– Тело надо вернуть, дядя Водимир.
– Зачем?
– Чтобы не плодить в озере нечисть. У вас ее и так навалом, лишний рот, небось, ни к чему. Да и родственников утопленника жалко. Они-то в его глупости не виноваты.
– Хорошо, – пожал плечами водяной. – Тело я отдам. Но пусть вдова попросит меня об этом сама – как положено, честь по чести, с жертвой и учтивыми словами.
– Словам я ее научу, – кивнула в ответ. – Какую вы хотите жертву?
– Каравай хлеба. Свежий, с пылу, с жару. А еще пуговицу с ее свадебного наряда и какую-нибудь блестящую монетку. Этого будет достаточно. Скажи вдове, пусть поспешит. Когда ударят морозы, и озеро покроется льдом, я уйду на глубину. Тогда тело ее мужа останется в моих владениях до весны. Представляешь, в каком виде оно вернется к родным?
– Я сегодня же ей все передам.
– Передай, Матренушка. А пепел в озеро больше не бросай. Я в другой раз на твой зов откликнусь и так.
Я кивнула.
– Хорошо, дядя Водимир. Доброй вам зимовки.
– И тебе, Матренушка. Встретимся весной.
Маришка
Вечером в городе началась метель. Она укрыла дороги и дома серой непрозрачной простыней. Ветер, громко распевая заунывные песни, швырял в лица прохожих хлопья снега, а слабый морозец превратился в лютую стужу, от которой не спасала ни толстая болоньевая куртка, ни вязаный шарф, ни надвинутый на брови капюшон.
От автобусной остановки до дома было десять минут ходьбы, однако сейчас мне казалось, что я бреду к нему целую вечность.
Во дворе было тише и теплее. Завывания ветра остались позади, хотя снег по-прежнему валил так густо, будто кто-то перевернул большой рождественский шар.
Соседи ужинали в теплых квартирах, и кроме меня на улице находилась одна Маришка. Одетая в смешной старенький пуховик, она чистила тротуар, разметая сугробы огромной метлой.
Вот неугомонное создание! Убирать снег во время снегопада – в этом вся ее суетливая непоседливая натура.
Я хотела подойти к ней, чтобы убедить отложить работу до завтра, но передумала. Она все равно меня не послушается.
Маришка появилась в нашем дворе этой осенью. Ее привела баба Валя – Валентина Кузьминична, одинокая набожная старушка, работавшая в ТСЖ дворником. По словам Кузьминичны, она встретила ее в сквере возле вещевого рынка. Маришка стояла босиком на холодной земле, без куртки, в длинном белом платье, слишком легком для сырой октябрьской погоды.
– Юродивая она, – объяснила баба Валя любопытным соседям. – Или просто больная. Представляете, иду я с базара, а эта топчется у кустов и глазами хлопает, будто с Луны свалилась. Я к ней подошла и спрашиваю: не нужна ли, мол, помощь? А она мне улыбнулась – так тепло, так радостно, что у меня защемило сердце.
Улыбка у Маришки действительно была чудесной – всех, кто ее видел, накрывало шквалом нежности и благодати. Солнце при этом начинало светить ярче, воздух становился чище, а люди добрее.
На вопрос бабы Вали Маришка не ответила, так как являлась немой, и кроме нескольких шипящих и свистящих звуков, выдавить из себя ничего не могла. Писать и читать она не умела, но слышала хорошо и человеческую речь отлично понимала.
Имя ей придумали соседи. На вопрос, как ее зовут, блаженная отвечала нечленораздельным «риш-ш», которое в последствие превратилось в Маришку.
Баба Валя поселила блаженную у себя. Поначалу предполагалось, что Маришка проведет в ее крошечной квартирке один или два дня, пока Кузьминична и местный участковый не отыщут ее родных или не определят под надзор социальных работников. Но время шло, родственники находиться не спешили, а сдавать юродивую в интернат для людей с ОВЗ баба Валя не захотела.
– Ей там будет плохо, – сказала в конце концов дворничиха. – Знаем мы эти интернаты… Она ж как дитя – тихая и наивная. Пусть лучше живет у меня.
Одежду и обувь для блаженной собирали всем домом. Стоило бросить клич, как сердобольные соседи приволокли ей кучу коробок с разномастными ботинками и три мешка старых платьев, джинсов и курток.
Маришка радовалась обновкам, как ребенок. В дальнейшем выяснилось: блаженной все равно, что на себя надевать, и бабе Вале пришлось учить ее комбинировать вещи, дабы она не вышла на холодную улицу в валенках и ночной сорочке.
Внешность новой соседки была примечательна тем, что в ней отсутствовала всякая примечательность. При желании, Маришка могла легко затеряться в толпе, и никто бы никогда не обратил на нее внимание. Свой возраст она назвать не могла, а определить его на глаз оказалось невозможно. Блаженная удивлялась миру, как пятилетняя девочка, при этом выглядела и на шестнадцать, и на тридцать, и на пятьдесят лет.
Ее бледная кожа была чиста и упруга, но на лбу и в уголках глаз виднелись глубокие морщины. Длинные волосы невнятного мышиного цвета не имели и намека на седину, зато глаза, серые, с едва заметными ресницами, обладали таким мудрым спокойным взглядом, будто их хозяйка знала все тайны вселенной.
Маришка оказалась чрезвычайно деятельной и трудолюбивой. В первые два дня своего пребывания у бабы Вали она вымыла и вычистила всю ее квартиру, да так тщательно, что та в буквальном смысле сверкала чистотой.
– Я ей говорю: оставь, – рассказывала потом Валентина Кузьминична. – Посиди лучше или поспи. А она – тряпку в руки и побежала уборку наводить. Теперь по моей конуре страшно ходить – все блестит, как в музее.
Когда в квартире убирать стало нечего, Маришка переместилась в подъезд, а потом и во двор. Целыми днями эта маленькая худенькая женщина что-то подметала, мыла и вычищала. Немыслимым образом она умудрилась вывести ругательные надписи, увековеченные на фасаде дома стойкой коричневой краской, вымыть подъездные окна, которые до нее никто ни разу не мыл, и привести двор в такой идеальный порядок, которого в нем отродясь не бывало.
Не удивительно, что в скором времени Маришка стала всеобщей любимицей.
– Кто юродивую обидит, тому я лицо разобью и ноги вырву, – потрясая пудовым кулачищем, обещал соседям Юрка Демидов, известный на районе задира и хулиган. – Вы думаете, она просто дорожки метет? Нет! Она из моей поганой души грязь выметает! И из ваших душ тоже. Не покладая рук трудится пчелка небесная. Всю себя отдает, чтобы мы сделались лучше и человечнее.
С Юркой никто не спорил. И не потому что боялись получить от него тумака, а потому что он был прав. С появлением Маришки все мы будто бы стали добрее. Из квартир то и дело доносился смех, а ссоры и драки прекратились даже в самых скандальных и неблагополучных семьях. Еще бы! Когда вокруг тебя чистота и красота, самому хочется стать чище и красивее. Осенняя слякоть больше не раздражает, проблемы кажутся мелкими неурядицами, а наступившая зима с ее студеным ветром и трескучим морозом – сущей безделицей.
Право, как можно расстраиваться из-за этой ерунды, если и во дворе, и в подъезде, и в душе царит полный порядок?
За свою работу Маришка ничего не просила. Деньги, которые ей время от времени совали соседи, либо возвращала обратно, либо относила бабе Вале. Сладости, коими ее также любили угощать, раздавала местной детворе, предпочитая всем лакомствам воду и ржаной хлеб.
– Блаженная она и есть, – говорила Валентина Кузьминична. – Ничего-то ей не надо. Откуда только силы берет? Из воздуха, что ли?..
Несмотря на аскетичную диету, Маришка была бодра и активна, и день ото дня становилась все румянее и веселее. Иногда мне казалось, будто воду и хлеб юродивая потребляет для отвода глаз. Основной же ее пищей являлось что-то другое, недоступное человеческому пониманию.
Впрочем, ни для меня, ни для других жильцов это не имело значения. Мир и гармония, которые Маришка принесла нашему дому, давали ей право на любые причуды.
Снег продолжал сыпать стеной. Я помахала Маришке рукой, но она, увлеченная уборкой, этого не заметила.
Внезапно на дорожке, освещенной тусклым уличным фонарем, появилась еще одна фигура. Это был высокий мужчина в длинном сером пальто. Раньше я его здесь не видела.
Заметив Маришку, незнакомец остановился.
– Ришша? – позвал он. – Это ты?
Блаженная бросила метлу и кинулась к нему. Мужчина поймал ее в объятия и крепко прижал к себе.
– Ах ты неугомонное создание! – ласково сказал он. – Святые звезды!.. Мы ведь тебя обыскались. Две реальности обшарили вдоль и поперек! Зачем, скажи на милость, ты убежала? И что делала тут столько времени?
Маришка оторвалась от его груди и обвела рукой двор.
– Здорово, – оценил незнакомец. – Ты молодец, Ришша. Дай-ка я на тебя посмотрю. О!.. А ведь ты поправилась, моя маленькая ками. Аборигены неплохо тебя кормили. Сколько вкусного негатива ты у них забрала! И раздражение, и злость, и обиды, и зависть… Но как же ты с ними общалась? Местные жители не способны понять твой язык. Да что там, они не способны даже тебя услышать!
Маришка ответила ему длинной тирадой, целиком состоявшей из шипящих и свистящих звуков. Во время ее «монолога» мужчина то улыбался, то качал головой. В отличие от меня, он прекрасно понимал, что она «говорила».
– Я рад, что твое приключение оказалось удачным, – сказал мужчина, когда «рассказ» подошел к концу. – А ведь оно могло закончиться очень печально! Знаешь, мы все о тебе волновались. Особенно твои сестры. Они страшно переживали, а некоторые даже плакали. Представляешь, какой переполох случился из-за этого в звездных чертогах?
Маришка вздохнула. Мужчина погладил ее по плечу.
– Ришша, ты должна мне кое-что пообещать – прямо сейчас, не сходя с этого места. Если ты снова обнаружишь открытые грани, то не станешь совать в них свой любопытный носик, а немедленно сообщишь об этом стражам.
Блаженная заулыбалась и издала какой-то свистящий звук.
– Вот и хорошо. А теперь идем, пора возвращаться домой.
Маришка подняла метлу и прислонила ее к фонарному столбу. Потом обвела взглядом двор и заметила меня. Снова улыбнувшись, она махнула рукой. Я помахала ей в ответ.