— Вот триста рублей, — я выложил все свои деньги, кроме заначки на билеты на самолёт туда и обратно, — через пару дней получишь ещё перевод на почту до востребования, — сказал я Прохору. А Высоцкому передай…
— Что нужно передать мне, — из-за занавески появился сам бард, — Богдаша! — раскатистым хриплым голосом зарычал он, — дай я тебя обниму!
Владимир Семёнович помял меня как следует. В это время Прохор принёс чайник с кипятком из кухни. У меня ещё оставалось, полчаса свободного времени, и я присел за стол, на котором недоделанные деревянные ложки и тарелки мы сдвинули в сторону.
— К чаю ничего нет, — грустно сказал ветеран войны.
— Будет, — я положил свою ладонь на крепкую мозолистую руку Прохора, — всё будет. Рассказывай, какими судьбами? — обратился я к Высоцкому.
— Плохо всё Богдаша, — поэт сделал глоток горького крепкого грузинского чая, — песни не пишутся. В театре Пушкина ролей нормальных не дают. Изуля уехала в Ростов-на-Дону. Я как в заколдованном круге. Куда не сунься везде тупик.
Я тоже сделал пару глотков чая. Чем же я могу помочь Высоцкому? Театра на Таганке ещё нет. Денег ему дать, так пропьёт. Да и не приносят удачи деньги, которые ты сам не заработал. Может быть, сделать так? Подумал я.
— Есть одна идея, — сказал я будущей звезде сцены, — будет тебе пьеса, будет тебе роль, будет и какао с чаем.
— Чё? — не понял меня Высоцкий.
— Сейчас главное в Риме победить, — я встал, пожал руки Высоцкому и Прохору, — после Олимпиады всё решим.
— А если проиграете? — спросил уже веселее бард.
— Тогда можете смело считать меня коммунистом, — усмехнулся я, — как говорили перед смертельной атакой на фронте.
— Никто так не говорил, — сурово прорычал Прохор.
— А как? — спросили мы хором вместе с Высоцким.
— Отче наш спаси и сохрани, — ветеран войны отвернулся и посмотрел в окно.
Я выскочил на крыльцо дома, ещё раз помурысил кота Ваську, и мысленно попросил у пушистого обжоры, чтобы он тоже помолился своим кошачьим Богам за меня. Когда я уже подошёл к калитке на крыльцо вылетел Высоцкий.
— Богдаша! — крикнул он, — подкинь мне строчку для новой песни.
— Рвусь из сил, — я задумался на мгновенье, — из всех сухожилий, Но сегодня опять как вчера, Обложили меня, обложили, Гонят весело на номера!
— Это же охота на волков! — догадался Владимир Семёнович.
Из аэропорта я позвонил в Алушту Саше Мкртчяну, чтобы он собрал ребят после дискотеки в курзале, и пообещал устроить им сюрприз. Уже в самолёте я лихорадочно соображал, что же мне такое особенное подарить Наташе и Толику? Денег нет. А чтобы купить что-нибудь нужное, всем известно, что нужно сначала продать что-нибудь не нужное. А чтобы купить это не нужное — денег нет. Я посмотрел на облачное покрывало, которое растелилось за стеклом круглого иллюминатора. И мне сама собой пришла на ум известная в конце семидесятых композиция группы «Smoki» «What Can I Do». Что я могу, что я могу сделать?
— Что я могу? Что я могу? — я пропел про себя, — Я попал в заколдованный круг, почему всё не так вокруг? Что я могу…
Припев на два с минусом, будущие строители коммунизма распнут за такое упадничество быстрее, чем иудеи Христа. А может попробовать так!
— Но верю я! Верю я! Словно феникс, огнём дыша, Возродиться моя душа! — я вновь припев пропел, тихо бурча себе под нос.
Это конечно не вместо сердца пламенный мотор, но так будет гораздо повеселее, решил я и углубился в скучное сочинение песенного текста на заданную музыку.
Наташа, когда Богдан появился на сцене, готова была просто подскочить от нахлынувших на неё чувств, но сдержалась. Ибо нечего, сколько можно надо мной издеваться, решила она, за всё время всего две телеграммы!
— Уважаемые мои именинники, — сказал Крутов со сцены, — проездом из Москвы в Рим, со специальным подарком для вас, выступает… В общем ария московского гостя.
— Богдан почти все песни написал для ВИА, — шепнул Толик своей новой подружке Вере.
— Даже не верится, какие вы все молоденькие, — пролепетала девушка.
Богдан ударил по струнам и сыграл небольшой проигрыш для вступления.
— Высоко в облаках пролетает мечта, На осколки разбив, замок снов из дождя, — на очень запоминающуюся и красивую мелодию пропел чуть-чуть хрипловатым голосом первые слова Крутов, — Разметав на обрывки из радуги мост, Пролетает мечта, как проходит любовь.
Странно подумала Наташа, слово любовь вроде ни с чем не рифмуется, а звучит гармонично.
— Но верю я! Верю я! Словно феникс огнём дыша, возродиться моя душа! — Богдан, по всей видимости, начал исполнять куплет, — Но верю я…
Первым из-за стола выскочил Толик, в три широких шага он запрыгнул на сцену и взял свою гитару. За Маэстро следующим рванул к ударной установке Санька. Третьим понуро поплелся за друзьями Вадька, не любил он играть с листа, импровизировать.
— В заколдованном круге бегут мои дни, — Крутов запел второй куплет, уже под импровизированное соло второй гитары и легкую сбивку на хай-хэте и рабочем барабане, — Вечера так унылы, беспокойны так сны. Серый дождь нудно шепчет — тебе не уйти, Заколдованный круг закрывает мечты. Но верю я! Верю я!
К припеву уже на акустической басухе подключился Вадька. Вся песня, конечно, ещё выглядела сыро, но новый хит будет что надо, подумала Наташа, тем более, если я исполню припев более высоким голосом. Временный ритм гитарист Серёжа Башминов, пока ребята музицировали со сцены, посмотрел на Ирину, на то каким огнём блестят её глаза и всё понял, что ему здесь ничего не светит. В конце песни Санька выдал неуместное барабанное соло.
— Песня зашибачая! — громко выкрикнул Земакович.
— С днём рождения! — крикнул я после того, как Зёма перестал изгаляться над ударником.
Я спустился со сцены, и только сейчас Наташа с визгом кинулась мне на шею. Где-то минуту мы целовались. Первым не выдержал целовальной паузы Саша Мкртчян.
— Давайте все за стол! — он подлил по чуть-чуть шампанского в бокал каждому, кроме своего единственного наследника, — кто идёт по прямой дороге, не устанет! Так давайте выпьем за то, чтобы наши именинники находили всегда правильный путь!
Хорошо, что обжорная болезнь у меня прошла, на банкете я ел не больше и не меньше остальных. Вадьке я дал наказ переслать денег Прохору в Москву. А Наташа меня весь вечер пытала, кто с кем у нас на базе подрался?
— Посмотри мне в глаза и честно ответь, — в третий раз потребовала моя подозрительная подруга, — ты точно там ни с кем не дрался? Точно с тобой всё хорошо? Ну, смотри у меня!
Из-за праздничного стола мы с моей ненаглядной ускользнули раньше всех. Так как хотелось побыть наедине, ведь уже в четыре утра мне нужно было как-то добраться до Симферополя, чтобы первым же самолётом вылететь в Москву.
Только блёклый лунный свет проникал за неплотно задёрнутые шторы и струился по нашим потным обнажённым телам. Кровать скрипела так безжалостно громко, что я не выдержал и перенёс матрас с пастельным бельём прямо на пол. А дальше были только объятья, поцелуи и аритмичные, то очень быстрые, то совсем медленные шлепки наших тел друг о друга.
— Скажи честно, — глубоко дыша, в короткий миг передышки, спросила меня Наташа, — тебе очень нужно ехать в Рим на Олимпиаду.
— Очень, — я, тоже набираясь сил, откинулся на спину, — для всех нас очень нужно победить. Сразу одним махом решим множество проблем.
— Ну, тогда, хватит отдыхать, — хохотнула она и залезла на меня сверху, — перед соревнованиями лишних тренировок не бывает.
И мы вновь слились в долгом поцелуе, который мне продолжал ещё долго сниться в самолёте рейсом Симферополь — Москва.
Глава 10
25 августа 1960 года открытие семнадцатых Олимпийских игр, я, как и все другие члены сборной встречали в подтрибунном помещении Олимпийского стадиона в Риме. Ждали специальной отмашки, когда нашей колонне наступит момент пройти круг почёта по стадиону.
Прилетели же мы в вечный город за неделю до стартов. Кстати, в день вылета в команде появилось ещё двое новых членов. Это спортивный врач Олег Маркович Белаковский, который работал больше с футболистами и хоккеистами армейских команд. Но так как футболисты пролетели мимо Олимпиады, Олег Маркович, по совету маршала Гречко, временно, на полторы декады, влился в наш дружный коллектив. И второй товарищ Шлёпов, кандидат наук по штыковому бою. Зачем нам, баскетболистам, штыковик догадывались все, но вслух никто старался этого не произносить. Сразу же по прилете в Рим, в автобусе, Шлёпов стал давать подробные инструкции нашего поведения вне спортивных площадок.
— Во избежание политических провокаций, — сильно гнусавил он, — в город выходить только группами по двое или трое человек. Избегать посещения районов, где бывают женщины с низкой социальной ответственностью.
— Ви сразу адреса скажите, куда не ходить! — заволновался Гурам Минашвили, под дружный хохот всей команды.
— Зачем тебе Гурам адреса? — влез я, — ведь руссо туристо облико морале, ферштейн! — гаркнул я на весь автобус.
Народ дружно грохнул от смеха, хотя надо признать эта фраза ни на одном иностранном языке не имела и не имеет логического смысла. Но русскому человеку в таких случаях перевод не требуется.
— А с тебя Крутов я вообще глаз не спущу, — признался чистосердечно кандидат наук.
— И в туалете будете, выходящие из меня лишние килокалории подсчитывать? — сказал я, пряча ладонями свое раскрасневшееся от смеха лицо.
На что штыковед обиженно уставился в окно автобуса и больше никаких правил приличия не зачитывал. А за окном мелькали кривые улочки старинного города. Что творилось на дорогах, умом не понять. Автомобилисты и мотоциклисты не соблюдали ни правостороннего, ни левостороннего движения. Каждый ехал сам своим путём, а кто громче бибикал, тот и был на дороге главным.
Расселили нас хорошо. Всех мужиков в одно длинное четырехэтажное здание по улице с говорящим названием Уньоне Совьетика. А прямо за углом в двух шагах расположился «Палаццетто делло Спорт», точнее этот баскетбольный свеженький дворец выглядывал из земли как панцирь гигантской черепахи. Вот в этой черепашке и предстоит мне с командой побиться за свое будущее, думал я, рассматривая, в целом, интересное архитектурное строение.