Ей приснилось море – не спокойное, не закатное, но бушующее и радостное. Освобожденное. Примирившееся.
Она услышала в раскатах грома знакомый смех и засмеялась тоже. И они снова танцевали: Ледаритри Астарада, дочь своих родителей, и Вихо Ваари, Узел Ветров, отец кораблекрушений и младший брат.
Они вернулись в Инезаводь вместе с туманом. Сошли на берег неподалеку от маяка, в бухте, куда Леда ухнула после пожара. Подальше от любопытных глаз.
Леда почти не запомнила прощаний. Может, она уже ничего не сможет запомнить в своей жизни: ее сосуд переполнен.
Она снова стала Ледаритри, но не перестала быть Ледой. Она потеряла друга и нашла его. Она оказалась винтиком в чужом пророчестве и крошечной точкой во множестве чужих судеб.
Она взяла с Беневолента обещание встретиться вновь.
– У нас заметный корабль, – буркнул Саасши, который все еще смотрел на Леду исподлобья, но теперь она знала: он делает это просто так, потому что может. У человека, который провел столько времени в молчании, было странное чувство юмора.
– Особенно теперь, – добавила его сестра, кивая на устроившегося на носу Тараша: ему там понравилось, и шутка почти превратилась в реальность.
Беневолент обнял ее так крепко, что в лопатке что-то скрипнуло, а Буян вперил в принца недовольный взгляд.
– Я только сейчас понял, – хохотнул Беневолент. – Что оба моих спасителя вернулись в мою жизнь одновременно.
– И мы выпьем за это в следующий раз, – подал голос Саасши и замахал руками на столпившихся на берегу ребят.
Те послушно отправились к лодке, а сам Саасши задержался. Леда и глазом не успела моргнуть, как он обнял ее чуть повыше талии, – так ему было удобнее всего.
– Спасибо тебе, – прошептал он куда-то ей в живот и так же быстро расцепил руки. Словно ничего и не было.
– Я все запомнила, Саасши, – прокричала Леда, когда лодка их почти добралась до корабля. – В следующий раз заобнимаю!
Она, конечно, уже не услышала, что он ответил. Но Леда предпочла думать, что это было «Обязательно».
Они поднялись к дому Ваари и застыли среди почерневших досок. Леде пришлось забраться Буяну на плечи, а ему – карабкаться по скале, цепляясь за нее когтями. Крыло его начало заживать, но до полетов было еще далеко. Да и не то чтобы это можно было назвать полетом в полном смысле слова.
– Это, скорее, скольжение. В ту бурю просто было так много ветряных потоков…
От дома остались только фундамент, часть стены и свалка металла. И конечно, множество погребенных на дне морском ножниц. Среди них не было того, что Ваари мог бы сплавить из металла с черного рынка.
Память возвращалась к нему кусками – ошеломляющими, без всякого порядка и логики. Буян рокотал, усмехаясь, когда пытался объяснить Леде, что именно Вихо Ваари строил под скалами.
– Это что-то вроде… ящика, – рычал он, когда они сидели под звездным бескрайним небом, отражающимся в волнах, которые рассекал корабль Саасши.
Было поздно, и на палубе оставались лишь несущие вахту, рулевой… и две недосирены. Одна – с текущей в ней каплей морской крови. Другой – скорее отражение сирены в кривом зеркале. Такие привозили иногда на ярмарки. Те зеркала обманывали тебя: показывали, что нос стал больше, что живот уменьшился, что жизнь легка и прекрасна всегда. Но в то же время они говорили правду: у тебя все еще было две ноги, и две руки, и – вот повезло! – целый нос. И живот тоже целый!
– Ящика? – спрашивала Леда, пытаясь привыкнуть к тому, что говорит с Ваари. С тем самым Вихо Ваари, с которым разделяла тишину. С тем самым Вихо Ваари, который расспрашивал ее о родителях. С Вихо Ваари, который все это время хотел вернуть своего утонувшего брата и построил ради этого…
– Что-то вроде камеры. Хранилища. Ножницы – это недостаточно аккуратно. Слишком быстро. Слишком неконтролируемо. Мне хотелось поймать его.
– Поймать… Порез?
Леда вспомнила, как затягивались надрезы, сделанные ею над королевскими шеями, – словно торопились. Словно не терпели быть.
Буян кивнул, и его гребни, щупальца и часть челюсти качнулись в такт, выдавая растущее воодушевление:
– И сделать его стабильным. Ты знаешь, как открывают Надрезы?
Леда пожимала плечами, а Буян продолжал хрипеть об индустриальных ножницах и специальных нитевых механизмах, которые заставляли лезвия открываться и закрываться, когда Надрез пытался затянуться. Он говорил, и теперь Леда ясно видела младшего Ваари: чаще всего он молчал, но рассказывать о том, что ему интересно, мог часами. И Леда готова была слушать его, затаив дыхание.
Ваари толком не помнил, как исчез. Он помнил, как решил дотянуться до утонувшей нити – утонувшей так много лет назад, что на том месте давно не было пирса. Помнил, как сконструировал свою версию ножниц: тонкие лезвия, которые вцепились в едва зажившее полотно Мироздания и которые он вмонтировал в ящик последними. Вихо Ваари построил опасную вещь, она должна была помочь ему открыть путь на ту сторону. Он собрал механизм из небесного металла и сообщил Дэси, что прекращает сотрудничество.
– Агате? – прошептала Леда, боясь спугнуть внезапную цепочку воспоминаний, которую Буян, казалось, поймал за хвост.
На ней снова был мундир Благого Когтя – она надела его и высохшую юбку прямо поверх белого костюма. Мундир она не застегнула – лето входило в свои права. Но облачившись в него, она опять задумалась о признавшем вину Расионе Деже.
Буян замер, а потом зафырчал и зашевелил щупальцами, почти по-мальчишески приподняв плечи.
– Агата? Нет, Агата…
Он вдруг замолчал, и Леда положила руку на его чешую – под светом звезд еще более холодную, чем прежде.
– Агата, должно быть, была второй.
– Второй? – так же тихо спросила Леда.
– Да. – Буян закрыл глаза, а когда открыл их, штормовой синевы в них стало еще больше. – Первой была сирена.
Теперь он вспомнил. Вспомнил, как полоснули лезвия и распахнулась голодная пасть Пореза. Голодная – потому что лампа в его руках тут же погасла, потеряв весь цвет. Ваари вернулся в дом и набросал все на первой попавшейся поверхности. Древние книжки говорили о силе светил, и Ваари не жалел себя. Он принес еще несколько ламп – просто чтобы проверить. Открыл крышку, и лиловые нити продолжили светить. Ваари не стал ждать и полез в Порез руками – это должны были быть его руки, родные руки, способные вытянуть угасшую нить с изнанки. Он вспомнил, как заработал механизм: одна из черных нитей, пойманная, словно бабочка, встала на место. Ни один механик не смог бы понять, как это работает. Ни один мастер. Нить встала на место, и Ваари почувствовал, как расцветает в его груди надежда, которую тут же оплели хлынувшие с изнанки пустые нити, прожегшие его, казалось, до костей.
Вихо Ваари перестал быть там, под громадой вырезанных Кракеном скал.
Буян очнулся уже на берегу – и услышал песню. Песню, которая звала его, но на поводу у которой он совсем не хотел идти.
Нити не любят, когда их тревожат. Неважно, что вы про них думаете: что они часть Мирового полотна, карманная магия этого мира или эхо соседнего, – они всегда дадут сдачи. Займут все ваши мысли, и вы сбежите из дома, лишь бы быть поближе к ним. Лишь бы держать их в руках. Врастут в вас буквально и фигурально, придут в ваши сны и превратят их в кошмары или в самые прекрасные на свете мечты.
Раймон Дэси мечтал о былой Инезаводи. В основном он мечтал о ней, потому что она приносила прибыль. Но еще и потому, что в той, похожей на рабочий муравейник Инезаводи из его воспоминаний все было просто и предсказуемо. Его жена была рядом, и дочери тоже: бегали по берегу, собирали ракушки, возвращались в дом на скале и смотрели на море. В те дни Дэси чувствовал, как под его ногами шевелится механизм прогресса, как добываются длины и длины магических нитей и звенят в тон тому золоту, что вскоре осядет у него в кармане.
Раймон Дэси скучал по тем временам так сильно, что позабыл: если вы преклоняетесь перед прошлым, это вовсе не значит, что люди, живущие под вашей крышей, отрекаются от настоящего. Раймон Дэси отдал бы все, чтобы шахты снова заработали. Он не думал, что этим «всем» окажется его семья.
Поначалу проекты этого малого, Ваари, впечатляли. Как и рекомендательные письма с его места учебы – неплохой школы в Двужилье, благородной и принимающей молодых людей лишь из самых уважаемых семей округи.
Раймон Дэси не сразу вспомнил его, а когда вспомнил, вцепился в Ваари с новой силой. Человек с целью был уважаем. Человека с такой эмоциональной целью было легко направить на нужный путь. Всего лишь указать на Порез как на потенциальный источник нитей. Обещать юнцу все, что он пожелает. И выкупить шахты.
Дэси не успел добраться даже до первого шага, когда его жена забрала дочерей и уехала за Хребет. Сказала, что больше не может выносить его одержимость этой дырой. Сказала, что даже мамин дом лучше этой «огромной особняковой могилы».
Раймон Дэси был уверен, что они вернутся – вернутся, когда он снова станет влиятельным и уважаемым и снова будет зарабатывать деньги. Им ведь пришлось купить ферму Жадаров, чтобы сводить концы с концами.
Инезаводь приходила в упадок, но Дэси боялся большого мира. Он не знал ничего, кроме тяжкого ремесла арендодателя: прежде он сдавал часть тоннелей под скалами для разработки, теперь сдавал фермерам их собственную ферму. Ваари вроде бы занялся чем-то дельным: расчертил схему шахт, набросал вычисления (хотя, откровенно говоря, Дэси и сам мог бы ему сказать, что день равноденствия подходит для таких дел). Пообещал открыть Порез, когда Дэси достанет ему ножницы.
Дэси, конечно, врал. У него были связи в столице, но никого, кто мог бы подойти к мастеру Цеха и попросить пару ножниц. «Тех самых». Когда Ваари понял, что его дурят, он пригрозил передать переписку Когтям. Или хотя бы дружинникам.
Ваари бросил угрозы прямо в лицо Дэси – выполз из своей норы, показал наглую смуглую морду в стенах самого красивого особняка этого города. А потом исчез. Поначалу Дэси даже обрадовался. Что оставалось? Нанять посредника для покупки земли. Стащить у Ваари этот его чудо-агрегат, которым он хвастался на последней встрече. Найти того, кто сможет с ним обращаться… кажется, Джарх, бывший Старатель, очень тосковал по старой работе. Да и в механизмах знал толк.