ещё надо следить за всеми пассажирами, а там дети орут, женщины падают в обморок, у пожилых сердечные приступы…
Но мне было ясно, что на этот раз мы выиграли. Ещё одним, двумя людьми правительство пожертвует, но тут восемьдесят шесть! Ведь взорви наши самолёт, и правительству пришлось бы уйти в отставку. А кому же охота?
Мы с Карлом даже кричали надзирателям: «До свидания! Скоро мы будем свободны!» И всё-таки меня не покидала тревога. Я не отходил от приёмника. И когда услышал официальное сообщение, у меня ноги подкосились.
«Правительство, — говорилось в нём, — обращается ко всем органам информации всех стран с призывом не передавать сведения о том, что специальная антитеррористическая команда прибыла на аэродром, где приземлился захваченный самолёт».
Я узнал об этом сообщении не по своему приёмнику — мне его передали надзиратели — и всё понял. Самолёт будут атаковать! И чтоб наши в самолёте не услышали об этом, сообщение передали не по радио, а по телетайпам.
Что же будет? О том, что узнал, я быстро известил Карла, Гудрун и Ирму (хотя женщины сидят в другом блоке, но у нас так налажена связь, словно мы соседи). Идёт время.
В тюрьме прозвучал отбой. Но я не сплю. Пусть спят дежурные надзиратели. Я же достал из тайника свой мощный приёмник и не отрываюсь от него.
О том, что произошло за тысячи километров, на далёкой африканской земле, вы узнаете из завтрашних газет, а я вот уже теперь, в половине первого ночи. Так что же произошло?
Специальная команда ГПТ-10, оказывается, преследовала захваченный самолёт чуть не с первых минут. «Боинг-707», на котором она летела, вёл пилот, чья невеста-стюардесса находилась в захваченной машине. Представляю, как он старался! В команде было человек шестьдесят, и девять из них атаковали самолёт.
О, это высококвалифицированные специалисты, их, словно ищеек, натаскивают на нас, боевиков. У них особое оружие и всякие там хитроумные новинки. Вот и на этот раз вместе с командой находились два иностранных инструктора — видите ли, проверяли новое изобретение, «шоковые гранаты»! Эдакое гуманнейшее изобретение: шарик, похожий на мяч для игры в гольф, в действительности граната — когда она взрывается, то ослепляет и приводит в шоковое состояние на несколько секунд любое живое существо в радиусе трёх метров. Последствий не остаётся, а лёгкая головная боль вылечивается, как заявляли изобретатели, с помощью пары порций виски. Ну что вы на это скажете? Неплохо придумано!
И вот эта великолепная девятка за три секунды взорвала запасные двери самолёта, бросила внутрь свои «мячики для гольфа» и, поскольку знала заранее, где там наши ребята расположились, продырявила их из автоматов.
Ох, сколько шума вызвала вся эта история. Вроде бы ночь глухая, а радио уже растрезвонило на весь мир: «блестящая операция», «разгром террористов», «все заложники целы и невредимы, террористы убиты», «бесстрашные бойцы», «мужественные руководители»!.. Чего только не орали! Каких только поздравлений не наслышалось наше правительство! Непонятно. Убили троих наших, и все кричат «ура!». А, между прочим, когда полицейские, разгоняя демонстрацию, проламывают черепа десяткам людей, а то и пристрелят нескольких, почему-то никаких поздравлений не шлют. С чего бы? Стесняются, видите ли.
Словом, в эфире кавардак. Только о нас молчат. А ведь делалось всё это ради нас, чтобы вытащить из этих стен, чтобы мы могли снова встать в ряды «Армии справедливости» и жечь, уничтожать, взрывать это проклятое общество равнодушных.
Да ладно, чего себя обманывать. Что мне до этого общества и вообще до кого-либо. Делали мы своё дело потому, что меня уговорила Гудрун, а её — Франжье, а ему приказывал Рони, а ему те, кто повыше… И кто от этого в выигрыше? Может быть, Франжье, наверное, Рони, наверняка те, кто повыше. А кто в проигрыше? Мы. Я, Гудрун, Ирма, Карл, те, кого как собак пристрелили в самолёте. Эти молодые идиоты, которые идут за нами, потому что молодые любят драки, парады, «подвиги» (хотя никто из них толком не знает, что это такое), а мы им всё это предлагаем. Но правды в наших предложениях не больше, чем в тех карнавальных масках, которые мы когда-то надевали, чтоб грабить банк. Только тогда мы крали чужие деньги, а теперь чужие души и жизни.
Жаль только, что поздно всё это понимаешь, что урок моей, например, жизни никому впрок не пойдёт. Наши, да и похожие на нас будут рекламировать нас как героев, мучеников. А кто я в действительности? Скажу вам по секрету: я круглый дурак. Я такой дурак, что даже на конкурсе дураков и то занял бы второе место. Помните тот старый анекдот? Да? Ну так вот, он целиком относится ко мне… Но если бы только дурак. Я — убийца, мои руки в крови.
Но я отвлёкся. И теперь, когда у меня было достаточно времени, чтобы поразмыслить над своей жизнью и над собой, я становлюсь противен сам себе. Вспоминаю свои деяния, и мне становится страшно; то, что раньше я называл чуть ли не героизмом, теперь видится мне совсем в ином свете, и называть всё это надо своими именами — обыкновенные убийства и разбой. И нечего подводить под это всякие оправдательные лозунги.
Значит, так. Менять нас на промышленника власти отказались. Захват консульства провалился, захват самолёта тоже. И теперь ясно, что ни при каких обстоятельствах власти на уступки не пойдут. Какой выход? Как сделать, чтобы не сидеть здесь годы, да, пожалуй, учитывая мой возраст, десятки лет? Как сократить срок заключения, как вырваться из этой вонючей (простите — благоустроенной) камеры?
Остаётся единственный выход… Попытаюсь связаться с остальными. Но… говорить, собственно, не о чём.
И без этого мы всё понимаем. Теперь, когда мы знаем то, что мы знаем, у нас остаётся единственный выход. Мне не нужны волшебные очки, чтобы видеть происходящее в камерах моих друзей. Гудрун последует примеру Рики — она привяжет кусок провода (который хранила в тайнике) к решётке окна, набросит себе на шею петлю и оттолкнёт стул.
Ирма наполнит умывальник водой и сядет возле, опустив в него кисти рук. Только предварительно, разбив стакан, перережет себе вены…
Карл достанет из тайника последнюю сигарету с марихуаной, неторопливо выкурит её, а потом возьмёт пистолет (тоже из тайника) и уверенно и спокойно, как он делает (простите — делал) всё в жизни, выстрелит себе в голову…
И эти сони надзиратели ничего не услышат! Всё-таки толстые и стальные двери имеют свои преимущества.
Ну а я?
Что сделаю я?
То же, что они. Я тоже изберу единственный выход.
Вот и настал час закрыть последнюю «страницу» обдумываемых мной мемуаров — «мемуаров идейного борца Ара». Сейчас я достану из тайника пистолет — и в путь.
Когда-то (Когда? Сто лет назад, тысячу?) по этому пути с моей помощью ушёл мой самый близкий, мой единственный друг Эстебан. Теперь настал мой черёд.
Но Эстебан в свой смертный час видел пусть далёкий, но голубой и солнечный клочок неба. А я — только эти равнодушные железные решётки и за ними густой мрак, которому нет конца…
Прощайте. И пусть будут прокляты те, кто впутал меня в эту проклятую историю!..
1982–1983 гг.