Иные полицейские, видя, что тот или иной преступник, арестованный подчас ценой жизни их коллег, очень скоро оказывается на свободе, предложили создать тайную полицейскую организацию, наподобие южноамериканских «эскадронов смерти», которая без всякого суда будет расправляться с преступниками. Действительно, кое-где такие полицейские организации возникли и даже начали делать своё дело. Однако очень быстро объектом их репрессий стали не столько уголовные преступники, сколько прогрессивные политические лидеры. Это вызвало слишком сильное возмущение в стране, и организации прикрыли, наложив на их членов строгие взыскания — до трёх суток домашнего ареста!
Что касается студентов, то они активно участвовали во всей этой неразберихе, устраивая демонстрации, митинги, сидячие блокады посольств и консульств, расклеивали плакаты, раздавали листовки. И столько там высказывалось мнений, суждений, предложений, возражений, сколько в университете было студенческих групп, обществ, организаций и союзов, то есть десятки.
В стены консульств и муниципалитета летели «бомбы» — пластиковые мешочки с краской, яйца. Иногда горели перевёрнутые автомобили, участились схватки с полицией, аресты «вожаков». Адвокатская контора «Франжье и сын» процветала. У Ара и Гудрун прибавилось работы, и это стало их раздражать.
Вот тогда-то и состоялся у Ара надолго запомнившийся ему разговор с Эстебаном.
Как всегда, они встретились в спортзале, хотя в последнее время Ар посещал его всё реже и реже — он уже понял, что против пистолета бессильны самые совершенные приёмы каратэ.
Моросил мелкий дождь, осенние тучи затянули небо, дул пронизывающий ветер. В этот субботний день было мало прохожих, и те торопились добраться до дома. Да ещё одинокие фигуры с собаками на поводке, прогуливавшие своих питомцев.
Было тихо, лишь откуда-то издалека доносились городские шумы, к которым городские жители давно привыкли.
Ар — высокий, широкоплечий, в светлом плаще с поднятым воротником, со сверкавшими дождинками в светлых волосах, и по контрасту с ним невысокий, коренастый, черноволосый и черноглазый Эстебан.
Насколько далеко разбежались дороги этих некогда близких друзей, знали разве что они сами, да и то вряд ли.
Ар внешне был всё тот же молодой красивый плейбой, баловень женщин, кумир товарищей. И нужно было очень хорошо его знать, чтобы по углубившимся складкам в уголках рта, лишним морщинам на переносице, по возникавшей порой лихорадочной вспышке в глазах почувствовать в нём горькие внутренние перемены.
Эстебан шёл молча, сосредоточенно глядя под ноги, словно готовясь к решительному разговору.
Он и готовился к нему.
Чувствуя это, Ар нервничал.
Наконец Эстебан вздохнул, словно человек, собравшийся нырнуть в холодную речку, и сказал:
— Слушай, Ар, мы когда-то были друзьями… Не перебивай! Именно были. Сейчас этого давно нет, женщина перебежала дорогу. — Он усмехнулся. — Обычное дело. Но Гудрун не баба в том смысле, в котором мы привыкли понимать. Не лезу в ваши интимные отношения, но для меня она прежде всего идейный противник. Да, да, не смейся! Она и её дружки. Если б она женила тебя на себе — дай вам бог счастья, но дело в том, что она прибрала тебя к рукам как единомышленника, сообщника, если хочешь. Если бы, к примеру, девушка, которая нам обоим понравилась, предпочла бы тебя, я бы не смог протестовать: ты ведь у нас признанный красавец, с тобой трудно тягаться. А вот то, что ты за ней пошёл, а не за нами, это жаль, с этим трудно примириться…
Эстебан замолчал.
— По-моему, ты перемудрил, — покачал головой Ар. — Гудрун прекрасный товарищ. Помимо иных отношений, нас связывает с ней дружба, она неглупа, добра, готова всем помочь… Она так же, как я и, кстати, как и ты и твои коммунисты, ненавидит существующий строй, капиталистов. Она была против грязной войны во Вьетнаме. Она говорит: «Лучше сжечь магазин, чем владеть им». Разве это не соответствует твоим взглядам?
— Да нет, — усмехнулся Эстебан. — Не соответствует. Жечь магазины не лучший путь чего-нибудь добиться. А что ещё говорит твоя Гудрун? Не знаешь? Так я тебе скажу. Например: «Всё, что способствует политической неуравновешенности в стране, служит нашим интересам». Тебе это ничего не напоминает? Нет? Ну, тогда почитай, о чём писали реакционные газеты в Чили или в Турции накануне известных событий. «На нас нападают, мы вынуждены обороняться!» Кто так говорит? Твоя Гудрун. А знаешь, что было сказано в письме, которое получило в своё время германское телеграфное агентство? «Тот, кто не будет защищаться, тот умрёт. Пора начать вооружённое сопротивление. Создадим Красную армию!» И создали в Западной Германии «Фракцию Красной армии». Что это террористическая организация чистейшей воды, я надеюсь, ты не будешь отрицать?
— И что назвать эту банду подонков Красной армией — кощунство? — Эстебан остановился и повернулся к Ару. — Ты думаешь, ваша «Армия справедливости» на много лучше?
Ар вздрогнул.
— О чём ты говоришь?! — возмутился он. — Какая «Армия справедливости»? При чём тут я? И Гудрун?
— Слушай, — примирительно заговорил Эстебан. — Я же не утверждаю, что вы входите в эту бандитскую организацию. Просто мне кажется, что Гудрун близка к ней… Не спрашивай! Есть у меня основания так думать. А всё, что относится к Гудрун, относится и к тебе. Так вот что я тебе скажу: вы плохо кончите…
— Это ещё вопрос, кто плохо кончит, — перебил Ар, — когда-нибудь полицейские прикончат тебя на твоём митинге.
— Вот-вот, — продолжал Эстебан. — Вот этого ты никак не можешь понять. Меня прикончат во имя правого дела, ясного, благородного дела. А тебя за совершение преступлений. Да! Да! Не возмущайся. Если же вы своего добьётесь и придёте к власти, то это будет ещё большей гнусностью. Потому что это будет второй фашизм. Уж тут террор станет государственной нормой. Посмотри на страны, где под предлогом борьбы с беспорядками и дестабилизацией установили так называемый «твёрдый порядок». Что это? Это тот же террор, только теперь им занимается правительство.
— Ты так говоришь, словно уже доказано, что я командую «Армией справедливости», а Гудрун у меня по меньшей мере начальник штаба. — Ар иронически покачал головой. — До этого пока ещё не дошло, представь себе.
— Дойдёт, дойдёт, — печально заметил Эстебан. — И боюсь, что скоро. — Он вдруг остановился и посмотрел Ару прямо в глаза. — Слушай, мы ведь были друзьями. Ну поверь мне хоть раз. Отойди от всего этого. Не хватает сил — уезжай. Совратят они тебя, если уже не совратили. Поверь мне хоть раз.
— Перестань, Эстебан, — Ар не на шутку рассердился, — не каркай. Я не изменился. И у меня своя голова на плечах. Я прекрасно знаю, когда Гудрун права, когда нет. И между прочим, знаю, когда прав и когда не прав ты. Так что разберусь. Это вы с Гудрун воюете за одно дело, а стоите на противоположных позициях. Я же стою посредине…
— Да не стоишь ты, — жёстко сказал Эстебан, — а сидишь. Между двух стульев. В такой позиции легче всего шлёпнуться на пол. Так что смотри…
— Нечего мне смотреть! И хватит меня учить. Я не ребёнок. Если ты и твои красные друзья боитесь нажать на спуск и пожертвовать жизнью, то есть такие, кто не боится.
— Когда надо было, мои «красные друзья» и стреляли и погибали. Было во имя чего. А вот во имя чего погибнет твоя Гудрун, и её «коричневые друзья», и ты заодно, если не возьмёшься за ум, неизвестно. Не хватает силёнок идти с нами, наберись сил хоть не идти с ними. Последний раз тебя предупреждаю, Ар. Как друг.
— Плевать я хотел на твои предупреждения! — окончательно взорвался Ар и неожиданно тихо добавил: — Да и запоздали они. Прощай, Эстебан.
— Прощай, Ар.
Так они расстались на углу старой улочки под мелким холодным дождём.
Но им доведётся проститься ещё раз при иных, совсем иных — трагических — обстоятельствах…
Ар всё стоял, провожая глазами своего бывшего друга. Невысокий, коренастый, тот шёл твёрдой, уверенной походкой, не оглядываясь, высоко подняв голову, не обращая внимания на усилившийся дождь.
И Ару почему-то представилась в этот момент не хмурая улица, залитая дождём, не торопящиеся прохожие, не широкая, всё уменьшающаяся спина Эстебана, а совсем другая, однажды виденная им картина: залитая солнцем площадь, ярко одетая толпа молодёжи, да и не только молодёжи.
Девчонки в джинсах и цветных блузках, женщины, толкавшие коляски с детьми, парни, среди которых были и белые, и жёлтые, и чёрные — те, кто приехал из своих заморских стран, надеясь отыскать в их городе приличную работу, а нашёл лишь тяжкий труд за гроши, пренебрежение, презрение к их цвету кожи, к их «возмутительным претензиям», чтоб их тоже считали полноценными людьми.
Шли и пожилые, иные опираясь на костыли или на палки.
Но в большинстве молодёжь.
Они несли множество плакатов, знамён, лозунгов.
И в первых рядах Ар видел Эстебана таким, каким он его запомнил тогда, в тот солнечный голубой день, на той широкой светлой улице, впереди этой огромной, яркой, грозной массы людей, ведущего её за собой…
Настроение у Ара было отвратительным — неужели Эстебан догадывается, что он вступил в «Армию справедливости» или даже что он участвовал в убийстве профессора Дрона? Нет, этого не может быть! Иначе он бы с ним вообще не стал разговаривать. И всё же не страх был главным. Гораздо важнее, что он потерял друга, лучшего, а быть может, единственного настоящего друга.
И, как всегда в таких случаях, он заторопился увидеть Гудрун.
Они теперь снимали небольшую квартирку на последнем этаже пятиэтажного дома. Здесь они встречались с друзьями и засиживались, беседуя, за полночь. Иногда к ним среди ночи или на заре стучался в дверь (звонка не было — Гудрун не любила звонков) какой-нибудь неизвестный человек. Он называл пароль, и они впускали его на день-два-три. Кормили, переодевали, а бывало, что лечили лёгкую огнестрельную рану. Разговаривали мало. Эти недолгие жильцы склонностью к болтовне не отличались. К тому же некоторые плохо знали язык — они явно были из иных краёв.