волосы липли к шее и воротнику, который стоило бы расстегнуть, но Леда поплыла вперед, снова освобождая разум от лишних мыслей.
Кричал ребенок – Леда почти различала его барахтающийся в клочьях тумана силуэт. Она не позволяла себе думать о гигантской тени, которая скользила за ней: она могла бы отвлечь ее на себя, но что толку, если мальчишка утонет? Леде оставалось только добраться до него первой, а потом… А о «потом» она задумается после.
– Помоги!
Леда услышала это так ясно, словно кричали ей прямо в ухо. То, что она приняла за силуэт, оказалось туманным трюком: она развернулась и увидела ярко-рыжие волосы и бледную кожу совсем в другой стороне.
– Держись! – ответила она прежде, чем подумала, не лучше ли попросить бедолагу помолчать.
– Помо… – Крик оборвался и сменился яростным всплеском.
Леда нырнула.
В темной воде кожа мальчишки сияла, подобно маяку. И что-то тянуло его вниз. Что-то, чего Леда не могла разглядеть.
Она ринулась вперед. Правая рука почти инстинктивно сжалась на воротнике – там, где Леда носила свой последний рубеж обороны. Крошечный и почти бесполезный. Но все же.
Пальцы привычно легли в петли закрытых ножниц – небольшой Цеховой эмблемы, подарка Жоррара, от которого она не ожидала помощи. Леда добралась до бледных ног, которые отчаянно пытались высвободиться, и ударила по дуге, не всматриваясь, – вниз и как можно дальше. Море сотрясло – и вода почти вытолкнула Леду на поверхность. Вместе с испуганным патлатым мальчишкой, который в сером вечернем свете казался призраком.
Несколько мгновений они просто смотрели друг на друга, тяжело дыша: Леда сжимала в руках брошь, а мальчишка вполне уверенно держался на воде – для того, кто совсем недавно звал на помощь. Глаза у него были такие же серые, как день, а в окружении веснушек и белого полотна кожи казались двумя морями.
Леда сглотнула и опустила взгляд. Мальчишка сделал то же и хрипло выдохнул:
– Ты кто такая?
Леда не успела спросить, почему он задал именно этот вопрос. Он словно знал, кто тянул его вниз. Кто преследовал их в воде. Туман и часть темных тяжелых волн пронзила песня.
Самая прекрасная из всех, что когда-либо слышала Леда, – а она ведь бывала на концерте «Морозной Луны» в Нижних Гроздях. Слышала их плач по ушедшему миру, который никто и никогда больше не увидит. Эта песня лилась подобно меду и пронзала, словно стрела. Она понимала Леду. Понимала, как никто и никогда не понимал. Она…
Соленая вода накрыла ее с головой – Леда не успела вздохнуть, и теперь тишина моря больше не походила на объятия. Она была кандалами. Она тянула вниз.
Мальчик остался на поверхности. Мальчик остался, и она… гортань закололо; Леда выдохнула стайку пузырей, которые вихрем расцветили темные воды. Перед глазами начал расползаться туман. Леда еще раз взмахнула бесполезной брошью, попыталась выплыть к ветру, к небу, к… к чему-то еще, что тянуло ее за собой. Манило. Обещало так много.
А потом она опустила взгляд и увидела замершую под ней тень, различимую даже в ониксово-зеленой глубине. Огромную тень с распахнутыми парусами-крыльями.
Море снилось Леде, сколько она себя помнила.
Она могла годами обманывать себя, выходя на вершину Цеховой башни и подставляя лицо солнцу, но даже оно бы не высушило то море, что жило в любом жителе Инезаводи. Они все носили его с собой: кто-то под сердцем, кто-то в голове, а кто-то, как Леда, – в мыслях, над которыми у нее не было контроля.
Море снилось ей и пока она сгорала в костре боли, отводила взгляд от своих израненных рук. Накрывало прохладными волнами и утаскивало боль с каждым новым отливом, стирало кровоточащие раны, оставляя светлые полоски шрамов. Во сне они чуть светились – так же, как оставившая их нить, которая дала отпор.
Ни одна нить судьбы не желает, чтобы до нее дотрагивались. У нее уже есть положенное место в огромном Вселенском полотне. Что будет, если попытаться ее выдернуть? Отрезать? Сплести с чем-то еще? Не потянет ли она за собой и все остальные?
Море снилось Леде и сейчас. Она точно это знала, хоть и не успела поймать этот потрясающий переход: секунду назад что-то тянуло ее вниз, в пучину, а теперь она стоит на берегу, босая, в одном из старых белых платьев, которые оставила в Инезаводи и надеялась больше никогда не увидеть. Тумана не было – только красное, утопающее в море солнце и его рыжие блики на волнах.
Леда прикрыла глаза и вдохнула соленый воздух. Закружилась голова, и она не сразу поняла причину… Ее не мутило. Она просто соскучилась. Соскучилась так, что могла бы приходить сюда каждый вечер, лишь чтобы проводить солнце и свое ускользнувшее будущее. Оно осталось на вершине башен, в глубине их Цехов, в переулках Города-Грозди, у Рыбных алтарей и на Всесветном рынке, под сенью нижних ярусов и ветвей Домдрева.
Ох, Ткачи, если бы она осталась… но она не смогла. И не только потому, что Цеха нависали бы над ней напоминанием, и даже не из-за ошибки, которую она должна была исправить. Леда попыталась сбежать от себя новой к себе старой. Хорошо ли это закончится? И нужно ли ей лишнее напоминание, если она носит его при себе?
– Откуда они?
Леда распахнула глаза и обернулась. Ничего не изменилось. Пляж был пустым, солнце замерло в своем вечном падении – совсем как Леда, но об этом не стоило думать. Рюшки платья колыхались на плечах и обертывались вокруг лодыжек. Леда зарылась пальцами ног в мокрый песок и нахмурилась.
Голос казался знакомым. У нее была отвратительная память на лица и голоса, и это распространялось во всех направлениях: сама Леда могла петь разве что в Рыбном Хоре, псалмы которого состояли в основном из молчания. Но даже при всем при этом голос казался ей знакомым. И слова… слова тоже. Они были не такими, какими она пользовалась большую часть жизни. Она знала это так же точно, как и то, что нет нужды переспрашивать. Голос спрашивал о ее шрамах.
Леда опустила голову. Пряди, выбившиеся из косы, тут же закрыли лицо. Но это не помешало ей увидеть то, на что она старалась лишний раз не смотреть.
Она избегала их все то время, пока лежала в жаркой Цеховой нише: тогда ее сны были полны обжигающего света. Когда повязки наконец сняли, Леда не стала вглядываться в новые узоры на своих ладонях, пальцах и запястьях. Она знала, что они там, чувствовала их не только кожей, не только через боль, но и всем своим существом. Этого было достаточно.
– Я… – Леда открыла рот, но ветер переменился, взметнул ввысь песок и воду и выбил из нее дух.
Пришлось сжать зубы и зажмуриться.
Когда Леда представляла возвращение домой, она не видела моря в своем горле, не видела тумана в своих легких и совершенно точно не видела никаких чудовищ… разве что песок в сапогах. Песок пробирался повсюду. Это было неизбежно. Леда не видела в этом теоретическом будущем мерцания маяка. Не видела мальчишки, сражающегося с волнами.
Стук сердца сравнялся с ритмом песни, которую она перестала слышать, и Леда ринулась вперед. Поднырнула под мальчишку, поплыла в сторону сияющего во мраке маяка. Она старалась не представлять, как громадная тень рассекает за ней туман и волны с легкостью, которая не снилась ни одному кораблю.
Леда упорно плыла, слыша лишь два сплетающихся дыхания и плеск соленых волн. Чувствовала только воющие от натуги мышцы. В какой-то момент мальчишка прекратил быть грузом и начал ей помогать. А потом в подошвы ударился песок, и Леда, подхватив мальчишку под мышки, побежала. Побежала не оглядываясь, потому что знала, чем это обычно заканчивается.
Когда Леда открыла глаза, в них ударил свет – тусклый, какой-то размытый. А потом белые лучи заслонило собой лицо. О стенки ее черепа все еще бились безжалостные волны, и Леде понадобилось некоторое время, чтобы понять – она больше не барахталась в море. И мальчишка тоже.
Он нависал над ней бледной тенью – куда более худой и рыжий, чем она представляла. Туман в самом деле лишил его цвета. Как же в таком случае выглядела она сама?
– Ты… – слова вываливались из нее, словно комки водорослей, которые она старалась выплюнуть. – Как?
Лицо его все еще было в тени, но Леда заметила движение бровей. Вроде бы вполне обнадеживающее.
– Высох, – сказал он так, словно боялся получить плохую оценку, а потом поводил плечами и добавил совсем другим тоном, словно извинялся и в то же время обвинял ее: – Зачем ты это сделала?
Сложнее вопроса он задать бы не смог. Леда попыталась найти хоть одно слово, подходящее ситуации, но зацепилась скорее за тон. Что она сделала не так?
– Очухалась, значит, – раздалось где-то у мальчишки за спиной. Он подпрыгнул и развернулся. – Подожди у двери, Тиль.
Узкие плечи под серой рубашкой – явно с чужого плеча, она висела на нем мешком – приподнялись, словно мальчишка собрался драться за право остаться, но передумал. Опустил плечи, а затем и голову. Обреченно кивнул и побежал во тьму, чтобы вынырнуть в полоске света у каменной арки, которая вела, очевидно, к двери.
Леда приподнялась на локтях и зашипела. Головная боль оказалась меньшей из ее проблем: руки пульсировали, будто она зарыла их в горячий песок и просидела так несколько часов. Она прищурилась: изогнутые стены и сваленные вдоль них мешки превращали полоски света, падающие из высоких маленьких окон, в волнистый полумесяц. Леда приложила руку к камням справа от себя – на них белели вырезанные инициалы и неуклюжие рисунки. Знакомые. Она была внутри маяка.
Леда была внутри маяка, лежала рядом с погасшим камином и с доказательством того, что детство не приснилось ей в кошмарном сне. А под каменной аркой стояла бабушка Лиса.
Леда помнила ее чуть другой – менее согбенной и более черноволосой, с тонкими ручейками седины. Может быть, чуть более бледной: даже в той крохе света, что дарили окна маяка, бабушка Лиса казалась сделанной из побуревшего пергамента и покрытой воском, как те бумажные фигурки, которых было так много на Всесветном рынке. У самой Леды плохо получалось обращаться с бумагой. Она предпочитала разделять, а не складывать. Когда она сообщила об этом одной из торговок фигурками, та засмеялась и достала из-под прилавка собственные ножницы – совсем не похожие на те, что носила с собой Леда. И все же.