— Глянь-ка, госпожа моя, вот и мы зажигаем свои огни в честь Белтайна — но только в замке!
Моргейна устроилась рядом с Ланселетом. Лицо королевы горело от жары и выпитого вина; она отвернулась, лишь бы не видеть их вместе.
— Ах да, сегодня же и в самом деле Белтайн… я и позабыл, — промолвил Ланселет, зевая во весь рот.
— И Гвенвифар распорядилась устроить пир, чтобы никто из наших подданных не поддался соблазну ускользнуть в ночь на свершение древних обрядов, — промолвил Артур. — Как говорится, есть много способов освежевать волка, не обязательно выгонять его из шкуры… Если бы я запретил костры, я повел бы себя как тиран…
— …И предатель по отношению к Авалону, брат мой, — негромко проговорила Моргейна.
— Но если благодаря радениям моей госпожи приближенным моим приятнее сидеть здесь, на пиру, чем бежать в поля и плясать у костров, так, значит, цель наша достигнута средствами куда более простыми!
Моргейна пожала плечами. Гвенвифар казалось, что золовка ее изрядно забавляется про себя. Пила она мало; кажется, за королевским столом она одна сохранила ясную голову.
— Ты только что из Лотиана, Ланселет, — соблюдают ли там обряды Белтайна?
— Королева уверяет, что да, — кивнул Ланселет, — но, может статься, она просто шутила со мною — откуда мне знать. Из того, что я видел, ничто не заставляло усомниться в том, что королева Моргауза — наихристианнейшая из дам. — Он смущенно вскинул глаза на Гавейна, и от внимания Гвенвифар это не укрылось. — Гавейн, попрошу заметить: я ни слова не сказал против госпожи Лотиана; я с твоей родней не ссорюсь…
Ответом ему был лишь негромкий храп. Моргейна нервно рассмеялась.
— Гляньте-ка, а Гавейн-то уснул — положив голову прямо на стол! Я тоже не прочь узнать новости Лотиана, Ланселет… Не думаю, что тамошние уроженцы так быстро забудут костры Белтайна. Солнечные токи бушуют в крови любого, кто воспитывался на Авалоне, как я, как королева Моргауза… верно, Ланселет? Артур, а ты помнишь обряд коронования на Драконьем острове? Сколько же лет с тех пор минуло — девять или десять?…
Артур недовольно поморщился, хотя ответил вполне учтиво:
— Много лет минуло с тех пор, это ты правду сказала, сестрица, а ведь мир меняется с каждым годом. Думается мне, время сих обрядов прошло, кроме как, может статься, для тех, что живут плодами полей и нив и вынуждены просить благословения Богини… Так говорит Талиесин, и спорить с ним я не стану. Но, полагаю я, эти древние ритуалы ни к чему таким, как мы, жителям городов и замков, слышавшим слово Христово. — Артур поднял чашу с вином, осушил ее и с пьяным напором возгласил: — Господь, дай нам всего, чего мы желаем… всего, что вправе мы получить… дабы не взывать нам к древним богам, верно, Ланс?
Прежде чем ответить, Ланселет на миг задержал взгляд на королеве:
— Кто из нас имеет все, чего желает, король мой? Ни один властелин и ни один бог такого не дарует.
— А я хочу, чтоб мои… мои п-подданные имели все, что им надобно, — повторил Артур, еле ворочая языком. — Вот и королева моя того же хочет, раз устроила здесь для нас маленький такой Бел… Белтайн…
— Артур, — мягко укорила Моргейна, — ты пьян.
— И что с того? — воинственно осведомился король. — На моем собственном пиру, у моего собственного оч… очага; а зачем, спрашивается, я столько лет сражался с саксами? Да чтоб сидеть за моим Круглым Столом и наслаждаться ми… миром, и добрым элем и вином, и сладкой музыкой… а куда подевался Кевин Арфист? Или на моем пиру музыки уже и не дождаться?
— Ручаюсь, он отправился на Драконий остров поклониться Богине у ее костров и сыграть там на арфе, — со смехом откликнулся Ланселет.
— Так это ж… измена, — заплетающимся языком проговорил Артур. — Вот вам еще причина запретить костры Белтайна: чтоб у меня тут музыка была…
— Ты не можешь распоряжаться чужой совестью, брат мой, — беззаботно рассмеявшись, обронила Моргейна. — Кевин — друид и вправе посвящать свою музыку своим собственным богам, коли захочет. — Молодая женщина подперла голову рукой; ну ни дать ни взять кошка, слизывающая с усов сливки, подумала про себя Гвенвифар. — Но, сдается мне, он уже отметил Белтайн на свой лад; и, конечно же, сейчас мирно спит в своей постели, ибо здесь все перепились настолько, что не отличат его игру от моей и от Гавейновых визгливых волынок! Вы смотрите, он даже во сне музыку Лотиана наигрывает! — добавила Моргейна: спящий Гавейн только что огласил зал особенно сиплым всхрапыванием. Молодая женщина поманила рукою одного из дворецких, и тот, склонившись над рыцарем, уговорил его подняться на ноги. Гавейн неуверенно поклонился Артуру и, пошатываясь, вышел из зала.
Ланселет поднял чашу — и осушил ее до дна.
— Думаю, с меня тоже хватит музыки и пиршеств… выехал я еще до рассвета, чтобы успеть на сегодняшний турнир, и вскорости, наверное, попрошу дозволения пойти спать, Артур. — Гвенвифар поняла, что он пьян, лишь по случайно проскочившей вольности: прилюдно Ланселет неизменно обращался к Артуру с официальным «лорд мой» или «мой король» и лишь наедине называл его кузеном или просто Артуром.
Однако сейчас, когда пир близился к концу и лишь несколько сотрапезников еще сохраняли трезвую голову, никто ничего не заметил: с тем же успехом они могли бы беседовать наедине. Артур даже не потрудился ответить; он бессильно развалился на сиденье и полузакрыл глаза. Ну что ж, подумала Гвенвифар, он же сам сказал: это — его пир, и его домашний очаг, а если мужчина уже и не вправе напиться в собственном доме, так зачем, спрашивается, было воевать столько лет?
А если нынче ночью Артур окажется слишком пьян, чтобы разделить с нею ложе… Гвенвифар ощущала легкое прикосновение ленты к шее, и подвешенный к ней талисман — такой тяжелый, и грудь жжет словно огнем… «Это же Белтайн; неужто он даже ради праздника не мог трезвым остаться? Кабы его пригласили на один из этих древних языческих пиров, уж он бы о том не забыл, — думала про себя королева, и щеки ее пылали от мыслей столь нескромных. Наверное, я тоже пьяна». Гвенвифар сердито оглянулась на Моргейну: спокойная, невозмутимая, она теребила ленточки на своей арфе. И с чего это она так улыбается?
Ланселет нагнулся к королеве.
— Сдается мне, лорд наш и король тоже устал от вина и веселья, королева моя. Отпусти слуг и соратников, госпожа, а я отыщу Артурова дворецкого, чтобы помог ему дойти до кровати.
И рыцарь поднялся от стола. Гвенвифар видела, что и он тоже пьян, однако на нем это почти не сказывалось; вот только двигался он чуть более выверенно, чем обычно. Королева принялась обходить гостей, желая им доброй ночи и чувствуя, что перед глазами у нее все плывет и на ногах она стоит нетвердо. Моргейна по-прежнему загадочно улыбалась, и в ушах королевы вновь зазвучали слова проклятой колдуньи: «Не пытайся винить меня, Гвенвифар, если амулет подействует не так, как ты рассчитываешь…»
Ланселет, протолкавшись сквозь поток гостей, хлынувший за двери, возвратился к королеве.
— Никак не могу отыскать слугу нашего господина… в кухне говорят, все отправились на Драконий остров, к кострам… А Гавейн еще здесь, или хотя бы Балан? Только у этих двоих и хватит силы донести лорда нашего и короля до постели…
— Гавейн слишком пьян, чтобы себя самого донести, — возразила Гвенвифар, — а Балана я и вовсе не видела. А вот ты его точно не дотащишь, он тебя выше, да и тяжелее…
— И все-таки придется попробовать, — со смехом промолвил Ланселет, склоняясь над Артуром.
— Ну же, кузен… Гвидион! В постель тебя нести некому, так что обопрись-ка лучше на мою руку. Ну, давай, поднимайся… вот и славно, — настаивал Ланселет, увещевая короля, точно ребенка. А ведь Ланселет и сам не то чтобы твердо на ногах держится, отметила про себя Гвенвифар, идя вслед за мужчинами… да и она тоже, если на то пошло… отличное зрелище, то-то слуги бы позабавились, будь они трезвы настолько, чтобы заметить. Верховный король, Верховная королева и королевский конюший, пошатываясь, бредут в спальню в канун праздника Белтайн, и все трое настолько пьяны, что и на ногах не стоят…
Но, перешагнув с помощью Ланселета через порог своих покоев, Артур слегка протрезвел; он подошел к стоящему в углу кувшину для умывания, плеснул водою себе в лицо и жадно отпил.
— Спасибо тебе, кузен, — промолвил он, по-прежнему с трудом ворочая языком. — Нам с женой воистину есть за что благодарить тебя, и ведомо мне, что ты всей душой любишь нас обоих…
— И Господь мне в том свидетель, — отозвался Ланселет, глядя на Гвенвифар едва ли не с отчаянием. — Не пойти ли мне отыскать кого-нибудь из твоих слуг, кузен?
— Нет, задержись на минуту, — попросил Артур. — Мне надо кое-что сказать тебе, а если у меня недостанет храбрости сейчас, во хмелю, то трезвым я точно этого не выговорю. Гвен, ты ведь сумеешь обойтись без своих женщин? Не хочу я, чтобы болтливые языки разнесли это все за пределами спальни. Ланселет, пойди сюда и сядь рядом, — и, опустившись на край кровати, король протянул руку другу. — И ты тоже, радость моя… а теперь слушайте меня оба. Гвенвифар бездетна… и думаете, я не вижу, как вы друг на друга смотрите? Однажды я уже говорил об этом с Гвен, но она такая скромница и так набожна, она и слушать меня не стала. Однако ж теперь, в канун Белтайна, когда все живое на этой земле словно кричит о плодородии и размножении… да как же мне это сказать-то? У саксов есть одно древнее присловье: друг — это тот, кому ты готов ссудить любимую жену и любимый меч.
Лицо Гвенвифар горело: она не смела поднять глаз ни на одного из мужчин. А король между тем медленно продолжал:
— Твой сын, Ланс, унаследует мое королевство; и лучше так, нежели отойдет оно к сыновьям Лота… О да, епископ Патриций, конечно же, назовет это тяжким грехом; можно подумать, Бог его — это старуха-дуэнья, что разгуливает ночами, проверяя, кто в чьей постели спит… Сдается мне, не произвести сына и наследника для королевства — грех куда больший. Вот тогда страну ждет хаос, что грозил нам до того, как на трон взошел Утер… друг мой, кузен мой, что скажешь?