В дверях послышались приглушенные голоса, и в зал, пробираясь между поставленными тут и там скамейками и раскладными столами, вошел новый гость – худощавый, высокий, уже седеющий. Гвенвифар не видела Лота Оркнейского со времен битвы в Калидонском лесу.
– Однако не ждал я когда-либо увидеть Артуров зал вот так, как ныне: без Круглого стола, с голыми стенами… как, Артур, кузен мой, ты, никак, в бабки вздумал играть на полу со своими приятелями?
– Круглый стол, родич, ныне отправлен в Камелот, – отозвался Артур, вставая, – равно как и прочая мебель, и всяческая утварь. А здесь ты видишь военный лагерь; мы ждем лишь рассвета, чтобы отослать последних оставшихся женщин в Камелот. Большинство женщин и все дети уже отбыли.
Лот поклонился королеве.
– Вот уж воистину, чертог Артура оскудел, – по своему обыкновению вкрадчиво произнес он. – Но не опасно ли отправлять детей и женщин в путь, когда земля охвачена войною?
– Так далеко в глубь острова саксы еще не добрались, – возразил Артур, – и, если с отъездом не мешкать, никакой опасности нет. Мне придется выделить пятьдесят человек, – то-то неблагодарная это миссия! – они не пойдут в битву, но будут охранять Камелот. Королеве Моргаузе лучше оставаться там, где она сейчас – в Лотиане; и рад я, что сестра моя при ней!
– Моргейна? – Лот покачал головой. – Вот уже много лет, как из Лотиана она уехала! Ну надо же, надо же! Хотел бы я знать, куда она отправилась? И главное, с кем? Я всегда говорил: эта юная особа не так проста, как кажется на первый взгляд! Но почему ты выбрал Камелот, лорд мой Артур?
– Крепость легко оборонять, – пояснил король. – Пятьдесят воинов продержатся там до второго пришествия Христа. Если бы я оставил женщин здесь, в Каэрлеоне, мне пришлось бы вывести из битвы две сотни рыцарей, если не больше. В толк не могу взять, с какой стати мой отец сделал Каэрлеон своей крепостью: я надеялся, что мы всем двором успеем перебраться в Камелот до того, как снова нагрянут саксы, и тогда им пришлось бы идти к нам походным маршем через всю Британию, а мы сразились бы с ними там, где сочли бы нужным. Если бы мы завели их в болота и озера Летней страны, где за год местность меняется до неузнаваемости, так трясины и топи сослужили бы нам службу не хуже, чем луки, стрелы и топоры; а малый народец Авалона добил бы оставшихся кремневыми стрелами.
– Как раз за этим они и идут, – отозвался Ланселет, отрываясь от карты на камнях и выпрямляясь на коленях. – Авалон уже выставил три сотни бойцов; говорят, придут и еще. А мерлин, когда я беседовал с ним в последний раз, сказал, что с острова выслали конных гонцов и в твои земли, лорд мой Уриенс, так что весь Древний народ, живущий в твоих холмах, встанет под наши знамена. Итак, у нас есть легион: конница для битв на равнине, и каждый всадник, закованный в доспехи и вооруженный копьями, выстоит против дюжины саксов или даже более. Затем у нас есть без счету пехотинцев, лучников и мечников, способных сражаться в холмах и долинах. А еще люди Племен с топорами и пиками, и Древний народ – эти сражаются из засады и, оставаясь невидимыми, посылают во врагов стрелы. Думаю, с таким войском мы дадим отпор всем саксам, сколько есть в Галлии и на берегах большой земли!
– Именно это нам и предстоит, – промолвил Лот. – Я сражался с саксами со времен Амброзия; вот и Уриенс тоже; однако никогда еще не доводилось нам иметь дела с таким войском, что движется на нас сейчас!
– Со времен моего коронования я знал, что однажды этот день настанет: так предрекла Владычица Озера, вручая мне Эскалибур. А теперь она велит всему народу Авалона встать под знамя Пендрагона.
– Все мы там будем, – заверил Лот, но Гвенвифар содрогнулась, и Артур заботливо промолвил:
– Родная моя, ты весь день провела в седле, да и накануне тоже не отдыхала, а на рассвете тебе снова в путь. Не позвать ли мне твоих дам, чтобы уложили тебя в постель?
Королева покачала головой и сцепила руки на коленях.
– Нет, я не устала, нет… Артур, не подобает того, чтобы язычники Авалона, почитатели чародейства, сражались на стороне христианского короля! А когда ты призовешь их под это богомерзкое знамя…
– Королева моя, ты предпочла бы, чтобы люди Авалона сидели сложа руки, глядя, как дома их разоряют саксы? Ведь Британия – и их родина тоже; они станут сражаться, как и мы, чтобы уберечь свою землю от захватчиков-варваров. А Пен-драгон – их законный король; ему принесли они клятву…
– Я не про то, – отозвалась Гвенвифар, стараясь, чтобы голос ее не дрожал, точно у малолетней девчонки, дерзнувшей заговорить на совете мужей. «В конце концов, – внушала себе королева, – Моргаузу признают советницей Лота; да и Вивиана охотно рассуждала о делах государственных!» — Мне не по душе, что мы и люд Авалона станем сражаться бок о бок. В этой битве люди цивилизованные, приверженцы Христа, потомки Рима дадут отпор тем, кто не знает нашего Бога. Древний народ – тоже враги, не меньше, чем саксы, и не быть этой земле воистину христианской, пока все они не погибнут или не укроются в холмах вместе со своими демонами! И не по душе мне, Артур, что стягом своим избрал ты языческое знамя. Должно бы тебе сражаться, подобно Уриенсу, под знаком Христова креста, чтобы могли мы отличить друзей от врагов!
– Выходит, я тебе тоже враг, Гвенвифар? – проговорил Ланселет, потрясенно глядя на собеседницу.
Она покачала головой:
– Ланселет, ты – христианин.
– Моя мать – та самая злобная Владычица Озера, которую ты осуждаешь за чародейство, – отозвался он, – а сам я воспитывался на Авалоне, и Древний народ – мой народ. Мой родной отец, христианский король, тоже заключил Великий Брак с Богиней ради своей земли! – Вид у него был суровый и рассерженный.
Артур взялся за рукоять Эскалибура, сокрытого в ножнах алого бархата, расшитых золотом. И при виде того, как рука его, на запястье которой красовались вытатуированные змеи, легла на магические знаки ножен, Гвенвифар отвела глаза.
– Как же Господь дарует нам победу, если отказываемся мы отречься от чародейских символов и сражаться под знаком Его креста?
– В словах королевы есть зерно истины, – примирительно промолвил Уриенс. – Но я поднимаю своих орлов во имя отца и Рима.
– А я готов вручить тебе знамя креста, лорд мой Артур, коли будет на то твоя воля, – предложил Леодегранс. – Кому, как не тебе, носить его с честью во имя твоей королевы!
Артур покачал головой. Лишь багровые пятна на скулах выдавали, насколько он разгневан.
– Я поклялся сражаться под королевским знаменем Пендрагона и буду сражаться под ним или погибну. Я – не тиран. Те, кто хочет, могут изображать на щите Христов крест, но знамя Пендрагона реет в знак того, что все жители Британии – христиане, друиды и Древний народ тоже – станут биться бок о бок. Как дракон поставлен над всем прочим зверьем, так и Пендрагон – над всем народом! Всем, говорю я вам!
– А рядом с драконом будут сражаться орлы Уриенса и Великая госпожа Ворон Лотиана, – объявил Лот, вставая. – А Гавейн разве не здесь, Артур? Я не прочь перемолвиться словом с сыном, и казалось мне, он неизменно рядом с тобою!
– Мне недостает его не меньше, чем тебе, дядя, – отозвался Артур. – Если Гавейн не прикрывает мне спину, я просто не знаю, куда шагнуть; однако пришлось мне послать его с известием в Тинтагель, ибо гонца быстрее его нет.
– Однако ж оберегать тебя есть кому, – брюзгливо отозвался Лот. – Вон, вижу, Ланселет и на три шага от тебя не отходит; этот всегда готов на освободившееся место встать!
– Так уж оно повелось среди Артуровых соратников, родич: все мы состязаемся друг с другом за высокую честь быть ближе к королю, – невозмутимо отозвался Ланселет, хотя щеки его пылали. – Когда Гавейн здесь, даже Кэю, приемному брату Артура, и мне, паладину королевы, приходится поневоле отойти в тень.
Артур обернулся к королеве.
– Воистину, королева моя, должно тебе пойти отдохнуть. Совет того и гляди затянется за полночь, а тебе выезжать на рассвете.
Гвенвифар стиснула руки. «Только сегодня, один-единственный раз, пусть мне достанет храбрости высказаться…»
– Нет. Нет, лорд мой, на рассвете я никуда не поеду – ни в Камелот, ни в какое иное место на земле.
На скулах Артура вновь обозначились алые пятна гнева.
– Но как же так, госпожа? Когда в земли пришла война, медлить никак не годится. Я бы охотно позволил тебе отдохнуть день-другой перед дальней дорогой, но нам необходимо как можно быстрее переправить вас всех в безопасное место, прежде чем нагрянут саксы. Говорю тебе, Гвенвифар: с наступлением дня тебя будет ждать оседланный конь. А если верхом ты скакать не можешь, так поедешь в носилках или хоть в кресле, но поедешь непременно.
– Не поеду! – исступленно выкрикнула королева. – И ты меня не заставишь, разве что прикрутишь к коню веревками!
– Господь меня сохрани от такого, – отозвался Артур. – Но в чем же дело, госпожа моя? – Король явно встревожился, однако голос его звучал весело и шутливо. – Как же так: все эти легионы воинов, что встали лагерем снаружи, повинуются моему слову, а здесь, у собственного моего домашнего очага, бунтуют, и кто же – законная жена!
– Воины твои вольны повиноваться твоему слову, – в отчаянии твердила королева. – У них-то нет тех причин оставаться на месте, что у меня! Мне довольно одной прислужницы и еще повитухи, лорд мой, но я никуда не поеду – даже до реки – раньше, чем появится на свет наш сын!
«Вот я и сказала… прямо здесь, перед столькими собравшимися..»
Артур услышал и понял, однако, вместо того чтобы возликовать от радости, напротив, лишь встревожился. Он покачал головой, вымолвил:
– Гвенвифар… – и умолк.
– Так ты беременна, госпожа? – довольно рассмеялся Лот. – О, мои поздравления! Но только путешествию это вовсе не препятствует. Моргауза, помнится, с седла не слезала до тех пор, пока не раздавалась настолько, что коню нести ее было уже не по силам, а по тебе пока и не скажешь, что ты непраздна. Наши повитухи уверяют, что свежий воздух и прогулки беременным только на пользу; свою любимую кобылу я, бывало, гонять перестаю лишь за шесть недель до того, как ей ожеребиться.