Хотя на широких улицах был солнечный зимний день, сюда, в проулок — и уж тем более в магазинчик — свет не проникал вовсе, и синее небо проглядывало над домами лишь кусочками, напоминавшими фрагменты мозаики.
Три каменные ступени вели к двери магазина, которая открывалась прямо в помещение первого этажа, тянувшееся куда-то вглубь. Там едва хватало пространства, чтобы передвигаться боком между полками и стеллажами, уставленными книгами — главным образом, томами биографий, истории и путешествий, многие из них были связаны с востоком. Я помешкал несколько секунд, пока глаза мои привыкали к полумраку — кроме света, сочившегося в высокое окно, другого освещения здесь не было, — но никто не появился, а потому в конце концов я поднялся по короткой крутой лестнице, которая привела меня в верхнее помещение, также полное книг, однако здесь жалюзи были полуприкрыты, и я не смог бы предпринять попытку исследовать их. К этой комнате примыкала каморка кабинета, в котором стояли огромный заваленный письменный стол и стеллажи с коробками и кипами бумаг.
Когда я вошел в магазин, дверной колокольчик ржаво забренчал, шаги мои эхом отозвались на голых деревянных половицах, то же самое было и когда я поднимался по лестнице, однако никто не вышел поздороваться со мной или спросить, что меня интересует; казалось, что о моем присутствии здесь вообще никто не знает, или же это никого не волнует.
Я прошелся вдоль полок, вынимая наугад тома, пока не наткнулся на книгу о той части Китая, по которой я путешествовал всего несколько лет назад по маршруту, пройденному Конрадом Вейном, и в которой нашел большую часть свидетельств его присутствия. Я с нетерпением открыл книгу, но когда начал переворачивать страницы, меня охватило странное тревожное чувство. Сначала это ощущалось так, будто за мной наблюдают, и впечатление было настолько сильным, что я дважды резко поднимал глаза от страницы, оглядывался через плечо, обводил взглядом комнату и, наконец, посмотрел в окно. Но здесь никого не было, я был совершенно один, и не слышалось никаких звуков, кроме шелеста перелистываемых мной страниц. Однако ощущение это не уходило, и теперь к нему примешивался укол тревоги, словно бы некое шестое чувство предупреждало меня об опасности. Но какая здесь могла таиться опасность? Ощущение того, что за мной следят, сделалось настойчивым, я не мог уже его игнорировать, но снова оглядевшись вокруг и даже пройдясь по комнате и посмотрев во все стороны, я никого не увидел.
В магазине было очень холодно, в спертом воздухе висел запах старых книг, но теперь я обонял что-то еще, очень слабый, особенный и странно сладкий аромат. Он был резкий, и все же следы его были столь незначительны, что, когда я вдохнул поглубже, чтобы определить что это, он исчез. Но запах был мне знаком, и он был связан с какой-то ситуацией, с неким местом, в которой я бывал. Несколько секунд, пока я изо всех сил пытался найти это место, мысли вихрем метались у меня в голове — сумбурные обрывки образов, звуков, красок, и одновременно странное ощущение головокружения и слабости, однако все это было столь мимолетно, что едва я сумел ухватить что-то, как запах исчез, будто его никогда и не было. Я пришел к заключению, что, когда перевернул страницу-другую из книги, какая-то частица старого аромата, возможно, духов или пряности, засушенного цветочного лепестка, хранившегося там, слетела, и последний его остаток, прежде чем полностью раствориться в воздухе, достиг моего обоняния.
Я аккуратно поставил книгу на полку и, сделав это, быстро повернул голову. Снаружи, на улице, стоял мальчик. Он был одет в ту же, что и прежде, поношенную рубашку без воротника, но на сей раз выглядел еще более хрупким и скорее несчастным, чем просто озабоченным или отстраненным, губы его были плотно сжаты, огромные ввалившиеся глаза блестели как в лихорадке. Но то, что поразило меня с такой силой, пробудило мгновенный отклик и в то же время удручило и испугало, было выражение его лица — выражение такого страха и страдания, отчаяния и мольбы — и устремленный на меня взгляд, исполненный муки. Я не мог поступить иначе, только спуститься из магазина и попытаться догнать его, спасти его — вряд ли я знал, что именно. Но, когда я бросился, чтобы открыть дверь, и промчался вниз по ступеням в переулок, меня едва не сбил с ног огромный долговязый юнец, подходивший в этот момент к двери магазина и столкнувшийся со мной. В руках его была накрытая салфеткой широкая корзинка, из которой исходил горячий аппетитный запах, и когда я отшатнулся назад и попытался выпрямиться, он укоризненно проговорил:
— Мистер Монмут, полагаю, сэр, и вы чуть было не раскидали по улице ваш с мистером Бимишем обед.
Пока я в смятении и замешательстве отряхивался, извинялся и освобождал дорогу ему и его подносу, у меня была всего секунда, чтобы окинуть взглядом Крэб-Пэсседж. Мальчик исчез.
Итак, ощущение, что за мной наблюдают, было вполне реально, и, возможно, он следовал за мной через весь Лондон — а как еще он мог встретить меня в этом темном переулке, на котором не было даже таблички?
Если бы не молодой человек с корзинкой, который стоял, поджидая меня наверху лестницы в магазин, я бы предпринял попытку найти, где скрывается мальчик, поскольку теперь я был не только озадачен его внезапными бесшумными появлениями, но и обеспокоен его состоянием, таким он выглядел больным и оборванным.
Но сейчас я ничего больше сделать не мог. Я повернулся и прошел за юношей в магазин, а потом сразу же вверх по лестнице, мимо кабинета на втором этаже и по следующему шаткому пролету, крепко держась за перила — там было темно хоть глаз выколи. Наверху находилась закрытая дверь. Открыв ее, мы прошли в маленькую прихожую, к следующей двери. Юноша постучал.
— Войдите.
Я подумал, что голос принадлежит женщине, настолько он был высокий.
— Шоув, — сказал парень и придержал для меня открытую дверь. Я понял, что он объявлял свое имя.
Я осторожно ступил вперед.
Это была необычная комната, тянувшаяся, насколько я мог судить, во всю длину верхнего этажа, а окна ее смотрели на крыши. Она была мрачная, стены заставлены книгами в кожаных переплетах; здесь висели тяжелые портьеры из темно-зеленого плюша с большими ламбрекенами, а стол и кресла тоже были драпированы этой тканью. В дальнем конце виднелся изысканный камин из черного мрамора, над ним висело большое зеркало в резной золоченой раме, и, бросив туда взгляд, я мельком увидел отражение хозяина. Я обернулся.
Он сидел в низком кресле рядом с окном, маленькие пухлые ручки сложены на огромном круглом животе. У него были мелкие острые глазки, яйцеобразная лысая голова, и одет он был наподобие адвоката, очень формально, в старомодный костюм, с золотыми часами и цепью поперек жилета.
— Мистер Бимиш?
— Да, сэр.
Мужчина, да, но с высоким писклявым голоском, который я ошибочно принял за голос женщины или даже ребенка.
Он не поднялся, но жестом указал на место напротив.
— Шоу в сейчас удалится, — сказал он.
— Я не понял, что вы пригласили меня обед. Я чрезвычайно признателен.
— Пироги Снекера.
— С бараниной, — сказал Шоув из-за его плеча. Он накрыл на стол и теперь ставил высокие кружки и кувшин эля.
— Я вошел в магазин какое-то время назад — даже рискнул подняться наверх, но никого не было, и никто, казалось, меня не услышал.
— Я вас услышал. — Маленькие глазки Бимиша смотрели прямо на меня. Взгляд его был холодный, лицо выражало самодовольство, и я видел, что он испытывал радость от попытки поставить меня в неловкое положение. Я не стал отвечать.
— Люди приходят и уходят. Шоув на месте. Обычно они знают, чего хотят.
— У вас замечательный фонд. Я нашел многое, что меня заинтересовало.
— Как я понимаю, вы путешествовали, мистер Монмут?
— Совершенно верно.
— А я — нет. Я позволяю другим путешествовать для меня. — Он указал на книги.
— Точно, — сказал Шоув.
Мистер Бимиш поднялся на ноги и заковылял к обеденному столу — я подумал, что это, возможно, самое дальнее расстояние, которое он когда-либо преодолевал. Будучи толстяком, он был еще и коротышкой, не выше пяти футов, поэтому, когда он передвигался, казалось, что он раскачивается взад-вперед, словно детская игрушка. Все вокруг него должно было веселить и радовать душу, но этого не происходило. Садясь с ним за стол, я чувствовал, что предпочел бы держаться от него на расстоянии вытянутой руки. В нем не было ни тепла, ни юмора — разве что саркастическая разновидность оного. Однако он оказал гостеприимство незнакомцу, а я был голоден, мне были любопытны и он, и его бизнес, и прежде всего меня заботило то, чтобы он предоставил мне как можно больше сведений относительно Конрада Вейна.
Кроме горячих пирогов с бараниной, на столе стояли горошек, картофельное пюре, соус и эль, и за все то время, пока он ел, мистер Бимиш не произнес ни слова. Он подвернул белую салфетку под подбородком и напал на еду с полной и решительной сосредоточенностью.
Во время пауз между поглощением пищи я воспользовался возможностью осмотреться по сторонам — и мог разглядывать все совершенно спокойно, ибо мистер Бимиш был всецело сосредоточен на еде. Наряду с книгами, массивной мебелью и гардинами я заметил несколько необычных предметов, и все они были исключительно неприятные. На буфете стоял стеклянный колпак, под которым вместо привычного букета засушенных цветов или восковых плодов виднелся странный обломок дерева или кусок старого сплавного бревна самой искривленной и уродливой формы, какая только возможна, и в разных местах из него прорастали причудливые, переплетающиеся друг с другом грибовидные побеги цвета старой кости или пергамента. Еще здесь были щит из натянутой пятнистой кожи, крошечные сморщенные головы на подставке, куски губчатого, напоминающего лаву камня и несколько предметов, плававших в запечатанных сосудах с темной жидкостью, идентифицировать которые мне не удалось.