Они говорили, потому что это было самым верным способом хоть что-нибудь вспомнить. Леда рассказывала про Город-Гроздь: про ветви и корни Домдрева, про извилистые улочки, про Всесветный рынок. Про механодепо, и про корабельные шпили, и про Цеховые башни магического двора тоже. Буян слушал, и порой его глаза вспыхивали золотом узнавания, и он шипел о том, как бывал на Всесветном рынке и засматривался на пламенные фарлодские клинки… но про Леду он не говорил ничего. А у Леды не получалось вспомнить что-то кроме желтых глаз, пары фраз и чувства, что она может говорить с Буяном обо всем на свете.
Иногда вечерами, когда он лежал, распластавшись по коврам и диванам дома, а лампы тускнели, Леда говорила о других странах. О тех крохах, что принесла с собой из моря, о том, что осталось от ее родителей и прошлого. Как иронично: лишиться и прошлого, и будущего, остаться с наполненным туманом настоящим. Буян слушал молча: в сумерках он снова казался статуей Вестника Смерти или одной из тех гаргулий на дворцовых воздушных башнях, которые иногда опускались достаточно низко, чтобы Леда могла разглядеть их с балконов Цеха.
Она не оставляла попыток: в утерянных воспоминаниях крылся не только человек, чью судьбу она держала в руках, но и информация. Может, Леда знала что-то о нитях судьбы, чего не знает сейчас. Может, вырвавшаяся нить не только изувечила ее руки, но и стерла правду о том, как все исправить.
Леда не оставляла попыток еще и потому, что говорить с Буяном было легче, чем с любым жителем Инезаводи, и она хотела понять почему. Каким он был там, под чешуей, крыльями и когтями, под щупальцами, хвостом и гребнями, под всей этой уже почти привычной конструкцией? Желтые глаза, да, но вряд ли только они заставили Леду помочь ему, ведь так? Так ведь?
Леда говорила с Буяном, и Буян отвечал. Для того, кто забыл свою прежнюю жизнь, у него был довольно обширный набор знаний. Леда не припомнила, с кем она в последний раз могла поспорить о бестиарии Белорасставы – труде, где та с уверенностью истинного первопроходца описывала зверей существующих и явно вымышленных. Они дошли до того, что сам Буян застрял бы в этом бестиарии где-то между трехголовой химерой, якобы водившейся в горах Хвоста, и огромными ящерами, терроризировавшими подземные ходы торговых городов К’Ланса. А закончили на Ледином «Хотела бы я быть такой же уверенной, как эта Белорасстава» и «У меня ощущение, что я ее когда-то встречал» от Буяна.
– Ту, что написала бестиарий? Да ей ведь должно быть сколько… лет сто?
– Вполне уважаемый возраст, – пророкотал Буян, а потом зашипел в привычном уже приступе смеха, от которого Леда когда-то готова была шарахаться.
Тем временем Тиль, не спрашивая, запалил огонь, и Леда расположилась возле новой кучки ножниц, которые Буян достал со дна. Буян скрылся наполовину в витом лазу, ведущем в морские пещеры, но расправил крылья, закрыв ими чуть ли не половину комнаты.
– Рак’вина, – старательно прошипел Тиль, после того как добрую минуту буравил Буяна взглядом. Леда не могла его в этом винить: она сама до сих пор терялась в переливах его чешуи. Все-таки Буян в тумане и Буян в ясном свете дня был словно двумя разными существами.
– Не буду спрашивать, откуда ты знаешь хьясу, потому что ты явно его не знаешь. – Леда аккуратно перенесла несколько пар ножниц в новую кучку, где скоро окажутся и все остальные. В доме Ваари не было настоящих, но они упорно искали. Может, Леда просто не хотела расстраивать Буяна сверх меры. Может, хотела, чтобы он тоже почувствовал себя полезным.
– Что за хьясу? – подорвался Тиль.
– Он решил повторять за мной все, что я ему когда-то говорил? – подал голос Буян и положил голову на скрещенные руки. – Бессмысленно, но довольно похвально.
– Ну да, произношение у него куда лучше твоего, – пошутила Леда и тут же почувствовала легкий удар хвостом по плечу. – Ладно, у вас у обоих оно жутко странное.
– Откуда мне знать, может, это у тебя оно странное? – пророкотал Буян, и его щупальца выразительно шевельнулись. То, по которому Леда угодила ножницами Жоррара, все еще почти не двигалось, и ее кольнуло виной.
– Ты говоришь, как он! Так это язык? Хьясу – это такой язык? – Тиль пододвинулся ближе к Леде и покосился на груду ножниц. – А это что? Нужно найти какие-то особенные? Типа твоих? – Он кивнул в сторону тех, которые снова блестели у Леды на воротнике.
– Ты не сможешь их отличить.
Леда махнула рукой, и Тиль переместился поближе к камину – и к Буяну, который все еще наблюдал за ними обоими почти немигающим взглядом.
– И да, хьясу – это язык, – продолжила Леда.
– А откуда ты его знаешь?
Леда замерла. Память подкинула несколько бесформенных пятен, которые шипели на хьясу на корабле ее родителей. Кем они были? Вряд ли такими же, как Буян, Леда никогда не слышала ни о ком подобном. С другой стороны… может, детские воспоминания тоже сыграли свою роль. Может, Буян говорил так, потому что нити выцепили что-то и от самой Леды. Что-то кроме того, что Буян – Беневолент – оказался в Инезаводи. И оказался здесь, кажется, благодаря Алетее.
Превращался ли он прямо в ее утробе или потом, в воде, там же, где очнулся?
Буян водил ее на то самое место – ничем не примечательный кусочек пляжа чуть дальше по побережью. Песок и пожухлая трава, как и везде. И, конечно, туман.
– В детстве учила немного, – ответила Леда. – И не забывала в юности.
В Цеховой библиотеке было несколько книг на хьясу – в основном кулинарных, но всё же. Леда не хотела забывать эту часть детства. Хватало и того, что родители в ее голове плавали нечеткими образами, словно медузы после бури.
– Значит, правду бабушка говорила… – немного обреченно протянул Тиль, поджав колени к груди и обняв их.
– О чем?
– О том, что учить другие языки полезно. Мне бы это очень пригодилось. Потому я и начал… как у меня получается?
Леда усмехнулась.
– Пока ты сказал: «Убирайся прочь» и «Раковина». Не самый полезный набор для общения.
– Я думал, – Тиль перевел взгляд на Буяна, – он со мной здоровается. Это совсем не вежливо, мистер Буян.
Леда приподняла уголок рта, повернулась в сторону Буяна и замерла. Он лежал неподвижно, как делал часто в ее компании, – разве что иногда шуршал кольцами своего длинного хвоста и шевелил щупальцами. Гребни его поникли, а нижние веки, плотные и темные, закрывали теперь четверть глаза. Что-то было не так. Но что?
Ах.
Леда инстинктивно распрямила плечи. Буян их не понимал.
Он говорил, что слышал песню, но не понимал ее. Из человека он превратился в… в Буяна. Узел Ветров. Отца кораблекрушений. Чудовище, которое пыталось узнать свою природу и спасало людей, чьих слов не понимало.
– Прости. – Леда поднялась на ноги и подошла поближе к Тилю – и к Буяну тоже. – У нас тут небольшой языковой барьер.
Тиль оторвал от нее недоумевающий взгляд, чуть сдвинул брови и наконец невнятно прошипел:
– Прасти?..
Глаза Буяна расширились – солнце на темном небосклоне, совершенно небывалое зрелище, – а потом он растянул пасть в клыкастой улыбке.
Глава тринадцатая, в которой у Леды получается
Тиль схватывал на лету.
Он ходил в школу, как и все дети Инезаводи, но почти никогда о ней не говорил. Леде хорошо было знакомо это молчание. Она помнила местную школу. Если бы не Сольварай и не близнецы Ваари, Леда сбежала бы отсюда еще раньше.
И не то чтобы она совсем не пыталась – однажды ей удалось добраться до мерного камня с названием, у въезда на территорию города. Дядя вернул ее собственноручно и запер в одной из комнат на несколько дней. Тогда Леда жалела, что в особняке нет тайных ходов. В книжках они были всегда!
Тиль появлялся на пороге Леды так часто, что при других обстоятельствах она бы давно это пресекла. Но мальчишка не мешал ей, когда она занималась ножницами, и всегда уходил, если его разворачивали на крыльце. Леде не хотелось, чтобы Тиль узнал о ее почти соседе – и в первую очередь о проходе из пещер в подвалы.
Однажды он испугал ее, замерев и заговорив о песне. Они сидели в зале, на полу, у низкого столика, и Тиль вдруг оторвал взгляд от книжки с картинками, которую стащил с полки, подскочил к Леде и схватил ее чуть повыше запястья.
– Что такое?
– Слышишь?
Леда прислушалась. Где-то на втором этаже выл ветер – крыша местами прохудилась, но Леду это мало волновало. Где-то капала вода. Нить отопления в ее руках еле слышно потрескивала.
– Что именно? – спросила Леда, надеясь не услышать в ответ то, что мгновение спустя сорвалось с губ Тиля.
– Песню.
Она снова прислушалась, но никто не обещал ей ответов на все вопросы и исправления всех ошибок. Леда отложила ножницы и отопительный коробок, взяла Тиля за руки и заглянула ему в глаза.
– Далеко?
Она не стала спрашивать, уверен ли он. Словами Тиля и так слишком часто пренебрегали.
– Кажется, да, – Тиль отвел взгляд и попытался высвободить чуть дрожащие руки из хватки Леды. – Иногда я слышу ее, когда хожу с бабушкой Лисой по делам…
– А она слышит песню?
Он мотнул головой, а потом замер – рот его сложился в почти идеальный круг.
– Стихла? – сглотнула Леда.
Тиль кивнул.
Она не стала спрашивать и о том, что ему снится. Страхи чересчур искусно проникали во сны. Леда потянулась к припрятанным восковым шарикам – она подозревала, что помощь от них вышла бы чисто символическая. Но всё же.
– Если вдруг захочется все-таки побежать за ней. Или на ее зов побежит кто-то еще.
Тиль зажал шарики в руке и кивнул. Леда была почти уверена, что всему виной переутомление – в последнее время синяки под глазами Тиля могли соревноваться с местными оврагами. Но она не хотела пренебрегать его словами и спросила о песне Буяна. Тот обеспокоенно зашевелил щупальцами, но покачал головой. В тумане царила тишина. Жизнь шла своим чередом.