Люди эти возникали словно из небытия и в небытие уходили. И порой Ар и Гудрун удивлялись, как могли эти люди вести такую жизнь. Им обоим тогда и в голову не приходило, что настанет время и так будут жить они сами…
Как-то вечером их удостоил визитом сам «шеф» Франжье. Он пришёл не один, с ним была незнакомая женщина. В выцветших джинсах, в старом, не первой свежести свитере и сандалиях на босу ногу, она выглядела весьма странно рядом с щеголеватым, элегантным Франжье.
— Знакомьтесь, это Рика, моя невеста, — сообщил Франжье и громко рассмеялся. «Невеста» улыбнулась, видимо, это была его дежурная шутка.
При ближайшем рассмотрении Рика оказалась очень красивой женщиной, приветливой, остроумной, всегда готовой пошутить и принять шутку.
Не без удивления они обнаружили, что в ушах у неё бриллиантовые серьги, на руках бриллиантовые кольца, а на шее украшенный бриллиантами изящный золотой крест.
— Как устроились, голубки? — весело поинтересовался Франжье, цепким быстрым взглядом внимательно оглядывая комнату.
— Какие же это голуби! — воскликнула Рика. — Это орлы.
— Что правда, то правда, — согласился Франжье.
Ар и Гудрун молчали. Они ждали, когда наконец прояснится причина внезапного визита. Франжье болтал о том о сём, нетерпеливо поглядывая на часы. Через несколько минут раздался стук в дверь, и появилась Зебра. Её лёгкая блузка была застёгнута на единственную пуговицу, карман оторван, волосы растрёпаны. Казалось, она только что вырвалась из уличной потасовки. Но никто не удивился — у Зебры частенько бывал такой вид.
— Ну вот, друзья, все участники операции собрались. Можно начинать совещание.
— Какой операции? — спросил Ар.
Глава VСлавные дела «Армии справедливости»
Я спросил его:
— Какой операции?
Я хорошо запомнил тот день. Может быть, потому, что он был с утра таким спокойным, солнечным и тихим. А спокойных дней стало выпадать на мою долю всё меньше и меньше.
Встали поздно. Гудрун варила кофе на кухне. Это она умеет делать великолепно. Хоть на что-то пригодилось её мелкобуржуазное воспитание, от которого она теперь так отчаянно открещивается. Готовит она очень хорошо — особенно блинчики с вареньем, с мёдом или с сахарной пудрой. Ах, какие блинчики, пальчики оближешь! Впрочем, когда пальцы пахнут порохом, то такое желание пропадает. А в те дни у меня они чаще пахли порохом, чем мёдом. Вот так-то.
Я стал очень старательно заниматься по утрам гимнастикой. Наверное, потому, что реже стал ходить в спортзал. Ну что там делать? Совершенствоваться в каратэ? Каратэ, конечно, может пригодиться, но, когда больше имеешь дело с пистолетом, лучше научиться как следует стрелять. Гимнастикой я занимаюсь каждое утро исправно. Приобрёл целую аппаратуру. Гудрун это поощряет. Иной раз она садится, закинув ногу на ногу, курит и с удовольствием наблюдает, как я, обливаясь потом, качаю гантели, растягиваю эспандеры, отжимаюсь.
Сама она, сколько её помню, зарядку не делала, между тем мускулы у неё железные. Иной раз так обнимет, что у меня кости трещат, а я, как вы знаете, отнюдь не слабак.
Если уж хотите, чтоб я с вами был совершенно откровенным, то признаюсь — перестал я посещать спортзал из-за Эстебана. У нас были одни и те же часы тренировок, только боксёры тренировались в нижнем зале, а мы в верхнем. И всякий раз так получалось, что домой мы возвращались вместе. Вот это меня тяготило. А после одного разговора я вообще перешёл в другую группу, потому что разговаривать с Эстебаном мне стало невмоготу. Я начал избегать его, да он, надо признаться, мне и не навязывался.
Плохой это был разговор. Дурацкая манера у Эстебана — говорить то, что думает. Вот он и сказал мне, что давно мы уже перестали быть друзьями, что мой единственный друг теперь Гудрун и что он об этом очень сожалеет, потому что она стерва и до добра наша дружба с ней меня (да и её) не доведёт. Ну, может быть, он не совсем так выражался, поделикатней, но смысл был такой.
Я, конечно, возражал. А потом долго размышлял над его словами. Странно: мы стремимся вроде бы к одной цели, но их уважают, а нас нет. Ведь и мы и они против капитализма, против атомной бомбы, против «грязной» войны, за равенство, за свободу. И мы и они. Сначала я думал, что расхождение наше в методах. Они всё делают (это я только вам признаюсь, по секрету) чисто как-то, честно. Говорят то, что думают, и делают то, о чём говорят. А мы?
А мы, во-первых, не говорим, а орём, во-вторых, делаем совсем не то, что проповедуем. Мы против войны, а льём кровь, мы против капиталистов, а кто же тогда Франжье? Мы против атомной бомбы, но лозунги-то у нас реваншистские, а что такое реванш, как не война? Когда я слишком долго размышлял обо всём этом, я шёл к Гудрун. Она, как всегда, успокаивала меня. Действительно, невозможно справиться со всей этой империалистической верхушкой с помощью пустой болтовни. Революция бескровной не бывает. Так зачем ждать, пока «созреют массы»? Разве нельзя этому созреванию помочь, проложить, так сказать, к нему путь бомбами и пулями? Если, как утверждает Гудрун, да и Франжье, собственность — это кража, то владелец этой собственности — вор. А воров полагается наказывать. Между прочим, и смертью.
Вы, конечно, скажете, что наказанию предшествует приговор, который выносит суд. Кто же судьи? Да мы же и судьи!
С другой стороны, если каждый будет сам себе и следователь и судья, могу себе представить, что начнётся. Ого-го!
Да, не было у меня в голове ясности. Это теперь, когда я создаю эти «мемуары», мне всё ясно и понятно. А тогда такая путаница была в голове, такая каша, что иной раз хотелось куда-нибудь уехать подальше — в Африку, что ли, или в Австралию. Вот Эстебан так и сказал мне: «Не хватает сил — уезжай». Надо было его послушаться, уехать подальше и пробыть там подольше. Но как раз на это сил и не хватало.
Трудные были тогда для меня времена. И хотя я изображал из себя «главу семьи» (а Гудрун поддерживала эту игру), но в общем-то она мне помогла пройти тот кусок моего, теперь я это понимаю, никчёмного жизненного пути (уж лучше бы не помогала!).
Мы вели тогда странный и смутный образ жизни. Половину дня проводили в конторе у шефа. И, честно говоря, не всегда задания, которые я получал от знаменитого адвоката, были связаны с защитой его клиентов. Ну, хоть такое.
Однажды мне и ещё одному студенту нашего курса, тоже подрабатывавшему в конторе, поручили разыскать и привезти к шефу важную свидетельницу. Франжье предупредил, что женщина эта неврастеничка, всего боится и в свидетели идти не хочет. Но если он с ней поговорит, то сумеет переубедить. Важно только доставить её к нему без лишнего шума. Поэтому лучше привезти её к нему не домой, не в контору, а на его загородную виллу (я тогда впервые узнал, что у Франжье, идейного борца против личной собственности, имеется загородная вилла, даже две, как я потом выяснил).
Словом, подъехали мы с этим желторотым студентом к маленькому домику, который нам указал Франжье (начертил план на бумажке). Студент остался в машине, а я позвонил в дверь. Открыла средних лет неприметная женщина в фартуке, в резиновых перчатках (что-то делала по хозяйству).
— Вы, — говорю, — госпожа такая-то?
— Я.
— Вас просит приехать к нему господин адвокат. Это ненадолго.
— Какой адвокат? — удивляется она. (А меня шеф предупредил, что она будет играть комедию, мол, ничего не знаю, ничего не ведаю.)
Я говорю ей:
— Прошу вас, не упрямьтесь, это ради вашего же блага, поедемте. (В точности выполняю все инструкции шефа.)
— Уходите! Я ничего не понимаю. Несёте какую-то чепуху. Вы, наверное, пьяны. Уходите. А то позову полицию.
Тогда я заталкиваю её в дом, вынимаю из кармана компресс с какой-то дрянью и крепко прижимаю к её лицу. (Странный, конечно, способ обращения со свидетелями, но раз так приказал шеф…)
Она чуть подрыгалась и замерла.
Тащу в машину, благо район пустынный, и мы с моим трясущимся с непривычки подручным отвозим её на виллу, в сотне километров от города. Нас ждёт Франжье и ещё какой-то бородатый тип в очках, которого я раньше не видел. Вношу «свидетельницу» в дом, тащу в подвал (Франжье указывает дорогу). Там комната (для прислуги, что ли?) без окон, как бомбоубежище. Стол, кровать, стул, гардероб, умывальник. Кладу женщину на кровать.
— Всё? — спрашиваю Франжье.
— Всё, — отвечает. — Уж я с ней найду общий язык. Мой клиент будет доволен.
И я уезжаю.
А потом узнаю, что главный свидетель обвинения на процессе, в котором участвовал Франжье, неожиданно отказался от всех своих показаний и подзащитного нашего шефа оправдали за недостатком улик.
Ну, оправдали так оправдали, ничего особенного — мой шеф удачливый, он и не такие процессы выигрывал.
Только вот как-то случайно попалась мне на глаза газета с материалами, посвящёнными тому процессу (в своё время о нём много писали). На одной из бесчисленных газетных фотографий изображён главный свидетель обвинения, тот самый, что так внезапно и необъяснимо отказался от всех своих показаний. Фоторепортёр снял его на пороге его дома вместе с женой. Я сразу узнал и дом и жену. Только на фото она без фартука и резиновых перчаток, а в шляпке и меховом жакете. Но я-то её сразу узнал. Всё ясно. Я б на его месте тоже отказался от показаний. Жена как-никак… Какая всё же свинья мой дорогой шеф. Мог бы посоветовать мне хоть тёмные очки надеть. И тут я вспоминаю, что он таки посоветовал мне это. Только я пренебрёг его советом.
Эх, если б я так поступал со всеми другими его советами… Почему мы все так крепки задним умом, а? Почему, я вас спрашиваю.
Впрочем, разве все честные, порядочные, законопослушные и благополучные поймут меня? Как же! Дурак, скажут, сам виноват. И будут правы.
Однако вернёмся к нашим баранам (как говорят французы), то есть опять же ко мне (извините за неважный каламбур). Значит, мы с Гудрун аккуратно работали в процветающей адвокатской конторе «Франжье и сын», ходили на лекции, участвовали в студенческих демонстрациях и митингах.