– Лы-ыда, открой, Лы-ыда! Ты – шкапа! Убью! – басом вопил пьяный Гурацкий.
– Сам козел! – дерзко пищала из-за двери Фламинга Гурацкая.
А дальше весь дом закрывал детям уши.
Такая семейка.
И деточки у них под стать.
Мальчик на зайца похож, низкорослый, прыгучий, ходил с подскоком, наверное, думал, что так он выглядит выше. И когда папа Вомбат его лупил, орал, как заяц, вот так:
«Ньга-а-а!!! Н-н-ньга-а-а!!!»
Когда Заяц Гурацкий повзрослел, тут же завел собственное дело: сбил из фанерных ящиков киоск. Переносной. Назвал «Дикая орхидея». Продавал там сигареты, чипсы, пиво. Солидное, словом, дело. Обычно стоял с ним у вокзала. Когда милиция гнала (он ведь нигде не был зарегистрирован, налогов не платил), Гурацкий, который Заяц, переносил киоск в другое бойкое место. А что его было переносить – поднырнул в него, в киоск, надел на себя и понес. Идет директор «Дикой орхидеи» в будке, как в пальто и шляпе, а в будке киоска – будка хозяина, то бишь лицо, рядом жена семенит – бухгалтер и экспедитор заведения «Дикая орхидея» с клетчатым баулом, где весь товар, и на поводочке неперспективная маленькая криволапая худенькая собачка Дозор, типа охрана. Штат, чо! Не просто так.
А дочечка у Гурацких на козу похожа, глупенькая и довольно бодливая. Она как-то в школе еще подписывала тетрадку по английскому языку, грамотная. Написала не Sveta Guratskaya, а Sveta Duratskaya. В классе даже не смеялся никто. Это ж не юмор. Это правда. Так про Козу. Она получилась больше специалисткой по мужчинам. Она мужей меняет. Идет по своей улице с новеньким и знакомит всех: «Познакомьтесь, это мой муж». А через неделю ведет свежего, демонстрирует, как вновь приобретенное домашнее животное: «Познакомьтесь, это мой муж». И все стесняются спросить, куда те деваются, прежние, может, она их ест?..
Словом, бойкая семейка!
И вот сыночек, который Заяц, аферист, изловчился родительскую квартиру продать – во-первых, без ведома родителей и сестры, во-вторых, дважды. Сменил замок, ключи забрал, а сам в Германию удрал – как-то проворно оформился по турпутевке и остался там непонятно как. Заяц теперь типа бюргер. И когда наутро после его побега у входа в проданную квартиру собрались четыре семьи: заячьи родители Гурацкие, которые только из села своего родного приехали, Света Дурацкая, которая Коза, с очередным новым мужем на веревке, семья, купившая квартиру первой, с двумя шумными подростками, близнецами-футболистами, двумя собаками и клеткой с жако-попугаем (а как потом этот жако всех матом крыл! Вежливо кланяется – и матом, опять кланяется и опять посылает мастерски, артист!) и второй покупатель, грозный мужик Миша Чеботарь – дальнобойщик, кулак-кувалда, с женой соответствующего ему формата и такой же тещей, лютой, большой и горластой, – ох, тогда дом залихорадило, затрясло и зашатало, прямо как во время землетрясения. Потом в той злополучной квартире за несколько месяцев кто только не был: и участковый, и следователи уголовного розыска, и прокуратура, и понятые, и любопытные, и группы поддержки со всех четырех сторон, все агрессивные, но с разной степенью бесноватости – уже колотили друг друга – крики, лай, плач, визг, свист, выстрелы, топот, грохот… Жители дома все в этом подъезде, как на фронте, – домой и из дому – короткими перебежками, пригибаясь и виляя, чтоб не получить рикошетом или за компанию.
Cтарый Гурацкий как-то из этого конфликта незаметно выпал, хотя практически всю жизнь в этом доме прожил, он просто ведь был пьющий – и у него из этого безвыходного положения, в отличие от других фигурантов, был свой простой выход. В запой.
И вот они все разобрались, а на самом деле никто ни в чем не разобрался, но как-то наша мэрия подсуетилась и надавала всем сестрам по серьгам за нелегальные сделки купли-продажи. А на младшего Гурацкого, который Заяц, дело не завел разве только очень ленивый, и подали на мошенника в розыск, прямо в Интерпол.
Глава же всего этого зоопарка, старый Вомбат, не стал отказываться от своих привычек, все пил и пил, а что уже теперь – только и пить. Как хряпнет – морда покраснеет сразу, взбодрится, и коротенькие ножки бегом несут его в наш дом. Старый Вомбат себе никогда не изменял и, как старый же конь, перся прямо к моим родителям под дверь кричать:
– Лы-ы-ыда, открой, Лы-ы-ыда! Шкапа ты старая, я тебя счас порешу, открой, Лыда!
И на этот раз его некуда было вести, потому что на третьем этаже вообще жители менялись каждую неделю. То странная молодая семья из трех незаметных туземного вида женщин и одного усатого в халате и тюбетейке. То целая ватага спортсменов с легкими спортивными велосипедами и местными хихикающими девушками ночуют. То три улыбчивые бабушки с гусятами, кроликами, петух на балконе два месяца вопил в полпятого утра, скотина. То вдруг мормоны притащились откуда-то – в белых рубашечках, с чубчиками, уши чистые, прозрачные и розовые. Бодренькие, как будильники, юноши сладкоголосые, строем ходили, спасать нас от чего-то хотели, а сами еле удрали от всего. То вообще какие-то в простынях с веревками на шеях, из-под двери дым вонючий, страшно было в подъезд выйти. Кто вообще всем этим инопланетным людям квартиру сдавал, кто распоряжался, что так четко, как по графику, одни поселялись, другие съезжали, – не иначе младший Гурацкий, который Заяц, из Германии рулил.
А потом Гурацкий-старший, который Вомбат, вдруг проворовался: забежал в кафе, сунул лапку за барную стойку, цапнул выручку – и бежать. И по лестнице поскакал, пыхтя, сломя голову, ноги уносил, следы заметал. Но его официанты, молодые резвые мальчики, сразу же высчитали и догнали, вызвали милицию, и Гурацкого немедленно поселили в другом месте.
Долго их не было видно всех. Гурацкая, которая Фламинго, в село свое уехала и потрясала местных жителей розовыми и голубыми нарядами и каблуками. Гурацкая-дочка, которая Коза, уехала куда-то за границу – там полно потенциальных мужей, не пуганых еще. А младший, который Заяц, пропал вообще. Не слышно, не видно, никто не знает, где и как.
И уже почти забыли о них. И квартира пустовала. И ни шороха оттуда, ни звука.
И только вчера вдруг ночью в родительскую дверь кто-то заколотил. И вдруг это кто-то как заорало на весь дом:
– Лы-ы-ыда, открой, Лы-ы-ы-ыда! Шкапа ты старая! Я ж тебе, Лы-ы-ыда!
Гурацкий вернулся.
Теперь все соседи опять боятся.
«…щинят и каникулов…»
Как-то в Великобритании я абсолютно случайно попала на Всемирный фестиваль клоунов в Эдинбурге. И я никогда этого не забуду.
Вы представляете себе, как печальна пластика старого пиджака, одиноко висящего на спинке стула? Бережно сохранившего формы свого хозяина, его локти, плечи, спину…
Вот так вот стоял стул на сцене, а на спинке висел старый пиджак с оттопыренными навсегда карманами, пустой пиджак, без хозяина в нем… А потом вышел клоун, лохматый, с огромными круглыми влажными, как у тюленя, глазами. И стал творить чудеса с этим пиджаком – клоун его выслушивал, почтительно и настороженно, как маленький мальчик слушает отца. Он с ним прогуливался, взявшись за рукав. Он к нему прижимался доверчиво. И все зрители улыбались и верили, что это совсем не старый пиджак, это папа клоуна, сильный, уверенный, непобедимый… Потом клоун вешал пиджак на спинку стула и медленно уходил знакомой вихляющей независимой походочкой… Походочкой одинокого, сильного и чуткого человека…
Такая походка могла быть только у одного мальчика в мире, только у одного… Это мог быть только Занкин, мой бывший одноклассник.
Вот что нам не нравилось всегда в летних каникулах, что полноценного отдыха все равно не получалось. А какой отдых, когда нависают эти ЛДЗ – летние домашние задания. Эти ЛДЗ являлись нам во сне и отравляли наш беззаботный летний отдых. Иногда ЛДЗ были вполне конкретными – сто задач по математике, список обязательной литературы, которую надо прочесть за лето, и гербарий. Ужас! Жуть! Этим высушенным сеном можно было обеспечить не одну животноводческую ферму.
Иногда ЛДЗ формулировалось как-то туманно, что-то вроде иди туда, не знаю куда, неси то, не знаю что. Например, первого сентября можно было приволочь какое-нибудь чучело или двоюродного дедушку, который Зимний брал, или старинную монету, правда, очень быстро исчезавшую из недр кабинета истории в неизвестном кармане.
Как-то мы с родителями путешествовали по Украине и заехали в село Морынци, как известно, родину Тараса Григорича. Шевченко, кто не понял, да. А там под окном ну такой роскошный калиновый куст рос – глаз не оторвать. И я, благословленная на воровство молчаливым участием моих родителей, стыдливо оглядываясь, варварски выломала довольно большую ветку калины, усыпанную красными ягодками, чтобы впоследствии засушить ее и преподнести музею кабинета украинского языка и литературы в качестве ЛДЗ. О, как здорово придумано было!
Я высушила эту ветку по всем правилам, наклеила на картонку и задумалась, как ее надписать. Папа предложил быть предельно честной и написать так:
«Ветка калины, стыренная в Доме-музее Тараса Шевченко».
Но мы с мамой решили дипломатично обойти нелегитимный способ добычи экспоната и надписали просто: «Ветка с калинового куста, растущего под окном Дома-музея Тараса Шевченко в селе Морынци». При этом ни на секунду не сомневаясь, что все поверят: да, эта ветка именно оттуда, а не, например, с дерева, растущего прямо в школьном саду. Ну наглость.
Скажу вам откровенно, сейчас бы я такого ни за что не сделала, и детям своим не позволила. И глупо, и жестоко, и вообще…
Но тогда быстрое решение проблемы ЛДЗ перевешивало все.
Ветку благодарно поместили в застекленный шкаф в кабинете украинского языка и литературы, и фанаты Тараса бегали туда любоваться и благоговейно прикладываться дланями к моей картонке.
Через неделю калину съели. Кто-кто… А кто же еще?!
Занкин ел все, не потому, что был голоден, просто других увлечений на тот момент в его жизни было мало. Он очень любил грызть мел, ел смолу с деревьев и одуванчики, да мало ли всего съедобного. А однажды прославился на всю школу тем, что за несколько минут сжевал целый чайный сервиз в натуральную величину, слепленный девочками на уроках труда из муки и соли, абсолютно несъедобный, раскрашенный гуашью, смешанной с молоком. Чайный сервиз на двенадцать персон с чайничком, сахарницей и молочником. И потом клялся, что сервиз был вкусный. Клялся, бил себя кулаком в грудь и ел землю… Так что моя калина – это была райская закусь для луженого Занкиного желудка.