А потом она поняла, кто это. Юноша приблизился и поцеловал ей руку. Он даже двигался, как Ланселет: его скользящая походка напоминала танец. Но он был одет, как бард, и на лбу у него виднелся небольшой вытатуированный знак — шляпка желудя, а запястья обвивали змеи Авалона. У Моргейны голова пошла кругом.
«Неужто Галахаду суждено стать королем этих земель, а моему сыну — мерлином, выборным наследником, темным двойником и жертвой?» На мгновение Моргейне почудилось, будто она движется среди теней: король и друид, яркая тень, восседающая на троне рядом с Артуром, как королева, и сама она, родившая от Артура сына-тень… Темная Леди власти.
Моргейна знала, что сейчас любые ее слова прозвучат нелепо, что бы она ни сказала.
— Гвидион… Ты совсем не похож на своего отца. Юноша покачал головой.
— Нет, — сказал он. — Во мне течет кровь Авалона. Я видел Артура, когда он приезжал с паломничеством в Гластонбери — я пробрался туда в монашеской рясе. Он слишком много кланяется священникам, этот Артур, наш король, — и он мрачно улыбнулся.
— У тебя нет причин любить своих родителей, Гвидион, — сказала Моргейна и сжала его руку. Юноша взглянул ей в глаза, и во взгляде его промелькнула ледяная ненависть… а мгновение спустя перед Моргейной вновь стоял улыбающийся молодой друид.
— Мои родители отдали мне лучшее, что у них было, — сказал Гвидион, — королевскую кровь Авалона. И я хотел бы обратиться к тебе лишь с одной-единственной просьбой, леди Моргейна.
Моргейну вдруг охватило безрассудное желание: пусть он хоть раз назовет ее матерью!
— Проси — и я исполню твою просьбу, если это в моих силах.
— Я хочу немногого, — сказал Гвидион. — Мне нужно лишь, чтобы ты, королева Моргейна, не позднее чем через пять лет после этого дня, отвела меня к Артуру и сообщила ему, что я — его сын. Я понимаю, — еще одна мимолетная, беспокойная усмешка, — что он не может признать меня своим наследником. Но я хочу, чтобы он взглянул на своего сына. Большего я не прошу.
Моргейна склонила голову.
— Конечно, я не могу отказать тебе в этом, Гвидион.
Гвенвифар может думать, что ей угодно, — в конце концов, Артур уже отбыл покаяние за этот грех. Любой мужчина гордился бы таким сыном, как этот серьезный и величественный молодой друид. А ей не следовало стыдиться всего произошедшего, как стыдилась она все эти годы, миновавшие после ее бегства с Авалона, — но она поняла это лишь теперь, много лет спустя. И увидев своего взрослого сына, Моргейна склонилась перед безошибочностью Зрения Вивианы.
— Клянусь тебе, что этот день настанет, — сказала Моргейна. — Клянусь Священным источником.
Взгляд ее затуманился, и Моргейна гневно сморгнула непрошеные слезы. Этот юноша не был ее сыном. Возможно, Увейн и мог бы им считаться, — но не Гвидион. Этот смуглый молодой мужчина, столь похожий на того Ланселета, в которого она была влюблена в юности, смотрел на нее не так, как сыну следовало бы смотреть на мать, бросившую его еще в младенчестве. Он был жрецом, а она была жрицей Великой Богини, и хоть они и не значили друг для друга чего-то большего — не значили они и меньше.
Моргейна возложила руки на голову склонившегося юноши и произнесла:
— Будь благословен.
Глава 13
Королева Моргауза давно уже перестала жаловаться на то, что она лишена Зрения. В последние дни листопада, когда проносящийся над Лотианом ледяной ветер окончательно обнажил деревья, Моргаузе дважды привиделся ее приемный сын Гвидион. И потому она ни капли не удивилась, когда слуга сообщил ей о приближающемся всаднике.
Гвидион был одет в грубый плащ необычной расцветки, скрепленный костяной застежкой, — Моргауза никогда прежде не видала таких. Когда Моргауза попыталась обнять его, он отстранился, скривившись от боли.
— Не нужно, матушка… — Он обнял ее одной рукой и пояснил: — Я заполучил в Бретани легкую рану. Нет-нет, ничего серьезного, — заверил он. — Нагноения нет. Может, даже шрама не останется. Но сейчас к ней жутко больно прикасаться.
— Так ты сражался где-то в Бретани? Я-то думала, ты сидишь на безопасном Авалоне! — возмутилась Моргауза, когда они вошли в дом и присели у камина. — А у меня даже нет южного вина, чтобы угостить тебя…
Юноша рассмеялся.
— Оно мне и так надоело! Меня вполне устроит ячменное пиво — или, может, у тебя есть что-нибудь покрепче, с горячей водой и медом? Я продрог в дороге.
Гвидион позволил служанке снять с себя сапоги и забрать плащ для просушки, и вновь непринужденно откинулся на спинку стула.
— Как же это хорошо, матушка — вновь очутиться здесь…
Он поднес к губам кубок, над которым поднимался пар, и с удовольствием принялся пить.
— И ты раненый отправился в такую долгую дорогу, да еще по холоду? Тебе не терпелось рассказать какие-то важные новости? Юноша покачал головой.
— Вовсе нет. Я просто соскучился по дому, только и всего, — отозвался он. — Там все такое зеленое, пышное и влажное — и эти туманы, и церковные колокола… Я соскучился по чистому воздуху, крику чаек — и по тебе, матушка.
Он потянулся, чтобы поставить кубок, и Моргауза увидела змей на его запястьях. Она плохо разбиралась в мудрости Авалона, но знала, что змеи являются знаком жреца наивысшего ранга. Гвидион заметил ее взгляд и кивнул, но ничего не сказал.
— Уж не в Бретани ли ты обзавелся этим ужасным плащом из такой грубой пряжи, 4fo в нем пристойно ходить разве что слуге?
Гвидион коротко рассмеялся.
— Он защищает меня от дождя. Я получил его от великого вождя из чужедальних земель, сражавшегося в рядах легионов человека, что именовал себя императором Луцием. Люди Артура быстро с ним разделались и захватили богатую добычу — я привез тебе серебряный кубок и золотое кольцо, матушка.
— Ты сражался в войске Артура? — удивилась Моргауза. Ей бы и в голову никогда не пришло, что Гвидион пойдет на это. Юноша заметил ее изумление и снова рассмеялся.
— Да, я сражался под началом великого короля, породившего меня, — с презрительной усмешкой произнес он. — О, не бойся — я лишь выполнял приказ Авалона. Я позаботился о том, чтобы воевать вместе с людьми Кеардига, вождя саксов, заключившего союз с Артуром, и держаться подальше от короля. Гавейн меня не знает, а Гарету я старался не попадаться на глаза — ну, или кутался в плащ вроде этого. Свой собственный плащ я потерял в бою и подумал, что если я надену плащ цветов Лотиана, то Гарет непременно подойдет взглянуть на раненого земляка — вот я и взял этот…
— Гарет в любом случае не узнал бы тебя, — сказала Моргауза. — И я надеюсь, ты не считаешь, будто твой приемный брат способен выдать тебя?
Гвидион улыбнулся, и Моргауза подумала, что он по-прежнему похож на мальчика, некогда сидевшего у нее на коленях.
— Мне очень хотелось признаться Гарету, кто я такой, и когда я валялся, ослабев от раны, то едва не решился на это. Но Гарет — человек Артура, и он любит своего короля, это сразу видно. И я не захотел взваливать такую ношу на лучшего из моих братьев, — сказал он. — Гарет… Гарет — он ведь…
Он не договорил, но Моргауза поняла, что Гвидион хотел сказать; хоть он и был чужаком для всех, но Гарет оставался его братом и возлюбленным другом. Внезапно легкая улыбка, придававшая ему необычайно юный вид, сменилась ухмылкой.
— Пока я был в войске саксов, матушка, меня просто замучили вопросом, уж не прихожусь ли я Ланселету сыном! Сам я особого сходства не нахожу — но, с другой стороны, я же не так хорошо знаю, как выгляжу… Я ведь смотрюсь в зеркало лишь во время бритья!
— И, однако, — заметила Моргауза, — всякий, кто знаком с Ланселетом — и в особенности тот, кто знал его в молодости, — при первом же взгляде узнает в тебе его родича.
— В общем, примерно так я и выпутывался — начинал говорить с бретонским выговором и заявлял, что тоже прихожусь родней старому королю Бану, — отозвался Гвидион. — Я думал было, что наш Ланселет, к которому девицы так и липнут, должен был породить достаточно бастардов, чтоб люди не удивлялись, завидев похожее лицо. И что же? Как ни удивительно, но единственный слух такого рода гласил, что королева якобы родила сына от Ланселета и ребенка отдали на воспитание ее родственнице, которую поэтому и выдали замуж за Ланселета… Нет, вообще-то о Ланселете и королеве рассказывают множество историй, одна неправдоподобнее другой, но все сходятся в одном: любая женщина, сотворенная Господом, не дождется от Ланселета ничего, кроме любезных слов. Некоторые женщины даже вешались мне на шею, — дескать, раз они не могут заполучить самого Ланселета, так заполучат его сына… — Он снова ухмыльнулся. — Да, нелегко оставаться таким любезным, как Ланселет. Я люблю поглядеть на красивых женщин, но когда они начинают вот так вот гоняться за тобой… — и Гвидион забавно поежился. Моргауза расхохоталась.
— Так значит, друиды не отняли у тебя этих чувств, сынок?
— Вовсе нет! — отозвался Гвидион. — Но большинство женщин — просто дуры, и я предпочитаю не связываться с теми, кто ждет, что я буду с ней носиться как с единственной и неповторимой или платить за все ее прихоти. Ты привила мне отвращение к глупым женщинам, матушка.
— Жаль, что нельзя того же сказать о Ланселете, — заметила Моргауза. — Всем известно, что у Гвенвифар ума хватает лишь на то, чтоб держать свой пояс завязанным, — а если бы Ланселет постарался, то его и на это бы не хватило.
«У тебя лицо Ланселета, мальчик мой, — подумала она, — но ум у тебя материнский».
Словно услышав ее мысли, Гвидион поставил опустевший кубок и отмахнулся от служанки, кинувшейся было заново его наполнить.
— Хватит. Я так устал, что опьянею, если сделаю еще хоть глоток. Мне бы сейчас поужинать. С охотой мне везло, так что мясо мне осточертело — я хочу домашней еды, каши или лепешек… Матушка, перед тем, как уехать в Бретань, я виделся на Авалоне с леди Моргейной.
«И зачем же он сообщает мне об этом?» — подумала Моргауза. Что-то непохоже, чтобы он питал горячую любовь к родной матери. И внезапно ее кольнуло ощущение вины.