— Ты? В гольф? Ха-ха-ха… это ты-то играешь в гольф? Не гони!
— Да, и я этому рад, вообще-то. Сейчас это единственное, что меня поддерживает.
— Прости, Тер… пап, но ты сам настроил меня против этой игры. Никогда в жизни не возьму в руки клюшку. Позвони Донне, она составит тебе компанию.
— Донне? Ты прикалываешься!
— Она встречалась с парнем, профессиональным игроком из какого-то клуба в Норт-Берике. У них ничего не вышло, потому что он был женат. Такой, уже в возрасте, водил ее за нос какое-то время.
Только, сука, не говори мне…
— Ясно…
— Это тот парень, который как-то раз лидировал в Открытом чемпионате. Ренвик.
Ах ты, сука, грязный, старый, потный ублюдок…
У меня нахрен перехватывает дыхание.
— Ты же не думаешь, что он приходится отц…
— Нет, по времени не совпадает…
Слава яйцам.
— Наверное, предложу ей, — крякаю я в трубку.
Впрочем, мне-то что, — по крайней мере, у этого придурка есть бабки. А из какого-нибудь тупицы с района алиментщики нихера не вытрясут… пиздец, кто бы говорил; браконьер, ставший лесником, не иначе…
— Она будет рада. Передавай ей привет.
— Передам. Чао, Джейс.
Пока я думаю о том, что Джейсон, который приходится Донне всего лишь единокровным братом, помогал ей чаще, чем я, до меня доходит, что кэб, сука, ползет, а не едет. На дороге выставлено заграждение, и все машины едут по одной полосе. В небо вздымаются клубы дыма.
Ну, пиздец…
Я медленно проезжаю мимо «Паба без названия», а там какой-то безумный движ. Из окон валит дым, полиция устанавливает ограждения, пытаясь отвести всех в сторону. Поскольку это эдинбургская полиция, то Скуби-Ду здесь нет; зато много криков, в том числе кричат парни из пивной, некоторых из них я знаю… они только что завалили какого-то седого мужика и пинками гонят его по улице… бедняге удается выбраться, полицейские вмешиваются и спасают его… прикатывает очередной мусоровоз, из него вываливаются еще копы… двух парней из паба вяжут и валят на землю поостыть.
Я подъезжаю поближе, глушу мотор и опускаю стекло. Сзади какие-то придурки начинают мне сигналить, поэтому я паркуюсь на тротуаре. Подходит коп и начинает орать:
— Здесь нельзя останавливаться!
Я указываю назад:
— Вообще-то, ваш коллега-сержант сказал мне остановиться, где смогу, потому что моя помощь может понадобиться, чтобы отвезти в больницу раненых.
Придурок стоит разинув рот, как будто ловит мух, а потом толпу с ревом начинает расталкивать большая пожарная машина и чуть не задевает мой кэб. Коп испарился. Я замечаю на дороге какую-то блестящую золотую фигню, выхожу и поднимаю ее. Оказывается, что это портсигар, довольно симпатичный, я засовываю его себе в карман. Какой-то парень замечает это и начинает осуждающе на меня смотреть. Я помню его лицо, мы виделись в пивной, это приятель Баркси — Тони, кажется. Лучше, если я начну задавать вопросы первым, решаю я.
— Что здесь такое, приятель? Ты ведь Тони, да?
Парень совсем запыхался, он с безумными глазами смотрит назад.
— Ага… тот придурок в канареечно-желтой куртке взорвал, сука, паб! Мы думали, что это пакистанская пташка-террористка бросила в пивную бомбы, но камера записала, что это был тот придурок в канареечно-желтой куртке! Его отпиздили по полной!
И правда! «Скорая» каким-то чудом пробирается через весь этот хаос, и санитары буквально соскребают беднягу с асфальта! У него разбиты очки, а вокруг сплошная кровь, которая постепенно впитывается в его куртку.
Тони смывается, но я замечаю Крейга, брата Эвана Баркси, который младше его на восемь минут. Он засекает кэб и подходит.
— В чем дело, Крейги?
— Этот придурок в канареечно-желтой куртке — ебаный псих! Швырнул в чертову пивную две, сука, бензиновые бомбы! Сжег лицо моему брату! И другим парням! Убили бы его нахуй, если бы чертовы мусора не прикатили!
— Пиздец… а паб сильно пострадал?
— У моего брата все лицо с одной стороны обгорело! Хуй с ним, с этим пабом! — кричит он и отходит туда, где собрались остальные парни.
А вот и Эван, на левой половине лица у него полотенце, его несут во вторую «скорую». Выглядит он, конечно, паршиво. Я замечаю Джейка, у него немного почернело лицо, он пытается прокашляться, и я говорю ему:
— Джейки, чувак… ты в порядке?
— Терри… да… я заметил только, как две бутылки, вроде бензиновых бомб, влетают в переднюю дверь. Никогда не видел ничего подобного. Мы попытались выбежать через заднюю дверь, но, видимо, я ее еще не открыл! Пришлось пробираться через огонь, чтобы выбраться наружу!
— А паб сильно пострадал?
— Огонь сразу перешел на стену, расхерачил музыкальный автомат и бильярдный стол…
— А что с баром, что с бухлом?
— Думаю, все в порядке, Терри. Пожарники уже внутри, — говорит он, оглядываясь на пожарных, которые стоят в дверях и заливают паб из шлангов. — Один полицейский уже спросил меня насчет страховки, ублюдок. Это же мой хлеб, черт возьми, Терри!
— Обычная полицейская процедура, Джейки, чувак изображает из себя говнюка, — говорю я, а сам думаю о том, что торчать здесь бессмысленно, потому что Горджи-роуд уже перекрыли.
Так что сажусь в повозку, разворачиваюсь на пятачке и, проскользнув через Полворт, еду в центр. Я проезжаю вьетнамский паб, и тут мне машет рукой одна из этих пташек в сраном капюшоне с амбразурой, за которой даже лица не разглядеть, и в платье, которые их заставляют носить эти сублимирующие верблюдоебы. Держат их под полным прикрытием одежды. Что ж, обычно я бы сказал: да ну нахуй. Но в данной ситуации это, наверное, единственная пташка, которую я могу пустить к себе в кэб без вреда для своего здоровья.
Я останавливаюсь, она залезает внутрь, и мы едем. Но это никакая, сука, не пташка, потому что она стаскивает с себя платье и — ебаный хуй!..
— Терри, добрый Терри, я знал, что это ты! Слава богу!
Это малыш Джонти!
— Джонти! Какого хрена ты так вырядился, маленький тупой придурок? Нет, не говори мне, приятель, я не хочу ничего знать. Просто скажи, куда тебе нужно.
— В Пеникуик, ага, точняк, в Пеникуик… только у меня нет денег…
— Забудь об этом, это меньшее, о чем нам с тобой стоит беспокоиться. Давай просто сматываться отсюда!
— Спасибо, Терри, добрый Терри, ты совсем как настоящий друг, Терри, точняк, настоящий друг…
— Джонти, давай-ка заткнись на минуту, приятель, — говорю я и втапливаю педаль в пол.
40. Бегство в Пеникуик
Терри отказывается свернуть за угол, туда, где стоит дом матери Джонти, и высаживает его на главной улице Пеникуика. Джонти немного озадачен, ведь он уже снял с себя паранджу. Теперь она лежит в одном из маленьких полиэтиленовых пакетов, которые ему дала Марджори и которые он использовал для покраски Джинти. Вылезая из кэба, он снова начинает уговаривать своего новообретенного брата:
— Зайди на чашечку чая, Терри, познакомишься с моей мамой и нашей Карен. Это моя сестра и сестра Хэнка, она ведь твоя полусестра и все такое!
— Нет, давай сам, приятель, — говорит удрученный Терри, думая про себя: Наверное, еще одна из объезженных мною кобылок.
— Но почему нет, Терри? Почему нет?
— Слушай, я правда не хочу знать, где ты живешь, Джонти. — Он двумя руками проводит по своей блестящей кудрявой гриве и отбрасывает ее назад. — Точно так же, как я не хочу знать, почему ты, надев платье арабской пташки, шел в противоположную сторону от полыхающего паба.
Джонти опускает голову на грудь. Потом он поднимает глаза и хныкающим голосом говорит:
— Но ведь мы как бы братья, Терри, и мы оба пытаемся быть добрыми.
Терри тронут взволнованной речью Джонти и чувственным водоворотом в глубине его глаз. Ему снова становится неловко. События и обстоятельства сорвали с него панцирь, и теперь что угодно может заставить его расчувствоваться.
— Я знаю, дружище, но каждый из нас жил своей жизнью, и мы почти ничего друг о друге не знали. Я слышал только, что этот старый ублюдок наделал кучу мелких спиногрызов и спиногрызок, — начинает вспоминать Терри. — Как-то раз я встретил одну пташку, и оказалось… ну, не будем углубляться в подробности. — Он смотрит на Джонти, который стоит разинув рот. — Но я знаю, что ты в довольно отчаянном положении и что в «Пабе без названия» случилось что-то нехорошее.
— Но почему нет…
Терри делает рукой жест, словно отметая любые возражения:
— Поэтому я не хочу знать, где ты живешь, никаких подробностей и никакой белиберды.
— Но так получилось, потому что…
— Нет, приятель. — Терри решительно качает головой, его кудряшки задевают край окна, и Джонти представляет себе льва. — Ничего мне больше не говори. Я оставляю тебя здесь, — с хмурым видом говорит он, глядя на Джонти, который выкатил нижнюю губу и стоит с несчастным выражением лица.
По щекам Джонти катятся слезы, и он начинает тяжело всхлипывать. Терри совсем сбит с толку, он выходит из кэба и неуклюже приобнимает Джонти:
— Все в порядке, приятель, я думаю, что из-за огня никто серьезно не пострадал.
— Серьезно не пострадал… — хнычет Джонти у него на груди.
— Эван Барксдейл, — говорит Терри, и Джонти, содрогнувшись при упоминании этого имени, высвобождается из объятий и отходит на несколько шагов назад, — вот у него пол-лица обгорело.
— Мне все равно, Терри, да, все равно, — говорит Джонти, — я знаю, это звучит так, как будто у меня злое сердце, — (теперь содрогается уже Терри), — но он хулиган. Он, да, ужасный хулиган. И Крейг, и все остальные тоже, точняк.
Мимо проходят две молодые мамочки с колясками. Одна из них жует жвачку и не спускает голодного взгляда с ширинки Терри. Терри на нее даже не смотрит.
— Ну, по крайней мере, теперь, с обожженным ебалом, его будет проще отличить от брата, — говорит он Джонти.
— Ага, проще отличить…
— Да, так что не о чем плакать.
Джонти смотрит на Терри бешено хлопающими глазами, полными боли и страд