Появление огромного чудовища никто не заметил. Леда сидела в сторонке, сцепив руки вокруг коленей, и улыбалась в распущенные волосы – после полета и купания они были жесткими и завивались еще больше. Леда решила отпустить их на волю… когда она в последний раз это делала не перед сном, а просто так?
Буян подполз к ней, сильно заваливаясь на правый бок – левое крыло он берёг.
– Что я пропустил? – пророкотал он.
– Семейное воссоединение. И немножко волшебства, – буркнула Леда, не поднимая головы от коленей.
– Ого! – Лэ’ши посмотрела в их сторону, и Буян неловко переступил когтями по доскам. – А из этого фигура на нос получится еще лучше, а!
– И много алкоголя, похоже, – прошипел Буян, прижав к шее гребни и чуть зашипев от боли. – Что такое «фигура на нос»?
Последнее Буян произнес на сумеречном. Вернее, полувыплюнул-полупроскрипел. Леда резко повернула голову – пушистые водопады качнулись вместе с ней.
– Я так долго вас слушал, что кое-что уловил.
Он совсем по-человечески шевельнул когтистыми пальцами, и сердце Леды снова сжалось. Он был когда-то человеком. В этом она не сомневалась. Откуда он ее помнил? Видел в Цеховых башнях двора? Когда Леда говорила о Городе-Грозди, он ведь вспоминал и город тоже.
Леда объяснила ему, что такое носовая фигура корабля. Буян не только не обиделся, но и полез вперед под одобрительные крики толпы, чтобы собственноручно проверить, хорошо ли у него получится представлять этот корабль.
Ближайшей сушей на их пути был остров, темнеющий хвойным лесом и окаймленный горным полумесяцем. Здесь жили сирены.
Как иначе? Случайности давно перестали происходить в Лединой жизни. Она получила мундир, чтобы залезть в архивы Благих Когтей. Не зря: там, за несколькими решетками и замками, в пыльном углу ютился чей-то древний дневник, из которого Леда узнала, что нить судьбы надо искать прямо над шеей, где кости сплетаются с кровью в невообразимый узел жизни. Она нашла Буяна по сиянию собственной нити судьбы – вшив ее в то, о чем ничего не знала. Она спасла множество будущих, лишившись своего. Вернулась в Инезаводь и обнаружила, что запомнила ее куда более враждебной, чем она есть. Сирена сбросила ее в море, и она оказалась на острове, который был их колыбелью. Где-то далеко на западе, посреди Пустынного моря, если верить Джарху.
– Вам стоит поговорить с ними, – прошипел Тараш, который мучился мигренью и постоянно мотал головой, высматривая Лэ’ши. Пальцы его раз за разом неосознанно смыкались на поясе, там, где прежде был кинжал. Неудивительно. Отвыкать от чего-то настолько привычного сложно, но перемены – это не всегда плохо.
Бравая команда Саасши расположилась прямо в песчаной бухте, в тени огромного холма: Тараш с неохотой, но довольно проворно для все еще пьяного полез наверх, чтобы отцепить паруса. Им предстояла работа. А Леде…
Тараш ничего не слышал о сирене, которую она описала, – со шрамом на половину лица. Может, она получила его не так давно. Если в Инезаводи пели сирены, то стоило… стоило в самом деле поговорить с ними.
Для острова сирен тут было почти подозрительно тихо. Тараш уже уверил ее, что сирены не поют просто так: для песни всегда есть причина. Важная. Какая причина могла быть у сирены, обещавшей все счастье мира? У сирены, которая охотилась на рыбака, на торговца землей, на подростка… и на изгнанную из Цеха Леду, которая даже мастером не успела стать?
– Если кто-то поет просто ради охоты, ради забавы и только, – заплетающимся языком прошипел Тараш Леде, когда они наблюдали за тем, как Буян карабкается на нос корабля, – об этом стоит узнать нашему двору.
Леда не успела даже выдохнуть удивленное: «Вашему двору?», потому что Тараш уже вернулся в ряды празднующих. Она так и осталась сидеть, переваривая услышанное. У сирен есть свой двор. Должно ли это было удивить ее так сильно?
Каким он может быть у существ, для которых голос – оружие? Что делают они с нитями-струнами? Поют ли им, придавая новую форму? Плетут ли новые узоры на ткани мира, не разрезая его? Леде представлялось что-то подобное Плетению в храме Ткачей, но вид множества чешуйчатых сирен в каменной коробке вызывал смех.
Леда и Буян сошли на берег. То, что поверхность под ногами не качается, показалось Леде удивительно непривычным. Она вернулась в то мгновение, когда ноги ее коснулись причала в заливе Клинка. Живущая в море ступала на сушу, и в стопы ее не вонзались ножи, но в сердце… в сердце – пожалуй. Она бы оставила сердце морю, если бы знала, как это сделать.
– Леда? – проскрипел Буян и вытащил ее из омута воспоминаний.
Вместо ответа Леда ободряюще ему улыбнулась.
– Тараш говорит, что у сирен есть свой двор. Надеюсь, и ножницы тоже найдутся.
Поселение сирен походило на лагуну посреди леса. Оно приютилось под холмом; вода в озерце была яркой по краям и такой темной ближе к середине, что Леда знала: там множество подземных пещер, в которые она никогда не сможет заглянуть.
Она видела сирен на деревьях – обнимающих стволы хвостами, разложивших крылья по веткам. И сирены видели чужих, но никто не приближался к ним. Не рычал. Не тыкал копьями, или трезубцами, или еще чем-то. Сирены словно замечали существование гостей, откладывали это в свою память и тут же забывали – ведь у них было множество куда более важных дел.
Когда Леда попыталась заговорить с одной из них – плотной и немного серой, с длинными ветвистыми рогами, на которых висели пряди волос, – та только махнула рукой куда-то в сторону холма. Так, словно Леда ей мешала. Впрочем, Леда ей в самом деле мешала.
Буян тоже попытал счастья, и ему ответили – распахнув челюсть, которая скрывалась пониже вполне человеческих губ. На хьясу, конечно. Парой явно ругательных слов, которые ни Леде, ни Буяну известны не были.
Вечер склонялся к ночи, и остров заливало серебряным светом лун. Поход в поисках истины превратился вдруг в почти приятную прогулку: под хвостом и когтями Буяна шелестели прошлогодние листья, которые все еще встречались среди зеленой травы; Леда обходила стороной цветы – крошечные голубые россыпи, похожие на морские звездочки, и алые вытянутые бутоны на тонких стеблях. В какой-то момент она почти решила снять сапоги и пойти в чулках, но, несмотря на лето, земля здесь еще не успела прогреться. Если прогревалась вообще.
В тишине снова чувствовалась надвигающаяся буря, и Леда ждала вопросов. Что-то вроде: «Не придумала, почему я тебя помню?» или «Ты точно мне поможешь?». Вопросы, к которым Леда не была готова, потому что к ним невозможно было подготовиться.
– Я так тебя толком и не поблагодарил.
Леда нахмурилась и остановилась. Буян замер под раскидистым деревом с молодыми зелеными листочками – рядом с ним он совсем не казался большим.
Леда сделала шаг вперед.
– За что?
– Ты все еще хочешь мне помочь, – пророкотал он так, словно Леда могла поступить иначе.
Хотя она могла. Она уже поступила иначе: сбежала из города. Позади она оставила не только страх превратиться в марионетку дяди, но и тех, кто помогал ей не забыть себя. Может, она не хотела снова становиться Ледой, которая сбежала. Может, она пыталась стать кем-то новым. Не Ледой, не Ледаритри, а той, кто не боится показывать людям свои шрамы. Той, кто помогал всем самоцветным принцам и принцессам и был не против забыть об этом. Как звали ту Леду?
Ответ, конечно, был очень прост.
– И я помогу тебе. – Леда сделала еще шаг вперед. Прислонилась лбом к гладким чешуйчатым ключицам, вдохнула запах соли, вымоченной в туманах травы и чего-то, что она не могла вот так просто назвать. Прикрыла глаза…
Крылья зашуршали, и Леда представила, как Буян прикрывает ее ими, словно щитом. Объятия, но не объятия. Что-то бесконечно далекое. Что-то бесконечно большее.
– Закрывая глаза, – прошипел Буян, – ты представляешь на моем месте кого-то другого?
Леда нахмурилась, но не отпрянула и не открыла глаз. Первым порывом было возразить, – почему ему вообще пришло это в голову? – а потом она задумалась.
Что видела она, слыша его голос, рычащие слова знакомого языка, с легкостью подходящие кому-то из ее прошлого? Пыталась ли нарисовать человека, такого же, как она, способного войти в ее дом не через подвал, накрыть ее израненные руки не когтями? Пройти с ней до площади и не заставить людей разбежаться?
Его пальцы застыли в ее волосах, а потом бездумно продолжили путь: Леда чувствовала, как Буян аккуратно задевает ее когтями, и по коже бежали мурашки.
Что она представляет, слыша его голос? Первыми – глаза, конечно. Как иначе? Они сразу привлекают внимание. Не когти, не гигантские многосуставчатые крылья, не хвост, не гребни, в перепонках которых теряется солнце. Внимательные глаза, которые готовы заглянуть тебе в душу – и ошибиться тысячу раз, делая о тебе предположения.
Что, если в его прежней жизни были те, кто надеялся его «расколдовать»? Захотел бы он им верить? Снилось ли ему то, что он видел в зеркале когда-то давным-давно, чтобы утром забыться?
Конечно, да. Как иначе.
Он не столько спрашивал Леду, сколько хотел узнать, зря ли пытается представить это сам. У Леды перехватило дыхание. В глазах защипало. Когтистая лапа замерла, пальцы выскользнули из ее волос, и чешуйки под щекой Леды исчезли.
– Ты… что? – в голосе его читалась растерянность.
Леде захотелось рассмеяться, но вместо этого она всхлипнула. На секунду открыла глаза – только чтобы дотянуться руками до гребней по обе стороны его лица и притянуть поближе, уткнуться лбом в то бесконечно мягкое место чуть пониже глаз. Он застыл, но Леда увидела, как встрепенулись его щупальца. Одно, два, три… пять. Шестое так и не обрело прежней подвижности. Ее вина.
– Может, я и могу представить кого-то, – прошептала Леда, зная, что обжигает дыханием его нежные лицевые чешуйки. Однажды она пыталась смахнуть оттуда горячие капли чая, и Буян дергался и чихал, раскрывая п