– Иначе я поступить бы не смог, – Тизон склонил голову, и уже на следующий день Милдрет приказала приготовить для него коня, а ночью пришла и отперла дверь.
Милдрет была уверена, что никого давно уже не волнует пленник, запертый внизу, но когда она стояла на стене и смотрела, как Тизон отъезжает на юг, обнаружила, что на плечо ей легла сильная рука.
– Ты всё-таки выбрала их, – услышала Милдрет голос у себя за спиной и вздрогнула.
– Не их, – сказала она тихо, – его. Прости, Эллер, но я принесла присягу сэру Грегори и всегда буду верна ему. Разве ты не верен своей тенше так же?
– Я верен своему клану.
Милдрет вздохнула.
– Значит, мы друг друга не поймём.
Она понимала, что начинает любить этих людей – пусть иначе, не так, как любила Грегори, и это была странная, не знакомая ей ранее любовь, обращённая ни к одному, который значил для неё всё, а ко всем, кто окружал её. Но даже все вместе они не могли значить для неё так много, как значил Грегори один.
– Кого ты выберешь, – спросил тем временем Эллер, – если твой сюзерен прикажет тебе пойти против нас?
Милдрет закрыла глаза.
– Я выберу собственную смерть, – сказала она. – Не проси меня давать другой ответ.
Они разошлись по своим кроватям, и несколько дней Милдрет не думала ни о чём: ни о прошлом, ни о настоящем, ни о том, что ждало её впереди. Впервые она была вместе со всеми, кто окружал её здесь, в замке Карлевелок, телом и душой. Как будто долг, который требовал от неё думать о Грегори день и ночь, был выплачен Тизону вместо него.
А к концу второй недели мальчишка-слуга, которого Милдрет помнила как нового пажа Грегори, привёз письмо.
Сердце Милдрет стучало как бешеное, пока она вскрывала его, а дочитав до конца, Милдрет окликнула собственную служанку.
– Прикажи седлать коней, – велела она. – Нет, прикажи собрать войско. Немедленно мы выступаем к замку Бро.
Глава 53
Дни в замке Бро казались Грегори серыми и однообразными. Ни охота, ни пиры не радовали его. Еда казалась безвкусной, а вместо азарта скачки был лишь холодный ветер и ощущение, что он потерял что-то настолько значимое, будто это была половина его тела. Точно у него отнялась левая рука, и как он ни старался, как ни пытался нащупать то, что должно было лежать в ней – ладонь Милдрет – находил лишь пустоту.
По ночам он тоже стал плохо спать и бесконечно смотрел на витраж, вставленный в окно, который так ненавидела Милдрет. Теперь это разноцветное стекло стало последним напоминанием о той, кого Грегори потерял. Если же ему удавалось заснуть, то он просыпался посреди ночи от ощущения пустоты, поселившейся в постели. Кровать стала непомерно большой для него одного.
В том, что Милдрет он потерял, Грегори убедился довольно быстро – когда та не ответила на первое, на второе и на третье письмо.
Напрасно заглядывал Грегори в глаза голубю, сидевшему в клетке у него в спальне, в поисках ответа – тот ничего не мог ему рассказать.
Стояла к тому времени уже середина лета, но за окном бесконечно шли дожди, и запертый в четырёх стенах своей комнаты Грегори снова взялся писать письмо, но, едва поднеся к бумаге кончик пера, в ярости отбросил его прочь и опрокинул чернильницу, заливая чёрной жидкостью стол.
– Ненавижу! – выдохнул он и ударил кулаком по столешнице, размазывая грязное пятно.
Грегори корил себя за то, что отпустил Милдрет так легко. За то, что поверил ей. За то, что не приказал стражей запереть ворота и не посадил шотландку на цепь, чтобы только удержать её здесь – в замке Бро.
Но сделанного было не вернуть, и теперь Грегори отчётливо понимал, что Милдрет не вернётся к нему. Там, по другую сторону цепочки пограничных гарнизонов, был её дом. Там ей наверняка было лучше, чем здесь, где она всегда чувствовала себя пленницей. Грегори знал, что для Милдрет так и не изменилось ничего – ни когда она была посвящена в оруженосцы, ни когда стала сенешалем. Стены замка Бро продолжали давить на неё, и они с Грегори не раз говорили о том, как это можно изменить.
«Нельзя всю жизнь посвятить одному человеку», – думал Грегори с тоской. Эти мысли преследовали его, перерождаясь в злость.
Оставалась ещё надежда, что Милдрет вернётся через год, как и обещала – но раз она нарушила первое слово – писать, то не было никаких оснований полагать, что сдержит второе и вернётся в тюрьму ради него одного.
Дни проходили за днями, и Грегори всё больше убеждался в своей правоте, хотя её не подтверждало ничего – впрочем, и не опровергало тоже ничего.
Умом он понимал, что сейчас самое время для решения тех проблем, которые он не мог решить, пока Милдрет была рядом с ним – но заставить себя всё равно не мог.
Именно теперь Грегори казалась предательством сама возможность пустить Ласе в свою постель.
Та какое-то время обижалась на его холодность и не предпринимала попыток что-либо поменять.
После Сретения что-то резко поменялось для неё, и Ласе утроила напор.
Поначалу дело ограничивалось заигрываниями на пирах, попытками соприкоснуться руками и взглядами поверх чужих голов. Ласе не пыталась взять крепость штурмом, она заходила в обход.
Когда же все её ухищрения не привели ни к чему – Грегори не удостоил её ни ласковым взглядом, ни приступом гнева, он оставался холодным, как стены замка Бро зимой – Ласе на какое-то время пропала из виду, но лишь для того, чтобы зайти к своей цели с другой стороны.
В день Св. Грегори она подарила Грегори плащ, подбитый соболем и расшитый её собственной рукой, и, преподнося его в подарок, склонила колено у его трона, как приличествовало бы склонить вассалу, но не прекрасной даме.
– Я хочу, чтобы этот королевский плащ украсил твои плечи, мой господин, – сказала она, – чтобы яркость его цвета хоть немного скрасила серые зимние дни для тебя, потому что вижу, что вот уже почти год как ты сам не свой.
Ласе не упомянула об отъезде Милдрет, но оба поняли и так.
Дар был преподнесен в присутствии множества гостей, и потому Грегори не решился от него отказаться.
Плащ в самом деле был хорош, и в нём было куда теплей, чем в его прежнем плаще, так что, поколебавшись, наутро Грегори вышел осмотреть укрепления в нём.
Ласе, наблюдавшая за ним из окна, улыбнулась и тут же скрылась в тени.
Вторым её подарком стала рубаха – её Ласе закончила всего лишь за неделю. Поскольку рубаха Грегори основательно истрепалась к тому времени, он поколебался и принял её.
Ласе почувствовала, как расступается лёд. Впрочем, ей нужно было спешить, время шло, и с каждым днем приближался момент, когда блио начнет обтягивать живот. Следующую попытку она предприняла почти сразу – когда первая ярмарка приехала в замок Бро, Ласе заказала портному сюрко алого и синего цвета, дав сроку десять дней, и в тот же вечер явилась к Грегори после ужина отдать дар наедине.
– Что это? – спросил Грегори, внимательно осмотрев предложенный ему предмет. – Тебе не хватило пряжи на блио?
– Это сюрко, мой господин, – Ласе присела в реверансе, – самые прекрасные рыцари Европы теперь ходят в таком.
Грегори молча разглядывал непонятную тунику из плотной ткани, лишённую рукавов и раскрашенную в контрастные цвета, как шутовской наряд.
– Я подумала, – Ласе потупила взгляд, – что такому красивому мужчине, как ты, оно очень пойдёт. Но если я не угадала – я прикажу сделать что-нибудь ещё. Я сделаю всё для тебя, Грегори. Почему ты отвергаешь меня?
Грегори почувствовал переход в наступление и мгновенно отбросил в сторону сюрко, стоившее Ласе немалых денег.
– Вот к чему это всё, – зло произнёс он.
– Только не говори, что ты не знал! – Ласе вскинула на него взгляд. – Ты один уже год! Не вижу причин нам с тобой оставаться чужими, мы муж и жена!
Грегори скрипнул зубами и, склонив голову, посмотрел на неё исподлобья.
– Она вернётся, – упрямо произнёс он. – Ты ничего не знаешь о нас.
– Ох, прекрати! Я женщина, но не дура! Я как никто знаю, что ты поддался колдовству этой язычницы, но я уверена, это пройдёт! Все рыцари в замке благосклонны ко мне, только ты холоден, как снег! Но мы ведь были друзьями и тогда, когда я только вернулась из монастыря в замок Бро, тебе было интересно со мной! Что же не так теперь?!
– Может, дело в том, что ты участвовала в заговоре против меня? Ты знаешь, что делал твой отец?
– Я не знаю, что делал мой отец! Грегори, это было давно, и он уже мёртв! А я жива, почему я должна отвечать за его грехи до конца дней?
Грегори отвернулся и какое-то время смотрел на витраж, но поняв, что тот лишь злит его сильней, снова обернулся к Ласе.
– Я не виню тебя, – сказал он спокойно, – уже давно. Но Милдрет значит для меня всё. Она разделила со мной горе и радость. Когда я был пленником в собственном доме – она была со мной и сочувствовала мне. Когда я сражался, она подносила мне доспех. Когда я был ранен – она ухаживала за мной. У стен замка Лиддел вся слава досталась мне, хотя победа принадлежала нам двоим. Когда я терпел поражение у стен замка Бро, за мои ошибки она расплатилась собой. Так было всегда. Я клялся, что никогда не покину её, и если я не могу быть рядом с ней, я буду, по крайней мере, думать о ней.
– Но ты клялся и мне!
– Это другое, – Грегори пожал плечами, – ты сама знаешь, что я этого не хотел.
Ласе глубоко вздохнула.
– Что мне сделать, чтобы ты переменил своё мнение обо мне? – негромко спросила она.
– Ничего, – Грегори пожал плечами. – Стань Милдрет – и тогда ты займёшь в моём сердце место, которое занимает Милдрет. Иначе никак.
Несколько дней Ласе думала о том, что услышала от него, но времени оставалось слишком мало, чтобы придумать что-нибудь, и она решила прибегнуть к трюку, который использовала давно.
Ласе извлекла из сундука мужской костюм, распустила волосы, как это делала Милдрет, и когда колокола на колокольне отзвонили вторую часть ночи, вошла в таком виде в спальню Грегори.