– Значит, он не ревновал к вашей дружбе с другими мужчинами?
– Какие у вас старомодные понятия, суперинтендант! Разумеется, нет.
– Значит, он полностью доверял вам, миссис Норт.
– Да, естественно!..
– Все же, несмотря на полное взаимопонимание, которое, как вы говорите, существовало между вами, вы были готовы украсть ваши расписки у мистера Флетчера, только бы ваш муж не прослышал про ваши игорные долги?
Она не сразу ответила, но наконец сказала совершенно спокойно:
– Мой муж ненавидит азартные игры. Я всегда тратила много денег и никогда не говорила мужу об этих долгах.
– Вы боялись последствий?
– В каком-то смысле да. На самом деле мне не хватало честности. Если бы я могла предвидеть то, что случилось…
– Вы бы ему рассказали?
– Да. – Голос ее звучал неуверенно.
– Вы так ему и не рассказали, миссис Норт?
– Нет, нет, я…
– А почему?
– Но вы должны понять! – воскликнула она. – Все так… запуталось! Мистер Флетчер убит, и теперь никто не подтвердит, что все было так, как я рассказываю. То есть, что он раздобыл мои расписки, а у меня до того не было ни малейшего подозрения, что он… что он хочет, чтобы я стала его любовницей! Я знаю, как неправдоподобно это выглядит, и я признаю, конечно, что была круглой дурой, но я не догадывалась! Всякий, услышав мой рассказ, не может не подумать, что между мной и мистером Флетчером, было больше, чем на самом деле. Если бы мне достало ума рассказать мужу все сразу… как только я узнала, что мои расписки у мистера Флетчера… Но я не рассказала! Я попыталась заполучить их сама, и это выглядит так, словно я боялась, что что-то станет известно про мои отношения с мистером Флетчером. Неужели же это непонятно?
– Кажется, понятно, – ответил он. – Суть в том, что вы говорили неправду, когда заявили мне, что ваш муж не возражал против, вашей дружбы с мистером Флетчером. Разве не так?
– Вы хотите, чтобы я признала, что он ревновал, но он не ревновал! Конечно, он недолюбливал мистера Флетчера: он полагал, что его отношения с женщинами достаточно нечистоплотны. Но… – Ей перехватило горло, она подняла голову и с трудом выговорила: – Мой муж недостаточно любит меня, чтобы ревновать.
Ханнасайд опустил глаза на лежавшие перед ним бумаги.
– Но, может быть, он заботился о вашем добром имени, миссис Норт, – осторожно сказал он.
– Не знаю.
– Это противоречит всем вашим показаниям, – заметил он. – Вы хотите, чтобы я поверил в лишенное глубокого чувства взаимопонимание, которое существует между вами и вашим мужем, и в то же самое время вы хотите, чтобы я поверил, что вы были не в состоянии признаться ему во всем.
Она сглотнула.
– Меня пугает сама процедура бракоразводного процесса, суперинтендант.
Он поднял глаза.
– Стало быть, между вами так мало доверия, что вы боитесь, что ваш муж может подать на развод?
– Да, – ответила она, глядя прямо ему в глаза.
– Вы не боялись, что вместо этого он может… разгневаться… на человека, который поставил вас в столь неприятное положение?
– Нисколько, – решительно сказала она.
Он помолчал. Когда он затворил вновь, ее поразила резкость его тона.
– Несколько минут назад вы повторили слова, которые мистер Флетчер произнес, проходя по дорожке со своим посетителем. Как это получилось, что его слова вы слышали так отчетливо, а слов его собеседника вовсе не слышали?
– Я вам сказала, что у мистера Флетчера был высокий, довольно пронзительный голос. Если вы когда-нибудь имели дело с людьми глуховатыми, вы должны были заметить, что именно такой голос доходит до них лучше, чем низкий.
Очевидно, он согласился с ее объяснениями, ибо он кивнул и поднялся.
– Прекрасно, миссис Норт. А теперь, с вашего позволения, отпечатки пальцев.
Через четверть часа, когда Хелен ушла из участка, он снова уселся за стол и задумался над заметками, набросанными на листке бумаги:
« Показания констебля Гласса: в 22. 02 из калитки вышел мужчина. Показания Хелен Норт: приблизительно в 21. 58 Флетчер проводил до калитки неизвестного мужчину «.
Он сидел, уставясь в эти записки, когда в кабинет вошел констебль Гласс и доложил, что в саду «Грейстоунз» орудие убийства не обнаружено.
Ханнасайд застонал, но, когда Гласс повернулся к двери, задержал его:
– Минуточку. Вы уверены, что мужчина выходил из калитки именно в две минуты одиннадцатого?
– Да, сэр.
– А не могло быть, к примеру, без двух или трех минут десять?
– Нет, сэр. По моим наручным часам и по часам в комнате/ когда я вошел, было 22. 05. Поэтому я вдвойне уверен, ибо дойти от того места, где я стоял, до кабинета можно минуты за три, но никак не за семь!
– Хорошо, – кивнул Ханнасайд. – Это все. Завтра явитесь к сержанту Хемингуэю.
– Слушаюсь, сэр, – ответил Гласс и многозначительно добавил: – Коварное сердце не найдет добра.
– Вероятно, – прервал его Ханнасайд.
– А лукавый язык попадет в беду, – сурово закончил Гласс.
Ханнасайд не стал выяснять, относилась ли эта пессимистическая сентенция к Нему самому или к отсутствующему сержанту. Гласс еще мешкал у двери, когда зазвонил телефон и голос дежурного констебля известил, что это сержант Хемингуэй.
Сержант был не столь мрачен, как при расставании с Ханнасайдом.
– Это вы, сэр? – оживленно проговорил он. – Ну, у меня кое-что есть, хотя я не знаю, куда это нас заведет. Мне приехать?
– Нет, я возвращаюсь в город; там мы и увидимся. С отпечатками пальцев повезло?
– Смотря по тому, что считать везеньем, супер. Часть отпечатков принадлежит парню по имени Чарли Карпентер.
– Карпентер? – переспросил Ханнасайд. – А это еще кто такой?
– Это долгая история… можно сказать, запутанная, – ответил сержант.
– Ладно, приберегите ее. Я буду через полчаса.
– Договорились, шеф. Мое нижайшее Ихаводу! – сказал сержант.
Ханнасайд ухмыляясь положил трубку, но воздержался передавать поклон, который, судя по грозному виду Гласса, вряд ли был бы принят благосклонно. Он лишь добродушно сказал:
– Что ж, Гласс, вы недурно поработали в этом деле. Вас, должно быть, обрадует, что некоторые отпечатки пальцев были идентифицированы.
Гласс не был обрадован.
– Я слышу, но вижу скорбь и тьму, – сказал он.
– То же самое можно сказать о любом расследовании убийства, – съязвил Ханнасайд и дал понять, что разговор закончен.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Ханнасайд нашел своего подчиненного в отменном расположении духа.
– Как, шеф, с вашего конца тоже везло? – осведомился он. – У меня был довольно богатый день.
– Да, кое-что я добыл, – ответил Ханнасайд. – Впрочем, Гласс не нашел ни намека на орудие в «Грейстоунз», а это огорчительно.
– Он, наверно, все время устраивал молитвенные собрания сам с собой, так что ему некогда было искать это орудие, – сказал сержант. – Как он поживает? Я уже точно понял, Гласс – мой крест.
– С тем же успехом можно сказать, что вы – его крест, – сказал Ханнасайд, усмехнувшись. – Он сказал что-то темное о коварных сердцах и лукавых языках, и, по-моему, это относилось к вам.
– Да неужели? Удивляюсь, что он не назвал меня змеем и исчадьем ада. Но ничего, он еще успеет. Я не возражаю, пусть цитирует Библию, хотя это, строго говоря, нарушает дисциплину, – лишь бы он не вбил в свою дурацкую голову, что меня надо спасать. Однажды меня спасали, и этого достаточно. Даже чересчур! – добавил он, явно припомнив некоторые подробности. – Мерзенькие брошюрки про Заблудшую Овцу и Зеленого Змия, – пояснил он. – Забавно, но, когда сталкиваешься с этими нравоучительствующими типами, они всегда заранее убеждены, что ты прямо грех ходячий. И переубедить их немыслимо. Это, как говорится, фиксация.
Ханнасайд, знавший об увлечении сержанта психологией, которое завело его бесстрашные стопы в странный мир ублюдочных слов и рискованных теорий, поспешил потребовать у него отчет о дневных трудах.
– Ну что ж, дела бьли интересные, но, как Гласс говорит про меня, темные, – сказал сержант. – Возьмем нашего друга Абрахама Бадда, и сразу же первое неожиданное событие дня. Чтобы вы подумали: когда я утром пришел в управление, его светлость уже ожидал меня на ковре.
– Бадд? – переспросил Ханнасайд. – Вы хотите сказать, что он приходил сюда?
– Именно так, шеф. Пришел, как только прочел новость в вечерней газете. С вашего позволения, замечу, что скоро они начнут выпускать вечерние издания до завтрака. Так или иначе, у мистера Бадца была газета под мышкой и изо всех пор сочилось желание помочь.
– Продолжайте, – сказал Ханнасайд. – Он что-нибудь знает – или ему что-то нужно?
– Как вы увидите, ничего особенного, – ответил сержант. – По его словам, он ушел из «Грейстоунз» через садовую калитку примерно в 21. 35.
– В любом случае это совпадает с показаниями миссис Норт! – сказал Ханнасайд.
– Значит, вы что-то выудили из нее, супер?
– Да, но продолжите ваш доклад. Если Бадд ушел в 21. 35, он, вероятно, не мог ничего видеть. Зачем он пожаловал в Скотленд-Ярд?
– Страх, – кратко заключил сержант. – Я достаточно читал о причинно-следственных закономерностях, так что мне было ясно как Божий день… л – К черту закономерности! Чего боялся Бадд? Только не говорите мне о Младенческих травмах или Торможении, потому что меня это не интересует! Если бы вы еще соображали, что вы несете, это можно было бы вытерпеть.
Привыкший к непониманию сержант лишь вздохнул и с несокрушимым добродушием продолжал:
– Ну, пока что я не добрался до причины его испуга. Он называет себя независимым посредником, а, насколько я могу судить, покойный Эрнест имел привычку использовать его как ширму каждый раз, когда хотел провернуть дельце, за которое, строго говоря, лучше бы ему не браться. По крайности, так это представляется, если взять в расчет то, что мы знаем, и учесть некоторую застенчивость нашего друга Бадда.
– Я сразу сообразил, что он маклер. В бумагах Флетчера есть несколько копий писем к нему и сколько-то его ответов. Пока у меня не было времени просмотреть их внимательно. А отчего он поехал к Флетчеру в девять вечера?