— Ну-ка, Володя, дай я повнимательней посмотрю, — я пригляделся к округлым буквам, — Семёнова, учительница первая моя, её рук дело.
— Нужно срочно вернуть актёров, — сжала кулачки директриса, — и сдать спектакль комиссии из министерства.
— Придётся проехать по ресторанам, — пророкотал Высоцкий, — Трещалов скорее всего там, я его знаю.
— А кто нам сыграет Галю? — вернула всех «на землю» Нина Шацкая.
Галина Сергеевна плюхнулась на стул и зарыдала.
— Ну, хватит! — махнул я рукой, — нам ведь главное сильно не налажать, подумаешь, актёрская игра подкачает, зато избежим скандала и увольнения.
— Что ты конкретно предлагаешь? — директриса посмотрела на меня зареванным лицом.
— Все мои ребята репетиции видели, — я почесал затылок, — Лиза, наша новенькая, сыграет Галю. Я — Ипполита, все же пьеса моя, слова я почти все помню. Друзей Лукашина в бане изобразят Вадька, Санька и Толик. Блин, Толик же без голоса!
— Может, дворника попросим побыть четвёртым? — глаза Высоцкого азартно загорелись.
— Аха, переоденем буфетчицу Зинаиду, — я от бессилия взлохматил свои волосы, — идея! Я сам буду четвёртым.
— Давай тебе фингал здоровенный нарисуем, — обрадовался поэт.
— Нет, я сяду спиной к залу, накроюсь простынёй, буду изображать пьяного в стельку Павла, который должен лететь в Ленинград, слова его раскидаем на остальных, — я показал, как это выглядит.
— Гениально, — заулыбался Володя, которому однозначно нравились всякие творческие авантюры.
— Сейчас только своих обрадую, что гастроли медленно перетекают из музыкальных в театральные, и все срочно на грим! — я уже приготовился стартовать.
— А кто сыграет моих подруг? — остановила меня Шацкая.
— Наташа и, — я посмотрел на директрису, — ваша, дочь Маша, здесь? Вот и отлично пусть срочно бежит в гримёрку, учит роль! Ведь маму надо спасать.
Директора ДК Строителей, Галину Сергеевну перед началом спектакля била сильнейшая нервная дрожь, она даже для успокоения в буфете выпросила у Зинаиды пятьдесят граммов коньяка, но и это мало помогло. В зрительном зале, к своему удивлению, она заметила пару очень известных людей. Белла Ахмадулина в свитере с большим воротом и знаменитый бард Юрий Визбор о чём-то весело шептались. Представителя министерства культуры, мужчину средних лет, имя которого сразу же вылетело из головы, она посадила рядом с собой. Чуть что буду ему шептать, что все переделаем, все замечания учтём, а через неделю, всё будет в наилучшем виде. Сейчас главное первый акт продержаться и второй простоять.
Виктор Прохоркин театр не любил, но ради дружбы с Богданом, которому был обязан практически всем, он пришёл в сопровождении своей дамы сердца.
— Забыла тебе сказать, — прошептала Татьяна Владимировна своему Витюше, — пока ты был в душе, звонил Федин, председатель союза писателей. Для членства нужно срочно опубликовать твою вторую книгу.
— А у меня второй нет, — растерялся Прохоркин.
— Значит, сляпаем сборник твоих ранних рассказов, — отмахнулась от проблемы Татьяна, — ты понимаешь, что это значит?
— Нет, — Витюша посмотрел в искрящиеся глаза подруги.
— Это значит глупыш, кто-то тобой заинтересовался из ЦК, Федин так просто сам звонить не будет, — редакторша «Пионерки» положила голову на плечо своему очень юному Жюль Верну.
Санька Земакович посмотрел пару минут начало спектакля из-за кулис. Усмехнулся, когда увидел, как Богдан за ширмой, сидя на корточках, подсказывает шёпотом слова Лизе. И прошёлся до гримёрки, где учила текст Маша Ларионова.
— Волнуешься? — спросил он.
— Может быть, — неопределённо ответила она.
— А я стихи сочинил для тебя, — Земакович встал, как бронзовый памятник Дюку в Одессе, — льёт ли тёплый дождь, падает ли снег, я в подъезде возле дома твоего стою.
— И? — не поняла его девушка.
— Всё пока, — улыбнулся Санька.
Тут в комнату залетел Бураков.
— Зёма, обалдуй, нам на сцену пора! — схватил он друга за руку и вытащил из гримёрки.
На сцене погас весь основной свет, и лишь луч прожектора выхватил Лукашина-Высоцкого, который обращался к зрителям, ехать ему в баню или нет. В это время мы с друзьями развернули лукашнскую фамильную ширму другой стороной, на которой были нарисованы банные веники и тазики и выставили её на передний план. Потом мы занесли маленький столик с пивными кружками с морсом из буфета. Я — Павел, как и договорились, сел полностью закутанный в простыню спиной к залу. Вадька и Санька в простынях с голым торсом, или Миша и Саша по сценарию, расселись один слева, другой справа. Вадька-Миша лихорадочно сжал в руках портфель, из которого он должен был доставать бутылки с водой вместо водки. Наконец в зале полностью погас свет, и Высоцкий уселся между моими друзьями, тоже закутавшись в простыню.
— Слушайте внимательно, я буду подсказывать текст, — прошептал я, — только попробуйте мне наотсебятить!
— Ванная в каждой квартире — это правильно, — с деревянным перепуганным лицом сообщил Вадька-Миша, — это цивилизация.
— Но сам процесс мытья, который в бане выглядит, как торжественный обряд, в ванной просто смывание грязи, — почему-то вместо Вадьки продолжил фразу растерянный Санька.
— Балбесы! — зашептал я, — вы всё перепутали!
Высоцкий, понимая, что спектакль покатился ко всем чертям, отпил из кружки бутафорского пива, за ним то же самое повторили мои друзья.
— Перепутал ты всё, балбес Санька! — Вадька-Миша автоматически достал из портфеля бутылку водки.
— Ты что её родил? — Санька вспомнил, что-то такое из сценария.
— Жена, — задумался Вадька.
— Жена родила? — удивился Земакович, — тогда разливай.
Вадька откупорил бутылку и тут я понял свой косяк. Я забыл на столик выставить дополнительные пустые кружки. Бураков махнул рукой и добавил бутафорскую водку в пиво.
— Да, как тут не прекрасно, но мне пора, — пролепетал Лукашин-Высоцкий, покосившись на кружки с ершами, — Кстати, Павлу больше не наливайте, а то ему сегодня лететь в Ленинград.
— Сейчас только по одной выпьем, за Ленинград, — сказал Вадька-Миша, — за мою жену, и за твою женитьбу.
Актёры по новой выпили. Высоцкий понял, что чем быстрее он впадёт в состояние сценического бессознательного опьянения, тем быстрее закончится эта нелепая сцена.
— Кстати расскажи, как ты с ней познакомился? — вспомнил Санька ещё что-то из сценария.
— С кем? — пьяно спросил Лукашин-Высоцкий.
— С Надей, — выпалил Вадька, — то есть с Галей. Очень имя редкое, никак не могу его запомнить.
— Я холостой, — растерялся Володя.
— Тогда за холостую жизнь, — обрадовался Санька, — э-э-э, — забыл он, как Вадьку зовут по роли, — роди ка нам ещё бутылочку, приятель.
Вадька достал бутафорскую водку и разлил её уже по пустым пивным кружкам.
— Давайте к финалу сцены переходите, — зашептал, психанув я, — все равно всё переврали.
— Ну, Галка, будь здорова! — произнёс Лукашин-Высоцкий и опрокинул последнюю порцию воды-водки.
И чтобы не видеть больше этого позора он лёг на маленький столик, закрыв лицо руками.
— Ты помнишь, кто из нас сегодня летит в Ленинград? — спросил пьяно Вадька-Миша.
— Да, — кивнул головой Санька, — он.
Земакович похлопал по спине «пьяного» Высоцкого.
— А, Павел? — растерялся Вадька.
— Какой Павел? — удивился Санька, — а, этот! Сдадим его в медвытрезвитель.
— А может наоборот, — заупрямился Вадька, — Павла в Ленинград, а Женю в медвытрезвитель.
— Не! — отмахнулся от глупой идеи Земакович, — из медвытрезвителей самолёты не летают.
— Железная логика, — согласился с другом Бураков.
Они приподняли Высоцкого под руки, и повели его за кулисы.
— Куда вы меня несёте? — пробормотал Лукашин-Высоцкий.
— Куда, куда? — растерялся Санька, — жениться вот куда.
— Погоди! — остановился Вадька, — хорошо, что мы его помыли.
— Молодцы, — похвалил директрису товарищ из министерства, — очень злободневную тему высветили, пьянство в новогоднюю ночь. Это же просто кошмар какой-то, выйти на улицу нельзя. То в одном сугробе человек лежит, то в другом. А вот к этому товарищу, который ни слова не сказал на сцене, я бы к нему повнимательней пригляделся.
— Проработаем на ближайшем собрании, — закивала Галина Сергеевна, — возьмём на поруки.
— А не плохое кино из этого может получиться, — шепнул Гена Шпаликов своему другу Андрону Кончаловскому.
— Камера медленно отъезжает, и мы видим бесчисленные светящиеся окна жилых домов, а на переднем плане летят большие медленные снежинки, — поддакнул Андрон.
— Тогда из ваты придётся снежинки делать, — пробурчал Тарковский, — иначе объектив залепят.
Ну, вроде всё! Сейчас роль свою оттарабаню и конец спектаклю, подумал я, выходя из-за кулис. У девчонок роль плёвая, пять слов, самая сложная баня — позади.
— Здравствуй, — встретила меня в прихожей Надя Шевелёва, она же Нина Шацкая.
И вдруг я случайно окунулся в лучистые глаза актрисы и понял, что ни строчки из пьесы вспомнить и не могу. А секунды то тикают, нужно же что-то ляпнуть!
— С Днём Рождения дорогая, — я поцеловал Шацкую в щёчку.
— Как мило, что ты помнишь, что мой день Рождения совпадает с Новым годом, — пробормотала актриса.
— Показывай, кого тебе снова аист из Москвы принёс! — я скинул пальто и ломанулся в комнату, бить лицо московскому гастролёру.
Вроде бы мы по сценарию должны были где-то там драться, подумал я, зачем же откладывать лишнюю драку на потом?
— Как ты догадался? — залепетала Шевелёва-Шацкая, семеня за мной.
— Соседи сказали, — махнул рукой я, — у тебя такие тонкие стены, что они всё видят.
В комнате закутавшись по голову в одеяло, на меня смотрел глупыми и испуганными глазами Высоцкий.