— Ты выжил потому, что Бог предназначил тебе обратить эту землю в христианство! — воскликнула Гвенвифар.
— Возможно, когда-то это и произойдет. Но это время еще не пришло, леди. Народ Лотиана вполне доволен правлением Моргаузы, а Моргейна — королева Корнуолла и Северного Уэльса. Если бы для этих земель настал час обратиться к владычеству Христа, люди стали бы требовать себе королей вместо королев. Я правлю этой землей, Гвенвифар, исходя из истинного положения вещей, а не из того, каким хотелось бы все видеть епископам.
Гвенвифар могла бы спорить и дальше, но она увидела, каким раздраженным сделался взгляд Артура, и предпочла сдержаться.
— Быть может, настанет такой день, когда даже саксы и Племена придут к подножию креста. Придет время — так сказал епископ Патриций, — когда Христос будет единственным королем над христианами, а все прочие короли и королевы будут лишь его слугами. Скорее бы настал этот день, — сказала Гвенвифар и осенила себя крестным знамением.
Артур рассмеялся.
— Я охотно стал бы слугой Христа, — сказал он, — но не слугой его священников. Впрочем, среди гостей наверняка будет епископ Патриций, и ты сможешь принять его со всей почтительностью.
— А из Северного Уэльса приедет Уриенс, — сказала Гвенвифар, — и вместе с ним, конечно же, Моргейна. А из владений Пелинора — Ланселет?
— Он приедет, — заверил жену Артур. — Хотя, боюсь, если ты хочешь повидаться со своей кузиной Элейной, тебе придется съездить к ней в гости: Ланселет написал, что она снова ждет ребенка, и роды уже близки.
Королева вздрогнула. Она знала, что Ланселет редко бывает дома и проводит мало времени в обществе жены, но все же Элейна дала Ланселету то, чего не смогла дать она — сыновей и дочерей.
— Сколько уже лет сыну Элейны? Он будет моим наследником, и его следует воспитать при дворе, — сказал Артур. Гвенвифар тут же откликнулась:
— Я предлагала это сразу же после его рождения, но Элейна сказала, что даже если ему и суждено когда-то стать королем, мальчику надлежит расти в простой и скромной обстановке. Тебя ведь тоже воспитали, как сына простого человека, — и это не пошло тебе во вред.
— Что ж, возможно, она права, — согласился Артур. — Но мне хотелось бы когда-нибудь увидеть сына Моргейны. Он уже совсем взрослый — ему должно исполниться семнадцать. Я знаю, он не может наследовать мне, священники никогда этого не допустят, но он — мой единственный сын, и мне очень хочется хоть раз повидаться и поговорить с ним… Даже не знаю, что я хотел бы ему сказать… Но все-таки я хочу его увидеть.
Гвенвифар с трудом сдержала гневный ответ, едва не сорвавшийся с ее губ. Но все-таки она удержалась и сказала лишь:
— Ему хорошо там, где он сейчас находится. Это лишь к лучшему.
Она сказала чистую правду, но лишь произнеся эти слова, Гвенвифар поняла, что они правдивы; хорошо, что сын Моргейны растет на этом колдовском острове, куда нет хода христианскому королю. А раз он пройдет обучение на Авалоне, то тем вероятнее, что никакой случайный поворот судьбы не забросит его на трон отца — и священники, и простые люди все больше не доверяют колдовству Авалона. Если б мальчик рос при дворе, то некоторые не слишком щепетильные люди могли бы постепенно привыкнуть к сыну Моргейны и счесть, что его права на престол весомее, чем права сына Ланселета.
Артур вздохнул.
— И все же мужчине нелегко знать, что у него есть сын — и так никогда его и не увидеть, — сказал он. — Возможно, когда-нибудь… — Но плечи его поникли, как у человека, смирившегося с судьбой. — Несомненно, ты права, дорогая. Ну, так как насчет пира на Пятидесятницу? Я не сомневаюсь, что ты, как всегда, превратишь его в незабываемый праздник.
Да, именно так она и сделает — решила Гвенвифар, разглядывая раскинувшиеся вокруг замка шатры. Огромное поле, предназначенное для воинских забав, уже было тщательно убрано и обнесено оградой; над ним реяли около полусотни знамен королей небольших государств и больше сотни знамен простых рыцарей. Казалось, будто здесь встала лагерем целая армия.
Гвенвифар искала взглядом знамя Пелинора, белого дракона, — Пелинор принял его после той победы над драконом. Ланселет приедет сюда… Она не видела его больше года, да и тогда они лишь поговорили при всем дворе. Вот уж много лет они ни на миг не оставались наедине; последний раз это случилось накануне его свадьбы с Элейной — Ланселет разыскал ее, чтобы попрощаться.
Он тоже был жертвой Моргейны; он не предавал ее — они оба стали жертвами жестокой выходки Моргейны. Рассказывая ей о случившемся, Ланселет плакал, и Гвенвифар бережно хранила память об этих слезах — ведь это свидетельствовало о глубине его чувств… Кто видел Ланселета плачущим?
— Клянусь тебе, Гвенвифар, — она поймала меня в ловушку… Моргейна принесла мне поддельное послание и платок, пахнущий твоими духами. И думается мне, что она опоила меня каким-то зельем или наложила на меня заклятие.
Он смотрел в глаза Гвенвифар и плакал, и она тоже не сдержала слез.
— Моргейна солгала и Элейне — сказала, будто я чахну от любви к ней… и так мы оказались вместе. Сперва я думал, будто это ты — я словно был зачарован. А потом, когда я понял, что обнимаю Элейну, я уже не мог остановиться. А потом в шатер ввалились люди с факелами… Что мне оставалось, Гвен? Я овладел дочерью хозяина дома, невинной девушкой… Пелинор имел полное право убить меня на месте… — выкрикнул Ланселет, и голос его пресекся. Взяв себя в руки, он договорил: — Видит Бог, я предпочел бы пасть от его меча…
— Так значит, ты совсем не любишь Элейну? — спросила она у Ланселета. Она знала, что непростительно так говорить, но она не смогла бы жить, если б он не уверил ее в этом… Но Ланселет, сознавшись в своих страданиях, не пожелал говорить об Элейне; он лишь сказал, что в том нет ее вины и что честь требует от него приложить теперь все усилия, чтобы сделать Элейну счастливой.
Ну что ж, Моргейна осуществила свой замысел. Теперь Гвенвифар предстоит видеться с Ланселетом и приветствовать его, как родича своего мужа — и не более того. Былое безумие ушло; но все же она сможет увидеться с ним — а это лучше, чем ничего. Королева попыталась выбросить эти мысли из головы. Лучше уж подумать о праздничном пире. Два быка уже жарятся — довольно ли этого? Есть еще огромный дикий кабан, добытый на охоте несколько дней назад, и два поросенка — их пекут в яме; они уже начали так хорошо пахнуть, что стайка проголодавшихся детей принялась вертеться вокруг ямы и принюхиваться. А еще пекутся сотни буханок ячменного хлеба — большую их часть раз-дадут простолюдинам, что толпятся у края поля и следят за подвигами королей, рыцарей и соратников. А еще есть яблоки, запеченные в сливках, и орехи, и сладости для дам, а еще медовые пироги, кролики и мелкая птица, вино… Если вдруг этот пир не удастся, то уж никак не из-за нехватки угощения!
Вскоре после полудня гости собрались все вместе; богато разряженные благородные господа и дамы потоком входили в огромный зал, а слуги разводили их на отведенные места. Соратников, как обычно, усадили за большой Круглый Стол; но сколь бы велик ни был этот стол, всех он уже не вмещал.
Гавейн — он всегда был особенно близок Артуру — представил свою мать, Моргаузу. Ее поддерживал под руку молодой мужчина, которого Гвенвифар сперва даже не узнала. Моргауза осталась такой же стройной, как и прежде, а ее волосы, заплетенные в косы и перевитые драгоценностями, были все такими же густыми и пышными. Она присела в поклоне перед Артуром; король помог Моргаузе подняться и обнял ее.
— Добро пожаловать к моему двору, тетя.
— Я слыхала, будто ты ездишь только на белых лошадях, — сказала Моргауза, — и потому привезла тебе белого коня из земель саксов. Его прислал оттуда мой воспитанник.
Гвенвифар заметила, как напряглось лицо Артура, и догадалась, что это был за воспитанник. Но Артур сказал лишь:
— Вот воистину королевский дар, тетя.
— Я не стала вводить коня прямо в зал, как это принято у саксов, — весело заявила Моргауза. — Боюсь, владычице Камелота не понравилось бы, что ее чертоги, украшенные для приема гостей, превращают в хлев! Твоим слугам наверняка и без того хватает хлопот, Гвенвифар!
Она обняла королеву, и Гвен захлестнула теплая волна. Вблизи она заметила, что Моргауза пользуется красками и что глаза ее подведены сурьмой. Но все-таки Моргауза была красива.
— Благодарю тебя за предусмотрительность, леди Моргауза, — сказала Гвенвифар. — Но в этот зал уже не раз вводили прекрасных коней или псов, присланных в подарок моему господину и королю. Я понимаю, что все это делалось из лучших чувств, но думаю, твой конь не будет против того, чтобы подождать снаружи. Я сомневаюсь, что даже лучший из коней захочет знакомиться с камелотским гостеприимством — скорее уж он предпочтет пообедать у себя в деннике. Хотя Ланселет когда-то рассказывал нам историю о некоем римлянине, который поил своего коня вином из золотого корыта, надевал на него лавровый венок и оказывал ему всяческие почести…
Красивый молодой мужчина, стоявший рядом с Моргаузой, рассмеялся и заметил:
— А ведь и вправду — Ланселет рассказывал эту историю на свадьбе моей сестры! Это был император Гай Божественный. Он сделал своего любимого коня сенатором, а когда Гай умер, следующий император сказал что-то в том духе, что конь, по крайней мере, не дал ни одного дурного совета и не совершил ни одного убийства. Но лучше не надо следовать примеру Гая, мой лорд Артур, — если тебе вдруг вздумается дать своему коню звание соратника, где же мы найдем для него подходящее сиденье?
Артур рассмеялся от души и протянул шутнику руку.
— Не буду, Ламорак.
Лишь теперь Гвенвифар сообразила, что это за молодой мужчина, сопровождающий Моргаузу, — судя по всему, сын Пелинора. Да, до нее доходили кое-какие слухи — что Моргауза сделала его своим любовником и, не таясь, живет с ним. Как только эта женщина может делить постель с мужчиной, который ей в сыновья годится? Ведь Ламораку всего лишь двадцать пять! Гвенвифар взглянула на Моргаузу с ужасом и тайной завистью.