же каким я тебя в последний раз видел.
– Это в гробу, когда лежал? Так я и явился таким, каким ты меня напоследок запомнил. Так-то в земле уж сгнил весь давно, и костюмчик этот парадный распался в клочья… Спасибо, что на похороны приехал, далеко добираться то было.
– Еле успел, тебя уж выносить хотели…
– Спасибо, постарался, уважил старого.
Мишка и вправду еле успел на похороны: – самолётами, электричками, попутками…
Мог ведь и не торопиться, если бы денег на операцию выслал. Наверное, и доселе отец живой бы бегал по своему огороду! Нет, жена: – «Машину покупай, сколько долго копили! Отец ещё потерпит!» Не потерпел… И уже ничего не исправить. Боль да злоба на себя на всю жизнь. Вот и сейчас подкатила к горлу, сжала сердце.
Мать просила тогда робко в письме: «мол, не может ли он сколь помочь деньжатами, отец хворает, возможно, на операцию деньги понадобятся». Клятвенно обещал, чуть попозже, – не понадобились… Только на похороны.
– Могилку справно изладили, на бугорке, под деревом. Только вот
супружница моя, рядом со мной лечь хотела, что не способствовали? Отгородить для неё место нужно было. Просила она, наверное.
Просила… И оградку на двоих уж заказали, да только люди, наглые вперёд на это место покойника закопали. Мать узнала, разговаривать перестала, да и померла в одночасье. Похоронили недалеко, но не там. Ох, господи! Передрался тогда Мишка со всеми этими сволочами, чуть жив остался. А толку? За мать обидно до слез. На душе больно. Сейчас вроде договорился за деньги перезахоронить, положить мать рядышком. Дочь школу кончила, на обучение деньги надо… Да пошло все!
– Кредит батя возьму, в этом месяце обязательно матушку рядом с тобой положу. Прости меня, батя! – слезы душили Мишку