Значит, вот она, борьба, о какой мне говорил Франжье. В эту ночь я перешёл Рубикон, я стал по другую сторону баррикады, пересёк водораздел… Идиотская фразеология! Почему не называть вещи своими именами? Я стал преступником, соучастником убийства. И винить-то некого… В чём я могу упрекнуть Гудрун и ребят? Ведь они всё это делали ради меня. За меня мстили. Рисковали. И убили тоже ради меня, не их — меня ведь узнал судья. Так кого ж упрекать? Кто истинный виновник?
Потом у меня в голове появляются совсем уж дурацкие мысли. Мне начинает видеться какая-то чертовщина. А не спектакль ли всё это? Заранее и хорошо продуманный сценарий? Почему Франжье не стал защищать меня в суде? Почему сам (непривычная честь) пригласил с Гудрун на обед в роскошный ресторан? Почему они насели на меня с этой местью? И кто так тщательно продумал и подготовил её? (Зная, что я на это не способен.) И (уж совсем бредовая мысль) когда Гудрун сорвала с судьи капюшон, не знала ли она заведомо, что он в сознании и увидит меня и узнает? И не будет тогда иного пути, как убить его? Сделали меня соучастником, а значит, окончательно прибрали к рукам?.. Словом, чего только в голову не лезет.
Поворачиваюсь к Гудрун, внимательно рассматриваю её. Во сне она выглядит моложе и… добрей. Она безмятежно посапывает. Даже нос не кажется сейчас таким длинным. Щёки порозовели. Её густые волосы (уж если есть у неё что красивого, то это волосы) рассыпались по подушке. Спокойно спит молодая женщина, не знающая кошмаров, угрызений совести, тяжких сновидений. «Право, — усмехаюсь про себя, — только крыльев не хватает моему ангелочку».
Снова встаю. Иду на кухню, выпиваю ещё две бутылки пива. Снова ложусь, закрываю глаза и… внезапно просыпаюсь. Смотрю на часы. Оказывается, я проспал как убитый семь часов. Солнце так и печёт через открытое окно. А Гудрун и след простыл. На кухонном столе нахожу записку: «К обеду буду в нашем ресторанчике. Жду».
До обеда целый час. Обед на этот раз будет для меня и завтраком. Встаю разбитый. Принимаю душ. Одеваюсь. Ровно в два вхожу в зал «Свидания гладиаторов». Гудрун уже ждёт меня.
Она, как всегда, поглощает чересчур обильный и сытный обед. Чему я, как всегда, удивляюсь.
Когда мне приносят кофе, а ей сигареты, наконец начинаем беседу.
— Ты молодец, — говорит, — расквитался с этим мерзавцем.
Лесть настолько очевидна, что приводит меня в ярость.
— При чём тут я?! Чем я молодец? Я, что ли, это придумал? Я его утянул? Я избил? И убил? Да я вообще сбоку припёка!.. — говорю всё громче.
— Ну уж! — усмехается Гудрун и с беспокойством оглядывается.
— А разве нет? Я был в стороне. Но, согласен, главный виновник я. Чем прикажешь расплачиваться?
— Трудно с тобой, — Гудрун вздыхает. — Тебя обидели — посадили ни за что за решётку. Судья — самодур, прислужник этой клики. Ты с ним рассчитался, как настоящий мужчина. Ну, помогли тебе, так что? В следующий раз ты поможешь. Главное в другом. Главное в том, чтоб ты понял: твоё место в рядах настоящих борцов против олигархии. И пощады им от тебя ждать нельзя, так же как теперь не можешь ждать пощады и ты.
— Какой же вывод?
— Ты должен вступить в ряды «Армии справедливости»!
Ну вот, теперь всё ясно. Что Гудрун и ещё кое-кто из ребят входят в эту организацию, я давно подозревал. Но не проверял, не интересовался. Ни к чему мне это.
Теперь она, по существу, сама призналась. Не просто призналась, а прямо потребовала, чтоб и я стал солдатом этой армии. И весь сказ.
Она смотрит на меня вопросительно. Я спрашиваю:
— И сколько ты даёшь мне на размышление?
— Неделю. — И вынимает сумочку, чтоб расплатиться.
Мы расстаёмся.
За эту неделю произошли два события, которые оказали решающее влияние на мой ответ.
Во-первых, был найден труп судьи. Его случайно вытащили рыбаки. Газеты со следующего дня после убийства уже шумели по поводу исчезновения судьи, полиция рыскала повсюду. Нашли машину, следы в гараже. Стали перебирать всех, кого он сажал. Меня не тронули — уж слишком мелким было наказание, подозревать меня в убийстве никому не пришло в голову. Вызывали разных вышедших на волю рецидивистов.
И вот нашли тело. Начали настоящее следствие. Быстро восстановили картину — судью ждали в гараже, схватили, надели наручники, капюшон, вывезли за город, зверски избили, потом пристрелили и тело бросили в озеро. Проследили путь машины. На этом всё закончилось.
Потом неожиданно начали таскать Эстебана. Держали на допросах по нескольку часов. В конце концов оставили в покое.
Газеты единодушно пришли к выводу: преступление из мести совершил кто-то из осуждённых или его сообщники. Но кто именно, установить не удалось.
Эти дни я жил в постоянном страхе. Ждал ареста, допросов, ночевал в отелях, вскакивал при каждом звонке. Сейчас с высоты сегодняшнего моего опыта я, тогдашний, кажусь себе смешным и наивным.
Но в то время я, наверное, таким и был.
Всё это привело к неожиданному результату — я так переволновался, так измучился страхом, что мне просто необходимо было кого-то возненавидеть, сделать ответственным за все эти переживания. Кого же? Ясно кого — полицию, правительство, ту самую «олигархию».
Короче говоря, к исходу шестого дня я созрел для вступления в «Армию справедливости». Я считал, что путь к прежней жизни мне заказан, что мне нечего терять. К тому же мне нужна была стена, за которой я мог спрятаться, сила, на которую мог опереться.
И когда я уже почти принял решение, произошло второе событие — разговор с Эстебаном.
Мы продолжали встречаться в спортзале, в университете, но реже заходили друг к другу. И это огорчало меня. Эстебана мне всё-таки не хватало.
В те дни только и разговору было, что о найденном трупе, о полицейских розысках, о всяких газетных сплетнях. Собственно, об этом все болтали.
— Ну, убили, — глядя мне в глаза слишком пристально, как мне показалось, сказал Эстебан. — И чего добились? Лишь ожесточили полицию. Вызвали неодобрение у людей, скомпрометировали борьбу за народные интересы. Ты хоть понимаешь это?
— Мне-то какое дело, — отбрил я его.
— Всем есть дело, — настаивал Эстебан. — И мне тоже.
— А тебе-то почему?
Он посмотрел на меня иронически и сказал:
— Да потому, что на меня хотели это убийство спихнуть, тут у меня недавно украли шофёрские перчатки, в которых я на мотоцикле езжу. Ну, поискал, поискал и бросил. И представь, в гараже у судьи этого мои перчатки и обнаружили. Взялись за меня. Да не получилось — оказалось у меня железное алиби: все эти дни я на соревнованиях был в другом городе на глазах у десятков людей. Не повезло убийцам.
Усмехнулся и опять посмотрел на меня:
— Террором, чтоб ты знал, Ар, ещё никогда никому ничего не удавалось достигнуть. Ни государственным, ни тем более индивидуальным. Сколько история сохранила примеров — приходил кто-то к власти, начинал террор и ничего не добивался. Возьми Грецию при «чёрных полковниках», возьми Чили, Сальвадор, Гаити, возьми Кампучию при Пол Поте, Иран при шахе, я уж про давнюю историю не говорю. А индивидуальный террор? Вспомни ОАС, возьми Ирландию, Италию, ФРГ, Испанию, Иран сегодняшний. Сколько гибнет невинных людей из-за всех этих взрывов, похищений, убийств… Что это даёт? А цель ясна.
— Какая?
— Очевидная, — усмехнулся Эстебан. — Внести панику, дестабилизацию, вызвать у народа усталость, тоску по «сильной руке», натравить всех на коммунистов, на левые партии, на прогрессивно мыслящих, намекнуть на «руку Кремля» и под этим соусом привести к власти реакцию, наследников Гитлера и Муссолини. Ну, словом, что я тебе азбуку читаю? Сам всё знаешь. К сожалению, даже очень неглупые и знающие эту азбуку люди на крючок попадаются. Там ведь не дураки действуют, там ого-го какие умные, образованные люди руководят, блестящие ораторы, смельчаки с опытом, со знаниями. И деньги есть, и связи, и организация у них будь здоров, и поддержка в том же правительстве, в той же полиции, против которых они воюют. Разные там, конечно, партии, течения, организации. Много их, да все одним миром мазаны.
— К чему ты мне всё это говоришь? — спросил я.
Он остановился, посмотрел мне ещё раз в глаза:
— Сам знаешь почему. Меня-то хоть не старайся обмануть. Передай привет Гудрун. Ей бы не на юридическом учиться, а на педагогическом. Отличный из неё учитель.
И ушёл, не попрощавшись.
Вот этот разговор, как ни странно, заставил меня окончательно решиться. Не знаю почему. Вернее, тогда не знал. Теперь-то я отлично понимаю всё. Я пришёл в ярость оттого, что Эстебан так легко раскусил меня, что он считал меня игрушкой в руках Гудрун (и не ошибался тогда), что пытается меня учить и воспитывать, что он меня презирает, что по собственной вине я потерял, наверное, единственного настоящего друга, что всё так подло и глупо вокруг, что так неудачно сложилась моя жизнь…
Вот такие мной владели тогда чувства, многие из которых были неоправданны, многие возникли по моей же вине. Но, так или иначе, они привели меня в «Армию справедливости», как и подобных мне, о чём я узнал лишь много позже, к сожалению…
Глава IVВыбор сделан
Событие это всколыхнуло весь город.
У студентов закончились каникулы. Вновь начались занятия в университете. Вновь студенты яркой толпой заполняют дворы, дорожки, зелёные лужайки университетского городка. После лета они в большинстве своём вернулись в alma mater загорелые, оживлённые. Хотя каникулы провели по-разному.
Вон те, обгоревшие до черноты, с выцветшими волосами и бровями, пополняли свои оскудевшие финансы, подрабатывая на юге на полях у фермеров. А эти трудились в лесах на повалах и с гордостью демонстрировали отросшие бороды, усы, шевелюры.
И эти двое загорели — только не на уборке и лесоразработках. Они провели каникулы на яхтах своих отцов, путешествуя по Карибскому и Средиземному морям, побывав в Гонолулу, Монте-Карло и Сингапуре. Им незачем пополнять свои финансы, они вообще не имеют представления о «пополнении финансов». Ведь пополнить можно только то, что исчерпывается. А их финансы (точнее, их родителей) неисчерпаемы.