Проходит минут двадцать. Мы уже начинаем беспокоиться, когда наконец появляется пилот. Он так же молча жмёт нам всем руки (удивительно вежливый здесь народ), садится на своё место и включает двигатель. Вертолёт плавно поднимается в воздух и с потушенными огнями углубляется в ночь.
Летим, наверное, с час словно в аквариуме с чернилами. Час на вертолёте? Значит, километров триста. Наконец приземляемся. И как только пилот нашёл место посадки! Выходим. Кругом джунгли, воздух сырой, жара, такое ощущение, что находишься в сауне. Выясняется, что не так темно, как казалось в вертолёте. На небе здоровенные звёзды, и где-то край горизонта начинает светлеть. Можно разглядеть неизменный жилой вагончик и группу людей возле него. Пилот куда-то уходит, и через несколько минут к нам подъезжает «лендровер» с двумя мужчинами. Они одеты в маскировочные комбинезоны и береты. Один из них жестом приглашает нас в машину. У нас уже нет сил ни говорить, ни удивляться, так мы устали.
«Лендровер» с полчаса колесит по лесной дороге и упирается наконец в высокие фигурные железные ворота. В ограде из колючей проволоки они выглядят нелепо. У ворот шест, на котором полощется флаг — в слабом свете я умудряюсь разглядеть на жёлтом фоне чёрную маску, пересечённую автоматом.
Сопровождающий нас подходит к видеопереговорному устройству и что-то бормочет. Ворота открываются, и мы въезжаем. Машина останавливается у приземистого деревянного дома. Из него выходит мужчина тоже в маскировочном комбинезоне, они шепчутся несколько минут, и мы снова едем. Теперь мы, как я понимаю, у цели — два десятка маленьких бунгало разбросаны в джунглях. Нас вводят в один из них. Две крошечные комнаты, туалет. На окнах светомаскировочные шторы, под потолком вентиляторы. Всё чисто, всюду порядок. В одну комнату наш сопровождающий заталкивает Гудрун и Рику, в другую — меня, на прощание говорит:
— Подъём в семь, завтрак в столовой, вам покажут. Отдыхайте.
Первые слова, которые мы слышим в этой стране молчунов.
Наутро встаём совершенно разбитые. Сказывается долгий утомительный путь, разница поясного времени, влажная жара, ощутимая уже с утра.
И всё же у меня отличное настроение. Не надо никого бояться, быть настороже, в напряжении. Можно расслабиться. Здесь нам ничего не грозит.
Где здесь?
В восемь часов за нами приходит вчерашний тип в маскировочном комбинезоне и приглашает жестом следовать за ним. Неужели опять начинается игра в молчанку?
Мы идём к дому, у дверей которого стоит автоматчик. Входим без стука в кабинет, как я понимаю, начальника лагеря.
Это приземистый человек лет пятидесяти. У него морщинистый лоб, набрякшие веки, густые усы, усталое лицо много повидавшего в жизни авантюриста. Во рту сигара. Мы садимся без приглашения, осматриваемся.
Стены кабинета увешаны всевозможным оружием — пистолетами, винтовками, автоматами, кинжалами; в углу стоит небольшой миномёт, под потолком крутятся лопасти вентилятора.
— Добро пожаловать, — приветствует нас хозяин кабинета. — Рони говорил мне о вас. Вы из фракции «Первое июня»?
Я говорю:
— Мы бойцы «Армии справедливости» и хотим…
Но он останавливает меня пренебрежительным жестом.
— Это меня не интересует. В нашем лагере «бойцы», как вы выражаетесь, стольких армий, союзов, групп, бригад, движений, чёрт знает чего ещё, что не удивлюсь, если вы когда-нибудь окажетесь по разные стороны баррикады. Хотя я знаю, что все вы против красных. Плевал я на политику. Моё дело научить вас тайной войне, а против кого вы её будете вести, меня не касается.
Так вот, здесь лагерь, можете ходить по нему, от вас здесь секретов нет. В свободное время занимайтесь чем хотите — пейте, курите, колите наркотики, любите, даже деритесь. При условии, что с девяти до часу и с четырёх до восьми, а иногда и ночью вы будет свежими, трезвыми, бодрыми. В эти часы занятия. А у нас не школа бальных танцев, имейте в виду. Курс два месяца. Потом поедете куда захотите, впрочем, вами, полагаю, займётся Рони. И ещё один совет — поменьше болтайте с другими. Это может иметь для вас нежелательные последствия, — улыбнулся, — не теперь, так позже, через год, два. Даже господь бог не может предвидеть пути, по которым пойдут те, кто бывает в моём лагере. Всё ясно?
Мы сразу понимаем, что капризничать с этим типом не следует. Кто он? А чёрт его знает. На груди его комбинезона два десятка планок неизвестно каких орденов, и, как я впоследствии установил, он без акцента говорит по меньшей мере на полудюжине языков, в том числе на нашем.
Идём осматривать лагерь.
В нём полсотни гектаров, и наверное, место это выбрано не случайно. Здесь есть всё: и джунгли, и заросли, и морское побережье, и песчаные дюны, и водопад, и даже скалы. В одном месте построено несколько каменных домов — макет городского квартала, даже со светофорами. С утра до вечера слышна стрельба — хлопанье пистолетных выстрелов, треск автоматов, уханье миномётов, иногда громкие взрывы.
Занятия начинаются в тот же день.
Могу вас заверить, что пришлось нам попотеть изрядно, даже мне, а я всё-таки тренированный спортсмен, хотя последнее время в спортзал и не ходил, да и к бутылке стал чаще прикладываться. (Интересно, я заметил, что, несмотря на разрешение начальника, никто почти в лагере не пьёт — то ли из-за жары, то ли по необходимости постоянно быть в форме.)
И ещё одно. У женщин, а их немало здесь, нагрузка такая же, как у мужчин. Причём мне показалось, что они тренируются с бóльшим энтузиазмом, чем мы. Во всяком случае, Рика однажды сказала:
— Гораздо интересней учиться подкладывать бомбы или выпрыгивать из автомобиля на полном ходу, чем сидеть за пишущей машинкой.
А? Как вам это нравится? Наш теоретик, эта журналистка, предпочитает размахивать бомбой, а не пером. Кто ж тогда будет подводить теоретическую базу под всю нашу благородную деятельность?
Чему мы учились? Многому. Стрелять из десятков различных моделей автоматов, пистолетов, винтовок, пулёметов ночью, в темноте, с обеих рук, в падении, прыжке, по нескольким мишеням сразу; учились изготовлять самодельные бомбы, начинять взрывчаткой автомобили, незаметно подбрасывать и подкладывать бомбы в поездах, в квартирах, в учреждениях и в общественных местах; производить взрывы на расстоянии; блокировать машины, догонять и уходить от преследования, водить мотоцикл, трактор, вертолёт, автомобили всех марок, а заодно и открывать их дверцы и заводить моторы без ключей. Учились вскрывать сейфы, подделывать документы, переодеваться, менять внешность, притворяться мёртвым; учились убивать голыми руками. Тут я со своим каратэ, конечно, преуспел, но оказалось, что есть и другие системы, не менее эффективные.
Ну были, конечно, и ненужные «дисциплины», скажем, ползанье в песке, грязи, болоте, преодолевание реки, проволочных заграждений, минных полей. Зачем нам это? Может, кубинцам — противникам Кастро (их тут тоже хватало) это нужно, но нам-то зачем? В городах болот и минных полей не бывает…
Но мне сказали, что курс общий и нечего манкировать.
По вечерам чем нам оставалось заниматься? Хотя были тут и наши соотечественники, но, памятуя рекомендацию начальника, мы избегали общаться. Все в лагере делились на маленькие группы вроде нашей, замыкались в них.
В свободное время я играл на гитаре, читал детективные романы, занимался любовью с моей то пугавшей меня, то нежной и ласковой Гудрун. А что ещё? Тоска и лень…
Так жили мы два месяца, показавшиеся нам годом. Мы загорели до черноты, похудели (у Гудрун, по-моему, только нос остался), но мышцы стали железными. Расстояния и упражнения, которые вначале казались нам непосильными, теперь давались легко. А главное — появилась жажда деятельности.
В конце концов там, за океаном, на нашей родине, наши единомышленники, наши товарищи по борьбе, солдаты «Армии справедливости», вели благородную борьбу с этим прогнившим обществом потребления, унавоживали почву, на которой должно было расцвести новое, справедливое общество, а мы тут прохлаждаемся под пальмами на берегу Тихого океана. Там гремят настоящие взрывы, свистят настоящие пули, настоящая смерть настигает наших товарищей. Пора в дорогу!
И однажды нас вновь вызвал начальник лагеря.
— Ну что, подзакалились, подучились? В зеркало смотрелись? Приехали белоручками, а теперь бойцы, солдаты! Вернётесь, ваши друзья из «Чёрного порядка»…
— Мы из «Армии справедливости», — перебиваю.
— Ах да, извините, вас тут столько, что запутаешься. Словом, завтра уедете. Маршрут вам подготовлен. Желаю удачи.
— Спасибо, — говорим. — Мы вас не забудем.
— А вот это зря, — хмурится. — И меня и лагерь забудьте навсегда. Но всё, чему научились здесь, всегда помните.
Наутро, ещё не рассвело, прикатил за нами всё тот же мужчина в маскировочном комбинезоне на том же «лендровере», и наш путь повторился, только в обратном направлении: машина, вертолёт, самолётик, самолёт и роскошный «Боинг-747», перебросивший нас в Париж.
На этот раз покоя в самолёте я не чувствовал, с тревогой думал о том, что меня ждёт впереди.
На аэродроме «Шарль де Голль» мы просидели целый час, а затем перелетели в наш родной город. Выходили со страхом, скрывать не буду, оглядывались по сторонам. Когда протягивали паспорта (новые, нам их дали ещё в лагере), руки дрожали. Но всё прошло благополучно.
С аэродрома поехали прямо на тайную квартиру в центре города, между прочим, в двух шагах от главного полицейского управления.
Опять весна, на улице теплынь, солнце греет вовсю. Люди заняты своими делами, дети играют в скверах, влюблённые обнимаются у всех на виду, работают банки, магазины, фирмы…
Ничего, мы вернулись, солдаты «Армии справедливости», мы вернулись, и скоро вашей безмятежной жизни настанет конец!
Глава VIIIСуд
Пока Ар, Гудрун и Рика совершенствовались далеко за океаном в своей специальности, их коллеги, оставшиеся в Европе, не бездельничали.