— Боря, ты бог, — порой прилюдно говорил ему Туполев. — Остается только скрестить ручки на брюшке и любоваться… Я с тобой останусь без работы.
Андрей Николаевич был ярким приверженцем философии гармонии мира, что позволяет поставить его в один ряд с Платоном и Аристотелем, Шекспиром и Гёте, Пушкиным и Байроном… Предельно упрощая грандиозные идеи harmonia mundi, можно сказать: «Что некрасиво — то бесполезно». Туполев запомнился сакраментальной оценочной фразой: «Некрасиво — не полетит!»
Состояние здоровья нашего героя в то время внушало врачу серьезные опасения. Весной 1920 года М. К. Кондорский настоятельно рекомендовал Туполеву выехать на лечение в Крым.
«Он предложил мне быть заведующим технической частью в комиссии, которая по заданию В. И. Ленина поехала на Черноморское побережье организовывать санаторий… С помощью Серго Орджоникидзе удалось организовать и помещение, и белье, и даже питание для ожидаемых прибыть больных, однако… создать санаторий нам не удалось, потому что на побережье Черного моря высадился Врангель, — позднее вспоминал Туполев. — …Мы с Кондорским должны были уехать в Кисловодск и там заниматься организацией санаториев»[21].
В ноябре 1920 года Андрей Николаевич с большим трудом возвращается в Москву.
Позднее, ни в собственных воспоминаниях, ни в беседах с домашними, ни отвечая на вопросы пишущей братии, Андрей Николаевич не любил вспоминать подробностей той поездки.
В ознаменование 50-летия научной деятельности H. E. Жуковского и его больших заслуг как «отца русской авиации» 3 декабря 1920 года был издан декрет Совета народных комиссаров за подписью В. И. Ленина о реорганизации Московского авиатехникума в Институт инженеров Красного Воздушного флота имени H. E. Жуковского (впоследствии и до недавних времен — Военно-воздушная инженерная академия имени H. E. Жуковского). Тем же декретом была учреждена премия имени H. E. Жуковского за лучшие труды по математике и механике, зафиксированы решения об издании трудов H. E. Жуковского, а также о ряде льгот для самого ученого…
Для Жуковского, по нынешним понятиям не старого человека (73 года), тяжелейшим ударом стала смерть дочери — Елены Николаевны — «от туберкулеза», последовавшая 15 мая 1920 года. Совсем недавно она, молодая, красивая и умная девушка, талантливый математик — опора отца, вышла замуж за одного из его любимых учеников — Б. Н. Юрьева, и вот — такое горе. В августе того же года с Николаем Егоровичем случился инсульт. В самом конце 1920 года H. E. Жуковский заболел воспалением легких, по другим данным — брюшным тифом. В Мыльников переулок, на Чистых прудах, где жил Николай Егорович, немедленно зачастили его встревоженные ученики: Чаплыгин, Брилинг, братья Архангельские, Юрьев, Микулин, Стечкин, Ветчинкин, Мусинянц, возвратившийся из своего вынужденного путешествия Туполев. Под новый 1921 год Жуковского постиг второй инсульт. От этого удара Николай Егорович уже не оправился.
На Андрея Николаевича Туполева Жуковский имел колоссальное влияние.
«Когда я вспоминаю Николая Егоровича, я прежде всего вспоминаю его как инженера, но только он решал такие задачи, которые были не под силу обычным инженерам. Этим, помимо личного его обаяния, можно объяснить, почему так тянулась к нему студенческая молодежь МВТУ, составляющая основное окружение Николая Егоровича, — писал в 1947 году А. Н. Туполев в своей статье, в секретном тогда журнале «Техника Воздушного флота», издаваемом ЦАГИ. — Я попал в это окружение студентом второго курса, т. е. не очень старым и не очень осведомленным студентом. Но мы все как-то очень просто встречались с Николаем Егоровичем, несмотря на то, что он был для нас недосягаемым авторитетом. Быстро привыкали к его некоторым странностям, тонкому голосу, задумчивости и рассеянности. Через короткое время общения с ним мы начинали чувствовать ту глубину познания, с которой он подходил к решению задачи.
Еще одна черта Николая Егоровича — это его полная откровенность. Я вспоминаю такой случай: в самом начале моей работы в кружке мне для чего-то надо было выбрать дужку. Я робко подошел к Николаю Егоровичу и спросил его, как это сделать, — я тогда ничего в этом деле не понимал. Николай Егорович тут же быстро дал мне указание, как геометрически построить очертание дужки. Я продолжал спрашивать: „Геометрию я понял, а будет ли это связано как-нибудь с внутренним содержанием — дужка-то нарисована — это геометрия, а динамически-то?“ (Тогда это слово даже не употреблялось.) А он посмотрел на меня и говорит: „Нет, Туполев, с самим содержанием не могу сказать, как это будет“.
Казалось бы, такой ответ мог поколебать его авторитет в глазах молодого, критически настроенного студента. А реакция получилась совершенно другая: сегодня он еще не знает и прямо говорит об этом, но он думает над этим, и не сегодня-завтра именно у него же можно будет узнать. Это тянуло к нему. Раз встретившись с ним, человек оставался с ним на всю жизнь».
H. E. Жуковский умер в санатории «Усово» 17 марта 1921 года. Он был отпет в еще действовавшей домовой церкви Московского технического училища и при большом стечении народа похоронен на Донском кладбище.
«Его светлое имя ныне отходит в историю. Но пленительный образ Николая Егоровича всегда будет с нами», — сказал над могилой ректор 2-го Московского университета профессор, а впоследствии академик (с 1929 года) Сергей Алексеевич Чаплыгин. После смерти Жуковского Чаплыгин, выдающийся русский физик, математик и аэродинамик, возглавил коллегию ЦАГИ. А. Н. Туполев на собрании научных сотрудников ЦАГИ единогласно был избран товарищем директора института и заведующим авиационным отделом с гидроавиационным подотделом и как следствие — членом коллегии ЦАГИ.
Наступила пора активной практической деятельности. И начинать ее надо было с решения принципиальных, стратегических вопросов: выбора схемы аппарата, выбора материала для его создания. Остановиться ли на привычной для всех схеме биплана или начать изучение нового — схемы свободнонесущего моноплана? Конструктор выбрал второй путь, и жизнь показала, что он не ошибся.
При этом невозможно было упускать и насущных жизненных вопросов: где достать ведро картошки, сажень дров?..
Впоследствии, объясняя, почему было решено остановиться на схеме моноплана, Андрей Николаевич писал: «В течение длительного времени под руководством H. E. Жуковского мы работали в аэродинамической лаборатории, проводя продувки сотен различных профилей крыла и компоновок самолета. И если после этого мы бы взялись за биплан, то это означало бы, что у H. E. Жуковского мы ровным счетом ничему не научились».
С позиций сегодняшнего дня события тех лет легко анализировать, легко разбирать принятые решения и давать оценки. А в те послереволюционные годы для грандиозных свершений явились тысячи самоотверженных «творцов» — чаще искренних, но малообразованных, а порой мошенников, в духе того времени выражавших готовность уже завтра построить гигантские самолеты и танки, избавить человечество от болезней и голода, проложить туннель через центр Земли или высадиться на Марсе. Достаточно вспомнить сочинения выдающихся литераторов того времени: А. Н. Толстого, М. А. Булгакова, В. В. Хлебникова, И. Ильфа и Е. Петрова и других — сколь значительное место в их творчестве занимает фантастика. Андрей Николаевич Туполев уже тогда, в начале 1920-х годов, был сложившимся человеком и блестяще образованным инженером, чьи взгляды не могли поколебать ни «грядущая победа мировой революции», ни скороспелые заявки на «пролетарские изобретения».
По темпераменту Туполев был типичным сангвиником — живым, быстровозбудимым человеком с легко меняющимися эмоциями. Его отличала исключительная наблюдательность, настойчивость, целеустремленность, крестьянское стремление на собственном опыте проверить инженерные находки. Еще Н. А. Жуковский подметил врожденную «рукастость» Туполева и особенно за это его ценил: тот владел и выколоточной киянкой, и сварочной горелкой, и клепочным молотком, умел работать на большинстве станков того времени. Систематизированные инженерные знания, полученные в ИМТУ под руководством Жуковского, овладение теорией эксперимента, обширные практические навыки позволили Туполеву впоследствии создать свою конструкторскую школу, которой мы обязаны многими советскими самолетами.
Туполева как человека и творца отличала исключительная целеустремленность — ради главного дела своей жизни он сознательно отказался от многих соблазнов, твердо подчинив свою жизнь сразу нескольким жестким правилам. Редкая, абсолютная целеустремленность — главная черта его характера. Все остальное было поставлено на службу главному: необыкновенное терпение и осмотрительность, скрупулезность, умение взглянуть на проблему с самой неожиданной стороны. Несмотря на присущее ему самолюбие, Туполев умел признавать свои ошибки, но потом, по прошествии времени, на новом этапе, вновь доказывать несуществующим оппонентам свою правоту. Ему была свойственна определенная ограниченность интересов: он уклонялся от политической активности, не был болельщиком, не играл в карты и шахматы, что было тогда очень популярно, ничего не коллекционировал. Никогда не позволял себе тратить время на волокитство. Но и одержимым его нельзя было назвать — при всей своей целеустремленности от жизненных благ он вовсе не отрекался. Его увлечениями были чтение, автомобилизм, любительская киносъемка, совсем немного — театр, охота, поделки (до конца жизни Андрей Николаевич любил вырезать и строгать перочинным ножиком).
С возрастом честолюбие, азарт и самонадеянность он сдерживал уздою глубочайшего чувства юмора, «бережно намываемого» и мудро расходуемого. Возможно, в этом причина того, что в своей жизни Туполев не знал крупных неудач и тяжелых поражений.
Изредка он бывал на стадионе, но не болельщиком, а скорее наблюдателем. Интерес к людям не пропадал в нем никогда. Выпивал нечасто и понемногу, был гурманом, предпочитая русскую и французскую кухни. В этом плане его стимулировала приходящая домработница «из бывших», по рекомендации нанятая Юлией Николаевной еще в «голодные годы», умевшая приготовить не только французский «луковый суп», но и утонченные блюда из сыра, мяса и птицы. Туполев любил сладкое, отчего был несколько тучен. При росте 176 сантиметров он весил далеко за 90 килограммов.