Авалона. Она что, решила пустить в ход свое распутство и соблазнить еще и его, как соблазнила перед этим Ланселета и мерлина? Эта падшая женщина просто не может допустить, чтобы какой-нибудь мужчина ускользнул от нее.
Когда Артур наконец-то вошел в зал, ступая медленно и тяжко, Гвенвифар была ошеломлена. Она видела его таким лишь однажды — когда он был тяжело ранен и стоял на пороге смерти. Внезапно Гвенвифар почувствовала, что Артур получил глубочайшую в жизни рану, что он уязвлен в самую душу, и на миг ей подумалось: а может, Моргейна правильно делала, что оберегала Артура от этой ноши? Нет. Она, его верная жена, сделала все, что в ее силах, ради его души и вечного его спасения. Что по сравнению с этим небольшое унижение?
Артур снял праздничный наряд и облачился в скромную тунику без украшений; не надел он и короны, которую обычно носил по праздникам. Его золотистые волосы казались тусклыми и поседевшими. Короля заметили, и соратники разразились рукоплесканиями и приветственными возгласами; Артур стоял, серьезно и торжественно, с улыбкой выслушивая приветствия, затем поднял руку.
— Простите, что заставил вас ждать, — сказал он. — Принимайтесь за трапезу.
Он со вздохом уселся на свое место. Слуги забегали, разнося горшки и блюда, над которыми поднимался пар. Гвенвифар заметила, как один из слуг положил ей несколько кусочков жареной утки, но она лишь поковырялась в тарелке. Через некоторое время она осмелилась наконец поднять глаза и взглянуть на Артура. Несмотря на то, что праздничный стол ломился от яств, на тарелке у короля лежал лишь кусок хлеба, а в кубке была вода.
— Но ты же ничего не ел… — попыталась протестовать Гвенвифар.
Артур криво усмехнулся.
— Я не намерен оскорблять трапезу. Уверен, что все приготовлено прекрасно, дорогая.
— Но ведь нехорошо голодать за праздничным столом… Артур скривился.
— Ну, раз ты так настаиваешь, — нетерпеливо сказал он. — Архиепископ решил, что мой грех столь тяжек, что он не может отпустить его, назначив обычную епитимью, и поскольку именно этого он от меня потребовал… — Артур устало развел руками. — Вот почему я пришел на праздничный пир в простой рубашке, сняв богатый наряд, и мне предстоит долго поститься и молиться, пока я не отбуду епитимью до конца — но ты получила, что хотела, Гвенвифар.
Он решительно осушил кубок, и королева поняла, что муж не желает больше с нею разговаривать.
Но ведь она не хотела такого исхода… Гвенвифар напряглась всем телом, чтоб не расплакаться снова; все гости смотрели на них. Какой будет скандал, когда поймут, что король постится в день величайшего своего праздника! По крыше барабанил дождь. В зале воцарилась странная тишина. В конце концов Артур поднял голову и потребовал музыки.
— Пусть Моргейна споет нам — она лучше любого менестреля!
«Моргейна! Моргейна! Вечно эта Моргейна!» Но что она могла сделать? Моргейна, как заметила Гвенвифар, сняла яркое платье, которое было на ней утром, и надела темный скромный наряд, словно монахиня. Теперь, без этих ярких лент, она уже не так походила на шлюху. Моргейна взяла арфу и села рядом с королевским столом.
Поскольку похоже было, что именно этого и желает Артур, зал заполнился смехом и весельем. Когда Моргейна допела, арфу взял следующий певец, потом следующий… Гости начали пересаживаться от стола к столу, разговаривать, петь, пить…
Ланселет подошел к королевскому столу, и Артур жестом предложил ему присесть рядом, как в былые времена. Слуги принесли сладости и фрукты на больших блюдах, печеные яблоки в сливках и вине, и всяческую искусную выпечку. Они сидели, разговаривая о всяких пустяках, и на миг Гвенвифар почувствовала себя счастливой: все было, как раньше, как в те дни, когда они были друзьями и любили друг друга… Почему это не могло длиться вечно?
Через некоторое время Артур встал из-за стола.
— Думаю, мне следует пойти побеседовать кое с кем из старших соратников… У меня-то ноги молодые, а некоторые из них уже поседели и постарели. Хоть тот же Пелинор — по нему не скажешь, что он способен выйти в бой против дракона. Боюсь, сейчас ему будет непросто справиться даже с комнатной собачкой Элейны!
— С тех пор, как Элейна вышла замуж, ему словно нечего стало делать на этом свете, — сказал Ланселет. — Люди, подобные Пелинору, зачастую умирают вскоре после того, как решают, что дела их окончены. Надеюсь, его такая судьба все-таки не постигнет — я люблю Пелинора и надеюсь, что он еще долго будет с нами. — Он застенчиво улыбнулся. — Я никогда прежде не чувствовал, что у меня есть отец — хотя Бан и был добр ко мне, на свой лад, — и вот теперь, впервые в жизни, у меня есть родственник, который относится ко мне как к сыну. Да и братьев у меня не было, до тех самых пор, пока я не вырос, и сыновья Бана, Лионель и Боре, не прибыли ко двору. Я до взрослых лет почти не знал их языка. А у Балана хватало своих дел.
После беседы с епископом Артур ни разу не улыбнулся, но теперь на его губах заиграла улыбка.
— Неужто двоюродный брат значит намного меньше родного, а, Галахад?
Ланселет сжал руку короля.
— Да покарает меня Бог, Гвидион, если я забуду…
Он поднял взгляд на Артура, и на миг Гвенвифар показалось, что король обнимет Ланселета; но Артур отступил, безвольно уронив руки. Ланселет встревоженно следил за ним. Артур поспешил сменить тему.
— Вон Уриенс, и Марк Корнуольский — они тоже постарели… Надо им показать, что их король не настолько загордился, чтоб не подойти поговорить с ними. Посиди с Гвенвифар, Ланс, пускай все будет, как раньше.
Ланселет выполнил просьбу Артура и остался сидеть рядом с королевой. В конце концов он спросил:
— Что, Артур заболел? Гвенвифар покачала головой.
— Думаю, ему назначили епитимью, и он сейчас над этим размышляет.
— Ну, уж у кого, у кого, а у Артура не может быть за душой больших грехов, — сказал Ланселет. — Он — один из безупречнейших людей, каких я только знаю. Я горжусь тем, что он до сих пор считает меня своим другом, — я знаю, что не заслуживаю этого, Гвен.
Он взглянул на Гвенвифар с такой печалью, что королева опять едва не расплакалась. Почему она не может любить их обоих, не впадая в грех, почему Бог повелел, чтобы у женщины был лишь один муж? Что это с ней? Она сделалась не лучше Моргейны, раз к ней в голову приходят подобные мысли!
Гвенвифар коснулась его руки.
— Ты счастлив с Элейной, Ланселет?
— Счастлив? Разве человек бывает счастлив в этой жизни? Я стараюсь, как могу.
Гвенвифар опустила взгляд. На мгновение она позабыла, что этот мужчина был ее любовником, и помнила лишь, что он — ее ДРУГ.
— Я хочу, чтобы ты был счастлив. Вправду хочу. Ланселет на миг накрыл ее ладонь своей.
— Я знаю, милая. Я не хотел сегодня приезжать сюда. Я люблю тебя и люблю Артура — но те времена, когда я мог довольствоваться ролью его конюшего и… — голос Ланселета дрогнул, — и поборника королевы, миновали.
Подняв взгляд и не выпуская его руки, Гвенвифар внезапно спросила:
— Тебе не кажется временами, что мы более не молоды, Ланселет?
Он кивнул и вздохнул.
— Увы, кажется.
Моргейна снова взяла арфу и запела.
— Ее голос все так же прекрасен, — сказал Ланселет. — Мне вспоминается пение матери — она пела не так хорошо, как Моргейна, но у нее был такой же мягкий грудной голос…
— Моргейна все так же молода, — с завистью сказала Гвенвифар.
— Таково свойство древней крови: люди, в чьих жилах она течет, выглядят молодыми — до того самого дня, пока в одночасье не превращаются в стариков, — сказал Ланселет. А потом, склонившись к королеве и коснувшись губами ее щеки, произнес: — Никогда не думай, что ты уступаешь красотою Моргейне, моя Гвен. Ты просто красива по-другому, только и всего.
— Почему ты это сказал?
— Любовь моя, я не могу видеть тебя такой несчастной…
— Боюсь, я не знаю, что это такое — быть счастливой, — сказала Гвенвифар.
«Как Моргейна может быть такой бесчувственной? Она искалечила мою жизнь и жизнь Артура, но ей все нипочем. Она продолжает смеяться и петь, и этот молодой рыцарь со змеями на запястьях окончательно ею очарован».
Вскоре Ланселет сказал, что должен вернуться к Элейне, и покинул Гвенвифар; а когда Артур вернулся, к нему начали подходить соратники и давние сторонники, просить о милостях, подносить дары и подтверждать свои клятвы. Через некоторое время подошел и Уриенс, король Северного Уэльса; он располнел и начал седеть, но по-прежнему сохранил все зубы и до сих пор при необходимости сам водил своих людей в бой.
— Я пришел просить тебя об услуге, Артур, — сказал Уриенс. — Я хочу снова жениться, и был бы рад породниться с твоим домом. Я слыхал, что Лот Оркнейский умер, и прошу у тебя разрешения жениться на его вдове, Моргаузе.
Артур натянуто рассмеялся.
— Дружище, тебе следует обращаться с этой просьбой к сэру Гавейну. Лотиан теперь принадлежит ему, и, несомненно, он был бы рад, если бы его мать вышла замуж куда-нибудь на сторону. Но я ни капли не сомневаюсь, что эта леди достаточно взрослая, чтобы самостоятельно решать подобные вопросы. Я не могу приказать ей выйти за кого-то замуж — это все равно, что приказывать собственной матери…
И внезапно Гвенвифар осенило. Это стало бы наилучшим выходом — Артур ведь сам сказал, что, если при дворе узнают об этом случае, Моргейна будет опозорена. Она тронула Артура за рукав и тихо произнесла:
— Артур, Уриенс — ценный союзник. Ты сам говорил, что уэльские железные и свинцовые рудники так же ценны, как и во времена римлян… И у тебя есть родственница, чьим замужеством ты вправе распоряжаться.
Артур изумленно уставился на жену.
— Но ведь Уриенс — старик!
— Моргейна старше тебя, — сказала Гвенвифар. — И раз у Уриенса есть взрослые сыновья и даже внуки, он не будет особенно переживать, если Моргейна не подарит ему детей.
— Это верно, — задумчиво произнес Артур. — И это был бы неплохой союз.