Тур Хейердал. Биография. Книга III. Человек и мифы — страница 3 из 9

Друзья в поле. Тур Хейердал много раз приглашал норвежского археолога Арне Скьогсвольда в свои экспедиции. Здесь они на Мальдивах

Темные годы

Ивонн Хейердал надеялась, что в ее жизни настанут светлые дни, однако эти надежды не оправдались. После возвращения из экспедиции на «Тигрисе» Тур Хейердал возобновил сожительство с Лилианой, и, в конце концов, под давлением друзей и семьи, понимающих, как обстоят дела, она осознала, что человек, за которым она была замужем тридцать лет, никогда не вернется к ней. Ивонн дала себя уговорить на подачу заявления на развод. Двадцать второго января 1979 года супруги встретились для переговоров в Осло. Процедура прошла спокойно, и в тот же вечер Тур, Ивонн, Аннетте, Мариан, Беттина и пара других членов семьи собрались за столом отведать отбивных из лося[346].

На следующий день Тур Хейердал вернулся в Лондон, где он жил с Лиилианой, чтобы продолжить работу над книгой о «Тигрисе».

Тур и Ивонн не жили под одной крышей много лет. В 1977 году, Пока Тур готовился к экспедиции на «Тигрисе», Ивонн съехала из Колла-Микьери, взяв с собой Мариан и Беттину, и уехала в Осло. Там она поселилась на улице Юнсрудвейен прямо за Фрогнерпарком. Позднее и Аннетте обосновалась в норвежской столице. Финансовые дела оставляли желать лучшего, «теперь нам приходилось экономить, не то, что раньше», — так Ивонн писала в одном из своих писем в то время[347]. Не только для того, чтобы свести концы с концами, но также ради общения, она в возрасте пятидесяти трех лет снова начала работать. Ивонн устроилась секретарем в фармацевтическую фирму «Нюгорд и Ко», где работала, когда познакомилась с Туром.

Мариан поступила в Школу изобразительного и прикладного искусства, а Беттина заканчивала курс средней школы в Кафедральной школе Осло. Аннетте работала стюардессой в «Скандинавских авиалиниях». У нее была собственная квартирка в пяти минутах ходьбы от дома матери, но она с удовольствием проводила время с остальными членами семьи в Юнсрудвейен.

Четверо женщин хорошо ладили друг с другом. «Нам хорошо и спокойно без папы», — писала Ивонн в одном из писем к Бамсе[348]. Он обосновался в Южной Африке и женился там. Ивонн считала, что должна написать ему пару строк о том, что случилось в семье и рассказать о том, что папа продолжает жить с Лилианой, которая теперь ушла от своего мужа. Но папа «не хотел разводиться и говорит, что никогда на ней не женится (он хотел и рыбку съесть, и в воду не лезть)»[349].

Ивонн была очень добросердечна. Если что-то имело для Тура важное значение, то она легко ему уступала. Поэтому она долго мирилась с желанием Тура иметь все и сразу. Однако время шло и она уже больше не могла находиться в том унизительном положении, в котором оказалась по воле супруга. Когда она осознала, что пути назад нет, мир как будто рухнул для нее[350]. Ивонн перестала улыбаться, силы ее иссякли. Арнольд Якоби, старый друг Тура со времен детства в Ларвике, оказался непосредственны свидетелем всего происходящего. Вдохновившись примером Тура он вместе с женой Эллен купил дом поблизости от Колла-Микьери. Там они стали проводить достаточно много времени, в том числе вместе с Туром и Ивонн. Уважая Ивонн, они решили не сближаться с Лилианой[351].

Пытаясь подбодрить Ивонн, Арнольд через месяц после переговоров написал ей письмо. «Я думаю о тебе все время и от все моего старого сердца желаю, чтобы ты скорее выздоровела и обрела вновь силы и вкус к жизни, вновь стала такой, какой я тебя всегда знал. Но не надорвалась ли ты? Почему всегда ты должна была давать, ты никогда себя не берегла, и это привело к тому, что сегодня ты нездорова и тоскуешь. А что тебе пришлось преодолеть! Ох, Ивонн, я очень тебя понимаю и сочувствую тебе...»

Он закончил письмо, сославшись на собственный опыт: «Когда кажется, что все так плохо, что хуже уже быть не может, тогда все может стать только лучше!»[352]

Тур и Ивонн Хейердал заполнили бланк «заявления о разводе 5 марта 1979 года. В графе «Причина развода» супруги написали «Взвесив все должным образом и мирно обсудив, мы решили жить отдельно и живем врозь уже с 1975 года. Причиной разрыва являются непримиримые противоречия личного и семейного свойства».

Для Ивонн непримиримые противоречия означали, в первую очередь, сожительство Тура с фру Лилианой Сальво. Она, в конце концов, не могла больше оставаться замужем за человеком, который настаивал на продолжении сожительства с другой женщиной.

Для Тура непримиримые противоречия выглядели иначе. В своих воспоминаниях «По следам Адама» он писал, что «мои многочисленные отлучки, скорее всего, стали причиной распада нашего брака с терпеливой Ивонн. Трудно жить такое продолжительное время с мужчиной, который редко бывает дома и так часто рискует жизнью»[353].

«Терпеливой Ивонн», вероятно, несладко приходилось, когда она оставалась одна, но именно потому, что она была так терпелива, она крепко держалась за брак. К тому же она была полностью уверена в Туре как руководителе экспедиции и по этой причине не особенно волновалась, когда он в очередной раз рисковал жизнью, направляясь в море. Хуже было то, что, находясь дома, Тур продолжал отсутствовать, проводя время в объятиях любовниц.

Тур также сослался на разногласия по вопросу воспитания детей[354]. Они становились все значительнее по мере взросления дочерей. Если пуританин Тур стоял на страже их морали, то Ивонн, его сильному раздражению, имела более свободные взгляды, именно к ней дочери спешили за советом в переходном возрасте, а не к отцу.

Тур потерял интерес к Ивонн как к супруге еще задолго до встречи с Лилианой, поэтому для него она стала в большей степени результатом непримиримых противоречий, чем их причиной. Ивонн же воспринимала все это абсолютно наоборот. В течение долгих лет брака она поддерживала все бравады самолюбивого супруга — сначала искренне, а потом уже пересиливая себя. Она была готова терпеть и дальше, но продолжительное влечение любвеобильного Тура Лилианой нанесло ей глубокую незаживающую рану.

В книге воспоминаний Тур взял на себя «всю вину за развод», Однако он не был его инициатором. Он думал, что сможет сохранить обеих женщин: Ивонн как супругу и Лилиану как любовницу, Так на долю Ивонн выпал жребий навести порядок в отношениях.

Уже второй раз в своей жизни Тур Хейердал пожертвовал супругой в пользу другой женщины. И Лив, и Ивонн оказывали ему неоценимую помощь и поддержку в трудные годы. Как жертвенные помощницы обе они делали все возможное для его блестящей карьеры. Однако со временем у него не нашлось места для них. Как и многие другие великие мужи, он в первую очередь руководствовался интересами дела: никогда не останавливаться, всегда двигаться вперед.

Семейная жизнь с женой и детьми имеет много радостей. Однако для неутомимого Тура Хейердала этого было мало. Хотя он с удовольствием исполнял роль отца семейства, эта роль часто вступала в конфликт с другой, гораздо более важной для него ролью первооткрывателя и исследователя. Он взял на себя задачу разрушения догматов в научном мире и полностью отдался ей. Старые истины должны сменяться новыми, и он часто становился объектом нападений и сплетен. Удары были сильными, разочарование велико. Его друг Арнольд беспокоился и считал, что у Тура появилось «в этой связи что-то, похожее на невроз»[355].

Твердо решив давать отпор своим оппонентам, он замкнулся в собственном мире. Доказать, что прав именно он, а не его противники, стало всепоглощающей задачей, почти одержимостью. Это занятие на протяжении долгого времени не оставляло места для семейной жизни, что и привело к разводу.

Акерсхюс, глава муниципалитета Осло, утвердил прошение о разводе. Друзья Ивонн удивлялись, как «достойно» она переживала развод, несмотря на тяжелый удар. Они также восхищались дочерьми, которые поддерживали ее в трудную минуту. Про Тура говорили, что он еще не понимает, что потерял, лишившись Ивонн[356].

Разведенные супруги подписались под соглашением, в котором значилось, что пока Ивонн жива, она будет получать в качестве так называемой выплаты поддержки 50 процентов от всех сумм, вырученных Туром за его книги и фильмы: «как существующие контракты, так и те, что будут заключаться в будущем». Она также получила пожизненное право пользования — но не право собственности — загородной резиденцией семьи в Углевике в коммуне Эйдског на юге Хедмарка.

Кроме того, за Ивонн сохранился главный дом в Колла-Микьери. Страдая от недостатка средств и сплетен соседей о том, что происходит на соседнем участке, она решила продать дом. Она дала объявление в «Интернэшнл геральд трибюн», однако никто не откликнулся[357]. Тогда она решила использовать его в качестве места для проведения отпуска. Дочери также приобрели свои дома в деревне, однако, несмотря на то что они там выросли, они все-таки со временем окончательно переехали в Норвегию.

Тур и Ивонн после развода не прервали отношения окончательно. Их по-прежнему связывали дочери. Кроме того, оба были заинтересованы в деловом сотрудничестве.

Когда книга о путешествии на «Кон-Тики» вышла в Швеции в первый же год было продано более 100 тысяч экземпляров — гораздо больше, чем в Норвегии. Отчасти этим успехом Тур обязан Адаму Хелмсу, владельцу издательства «Форум». У него были широкие связи с издательствами в других странах, и он сразу же увидел, какие возможности дает совместное издание научно-популярной литературы для международного рынка. Такое сотрудничество имело место между издательствами «Форум», Гильдендаль Норск Форлаг» и английским издательством Джордж Аллен энд Унвин», что позволило в 1952 году издать большой труд Тура Хейердала «Американские индейцы в Тихом океане», где он представил теорию, лежащую в основе экспеди-ции на «Кон-Тики»[358].

Положительный опыт работы с Хелмсом привел к тому, что Хейердал привязал его к себе в качестве международного агента ля своих книг. Они регулярно общались, в том числе во время [ногочисленных поездок Тура Хейердала в Стокгольм — город, посещаемый им так же часто, как Нью-Йорк и Осло. Встречи проводились в теплой атмосфере, как правило, за хорошим ужи-ом в ресторане и в присутствии других друзей. Так Тур и Адам стали близкими друзьями. В 1970-х годах стареющий Хелмс начал сдавать. Хейердал стал искать ему заместителя, и кто мог лучше Ивонн выполнить это задание? Она привыкла управлять перепи-ской своего мужа и заграничных издателей, а в ходе поездок вме-сте с Туром лично познакомилась со многими из них. С 1977 года она взяла на себя «всю издательскую работу над книгами Тура осле Адама Хелмса», как значится в одном из ее писем голландскому издателю.

Развод не повлиял на этот порядок, скорее наоборот. Тур часто давал понять, что самое трудное в работе над экспедицией — это не ее подготовка и осуществление, а работа после возвращения домой. По возвращении он собирался писать книгу, делать фильм и ездить с лекциями. После длительного отсутствия накопилась гора писем, на которые он считал нужным ответить. Будучи в сложном финансовом положении после экспедиции «Тигрис», Тур уже не мог себе позволить нанять секретаря и вскоре понял, кого он потерял в лице Ивонн.

«Отсутствие секретаря для меня — ужасная нагрузка, и это, конечно, ограничивает мою продуктивность», — обреченно писал он ей летом 1979 года, в то время когда развод уже вступил силу. Помимо работы над книгами «для меня было бы неоценимой помощью, если бы ты взяла на себя также налоги и ведение дел, чтобы освободить меня. Это ведь в наших общих интересах»[359].

Бальзам на душу. Климат, зависть и налоговое бремя заставили Тура Хейердала уехать из Норвегии. В Колла-Микьери он создал собственный Эдемский сад с виноградниками и оливковыми деревьями

Тур Хейердал любил зарабатывать деньги, чтобы иметь возможность затем отправиться в экспедицию, оплачивать образование детей и жить безбедно в собственном владении. Однако у правление деньгами он считал непосильной для себя ношей, и в Колле он передал всю эту работу в руки Ивонн. Теперь он хотел, чтобы она продолжала работать в качестве его управляющего делами из Осло. Ивонн снова взяла на себя этот труд. Помимо контактов с литературными агентами, она также должна была управлять связями бывшего мужа с банками в Норвегии и за рубежом. Она должна была вести дела с налоговыми органами, в том числе решать вопрос: должен ли Тур платить налоги в Италии, Норвегии или в обеих странах? Кроме того, она должна была следить, чтобы издательства были пунктуальны в отношении выплаты отчислений за права продажи его книг.

Из документов Ивонн, оставшихся после ее смерти, следует, что она взяла на себя большую и тяжелую работу. Но, как писал Тур «это в наших общих интересах». Он добился столь необходимой ему помощи, а поскольку Ивонн причиталась половина всего, что зарабатывал Тур, она с легкостью могла теперь контролировать получает ли то, что ей следует. Однако назвать эти деньги содержанием было бы оскорбительным. Скорее это была плата за выполненную работу.

В то время, уважая право на частную жизнь, пресса не писала о разводах. Разрыв между знаменитым Туром Хейердалом и его женой произошел в полной тишине. Только спустя несколько лет «Верденс ганг» сочла возможным поставить общественность в известность о произошедшем. В разделе под названием «Прожектор», отдельном уголке, где журналисты, среди прочего, развлекались сплетнями о событиях из частной жизни высокопоставленных лиц, газета сообщала: «Тур и Ивонн Хейердал развелись, как говорится, сохранив дружественные отношения. Мы понимаем Ивонн. Должно быть, это очень трудно, если не сказать, невозможно — продолжать жить с человеком, главное желание в жизни у которого — оказаться на тонущем тростниковом судне, чтобы затем сжечь его...»[360] В дополнение к сведениям о разводе газета воспользовалась случаем, чтобы снова уколоть Хейердала за сожжение «Тигриса», что уже стало для редакции притчей во языцех. Быть пророком в своем отечестве, как известно, нелегко, особенно если в прессе разворачивается травля. Внешне он отражал подобную критику тем, что больше не реагировал на нее. Справедливо заметить, что годы противостояния помогли ему стать менее чувствительным, и он выдержал удар. Однако трудно отражать нападки, будучи финансово зависимым от доброго имени. В письме Дэйлу Беллу он жаловался, как все, о чем пишут, вредит его престижу и как трудно ему с этим справиться[361].

После неудачного освещения экспедиции в передачах Би-би-си и бессмысленного фильма от «Нэшнл джиогрэфик» Тур Хейердал возложил все свои финансовые надежды на книгу об экспедиции «Тигрис». К этому он уже привык. Книги о «Кон-Тики» и острове Пасхи сделали его состоятельным человеком. Книга о «Ра» также принесла ему прибыль. Будучи хозяином своего текста, в книге об экспедиции он представил ее научную цель именно так, как хотел, и рецензенты были в восторге. В США «Паблишере уикли» отметили, что книга о «Тигрисе» была даже лучше, чем книги о «Кон-Тики» и «Ра»[362]. «Нью-Йорк таймс бук ревью» для хвалебной рецензии выделила целую страницу[363]. Под заголовком «Тигрис продолжает жить» Рейдал Люнде написал в хронике «Афтенпостен» о том, что все, что люди видели в репортажах, интервью или телепрограммах, не выдерживает «никакого сравнения с собственным повествованием Тура Хейердала»[364]. Тем не менее книга о «Тигрисе» стала для Тура Хейердала разочарованием. Впервые он испытал предательство со стороны читателей.

Только в одной стране, в Германии, книга стала бестселлером однако «заоблачных тиражей, как раньше, она не достигла»[365] Из США, которые для Тура Хейердала традиционно были лучшим рынком, Норман Бейкер сообщил, что книга вышла пятым тиражом. Но его ближайший помощник в экспедиции «Тигрис» должен был признать, что разочарован: книга не смогла занять место в списке бестселлеров[366].

Американский издатель Хейердала «Даблдэй» верил в успех книги и до публикации обещал приложить все усилия[367]. Однако Хейердала вновь постигло разочарование. Он не видел никакой иной причины неудачи, помимо плохой рекламы. Письма, полученные им от читателей из США, создавали впечатление, что они даже не знали о том, что Хейердал написал книгу о «Тигрисе», а те, кто узнал об этом, сталкивались со значительными трудностями, пытаясь найти ее в книжных магазинах[368].

После долгих размышлений датское издательство «Гильдендаль», в конце концов, решило вообще не издавать книгу Хейердала. В письме литературному агенту Тура, которое начиналось словами «Уважаемая фру Хейердал», издательство изложило причины свое решения и сообщило, что книга вряд ли финансово оправдает себя в «этой критической ситуации», которую переживал датский книжный рынок. Издательство надеялось, что «Вы и Ваше муж попробуют понять нас, почему мы с глубочайшим сожалением вынуждены были отказаться от этой затеи»[369].

В Норвегии издательство «Гильдендаль Норск Форлаг» выпустило первый и единственный тираж в 7 тысяч экземпляров, что стало тяжелым ударом и для Хейердала, и для издательства, которое привыкло печатать его книги тираж за тиражом. Возможно, сам автор способствовал тому, что результаты оказались плачевными. Когда осенью 1979 года готовилась презентация книги Тур Хейердал так устал от норвежских журналистов, что отказался выступить на пресс-конференции[370].

У него, разумеется, были другие объяснения, почему книгу постигла неудача и дома, и за границей, и снова он обвинял Би-би-cи и консорциум. Ограничения, наложенные Би-би-си на освещение новостей об экспедиции «Тигрис», оторвали читателей от той основы, которая создает условия для успешных продаж. Экспедиция «Тигрис» стала первой из его экспедиций, о которой практически ничего не знали после ее завершения, жаловался Тур в письме Дейлу Беллу[371].

Однако он не мог не понимать, что на международном книжном рынке произошли значительные структурные изменения. С тем потоком книг, что публикуется сегодня, ни один издатель больше не имеет средств на проведение значительной рекламной кампании», — писал он далее Беллу[372].

Белл, который после работы над проектом «Тигрис» вынашивал мысль о создании игрового фильма на основе эпизодов из жизни Тура Хейердала, сам удивился, что продажи книги не оправдали ожиданий. Но он видел причины не в увеличении выпуска книг вцелом и не в борьбе за рекламное место. С тех пор как Хейердал выпустил свои первые бестселлеры, кассовые успехи Голливуда и увеличение времени, проводимого перед телевизором, изменили критерии выбора американских читателей[373].

Однако были и другие, более глубокие причины, помешавшие успеху «Тигриса». «Кон-Тики» разрушил границы. Экспедиции на «Ра» расширили эксперимент, перенеся его в другой океан, Вместе они образовали костяк исследований Тура Хейердала. Но вписывался ли в эту картину «Тигрис»?

У Хейердала была цель, когда он отправился в путь на тростниковой лодке из Месопотамии. Но он не достиг этой цели, а весь остальной мир так и не понял, в чем она заключалась. Для публики «Кон-Тики» и «Ра» имели смысл, но что Хейердал хотел доказать с «Тигрисом», догадаться было трудно. По сравнению «Кон-Тики» «Тигрису» не хватило эпохальности, поэтому плаваниe на шумерской лодке не произвело никакого впечатления на широкую публику.

«Кон-Тики», абсолютный пик карьеры, произошел слишком рано в жизни Хейердала. Последующие экспедиции также были впечатляющими. Но с течением времени интерес угасал, поначалу незаметно, а затем все быстрее и быстрее. Ученые устали от его упрямства и настойчивости, читатели — от повторов. У него появилась потребность вновь попасть в струю, и «Тигрис» стал его инструментом. Тур попал в зависимость от экспедиции, чтобы обеспечить себе доход, и посредством своих рискованных путешествий он хотел заложить основу для книги, которая, как он наделся, поможет ему добиться финансовой стабильности в ожидающей его старости.

Экспедиция «Тигрис» не открыла двери на научный Парнас, но к этому он уже привык. Хуже было то, что продажи книги не принесли ему финансовой прибыли, в которой он так остро нуждался. Кроме того, развод потребовал от него серьезных затрат и вскоре Тур был вынужден признать, что он попал в тупик -не только экономический, но и моральный.

Ему требовалась помощь извне.

Будучи близким соседом Тура в Колла-Микьери, Арнольд Якоби видел, как трудное финансовое положение повлияло на настроение и работоспособность Тура. Он также опасался того, как развод скажется на Ивонн.

Сам Тур описывал это в письме к Ивонн, отправленном из Копенгагена в октябре 1980 года, следующим образом: «Bpeмя от времени это все действует на меня так, как будто ты считаешь меня врагом детей, который не желает им блага. Это очень обидно и несправедливо. Я никогда не имел ничего против вас четверых, я абсолютно добровольно отдаю детям такую же часть себя как и ты, и прилагаю к этому все усилия... Я никогда не искал материальных благ, но мне все-таки нужно кое-что для того, чтобы я и дальше мог вести дела и обеспечивать нас всех»[374].

Позднее он начал новое письмо к Ивонн следующим образом: «Это будет скучное письмо, только о финансовых делах, и я хотел был подождать с письмом до тех пор, пока мое настроение не улучшится...». Обремененный расходами на адвокатов, на налоги и государственные пошлины, он уладил все дела с юридической передачей дома и собственности в Колле дочерям. Дом, который он собирался построить в стиле норвежского горного домика для себя с Лилианой «на другом участке», все еще не был готов, и теперь это раздражало его: «...больше всего меня мучает то, что я сижу тут и экономлю да тружусь без устали, чтобы построить себе какую-то двухкомнатную хижину, в то время как я при жизни отдаю свой большой дом и всю собственность своим детям (не получив в ответ ничего, даже "спасибо") и должен еще платить такие суммы из своего тощего кошелька».

Отсутствие благодарности сильно расстраивало его, и он не скрывал этого. Тур не мог понять, как получается, что он должен жертвовать такими ценностями, в то время как «благодарность почести за свою жертвенность» достаются одной Ивонн[375].

За эту холодность Тур должен благодарить только самого себя. Четверо женщин — Ивонн, Аннетте, Мариан и Беттина — никак не могли примириться с тем, что он съехал из их дома, чтобы обосноваться с другой женщиной совсем рядом. И то, что oн один из всех, чувствует, будто бы с ним обошлись несправедливо, было выше их понимания. Они также считали Коллу своей, и стоило ли это «спасибо» того, о чем он утверждал, и что они считали само собой разумеющимся?

Главной проблемой Хейердала в это трудное для него время жизни было то, что он никак не понимал, что он единственный является причиной тех страданий, которые испытывали его близкиe. В собственных глазах он не сделал ничего дурного, напротив, он имел моральное право продолжать сожительство с Лилианой. Поэтому не его вина в том, что все пошло не так, это дочери виноваты, что не уважают выбор отца. Он был зол на них из-за отсутствия благодарности за наследство, но кроме того, не меньше он злился и за то, что они не принимали Лилиану. Если Аннетте отвергала всякий контакт, то Мариан и Беттина выбрали более вежливую форму. Но они никогда не принимали ее.

Арне Якоби попытался мягко вмешаться в эту психологическую драму. Хотя он также не понимал Тура и не одобрял его выбор как друг, он не мог его оттолкнуть. В то же время Арне очень переживал за Ивонн, которую со временем стал очень уважать и ценить. Он хотел поддержать обоих и понял, что лучшее, что он может сделать в данной ситуации, — это навести порядок в финансах Тура. Но как?

После того как проект «Тигрис» завершился, Тур начал писать новую книгу, которая, как он надеялся, «поправит положение»[376], Планировалось, что это будет книга по истории Америки в доколумбовое время, под рабочим названием «Кто открыл Колумба?» Он поменял фокус и решил посмотреть на испанское завоевание с точки зрения тех, кого завоевали. Книга должна была стать «смелой» и «малоприятной для нас, европейцев, но правдивой богатой на документы»[377]. Он также представлял, что книга сможет «зажечь новый научный костер»[378], не думая о том, что это может повлиять на него совсем не вдохновляюще. Между тем он решил расширить перспективу и охватить также то, что он называл трансатлантическими культурными параллелями. Наконец, он представлял себе, что эта книга будет его «основным трудом миграции культур»[379].

Работа продвигалась медленно, отчасти из-за трудного материала, но по большей части потому, что Тур после «Тигриса» продолжал активно путешествовать. По-прежнему значительную часть его времени отнимала работа, связанная с охраной окружающей среды, а в начале 1980-х гг. он активно включился в работу международных организаций, работавших в том же направлении, что и «Один мир». Такая книга вряд ли стала бы бестселлером, а этот доход все равно оставался значительно отсроченным по времени, чтобы поправить финансовое положение. Поэтому Арнольду нужно было действовать быстро, и он направил свои взоры на Норвежский союз писателей.

Тур Хейердал являлся членом Союза писателей с 1960 года.[380] Чтобы вступить в этот эксклюзивный круг пишущих людей, кандидат должен был представить художественные тексты. Однако в то время это требование не являлось абсолютным. Авторы научно-популярных произведений также могли рассчитывать на членство, если они «заработали имя». Именно так в этот клуб попали выдающиеся историки Сверре Стеен и Йенс Аруп Сейп[381]. У Хейердала к 1960 году уже накопился богатый писательский опыт, хотя художественных произведений он не писал. Но имя он себе заработал и поэтому Союз писателей принял в свои ряды антрополога, кое значилось в книге, выпущенной Союзом в честь своего столетнего юбилея в 1993 году[382].

Арнольд Якоби сам был писателем и членом Союза писателей. Он написал несколько детективных романов и в 1965 году издал биографию Тура Хейердала «Господин "Кон-Тики"», переведенную на многие языки. В 1976 году он добился большого успеха со своей книгой «Это касается и тебя» — захватывающим повествованием о том, как еврей Герман Закновиц из Ларвика пережил Аушвиц. От имени Хейердала Якоби направил в Союз писателей запрос на получение материальной помощи, и к Рождеству 1982 года Тур получил самый лучший подарок — рабочую стипендию в размере 12 тысяч крон из фонда солидарности Союза.

Хотя этот подарок был очень желанным, тем не менее, он являлся каплей в море. Якоби хотел чего-то большего. Проведя поиски, он нашел «кое-что наподобие государственной стипендии, ежегодно выплачиваемой тому, кому посчастливилось ее получить»[383]. Он попросил председателя Союза писателей Йоханнеса Хеггланда о помощи. Тот рекомендовал Якоби обратиться к председателю Норвежского совета по культуре профессору Эдварду Бейеру[384]. Якоби поймал Хеггланда на слове, написал Бейеру и попросил о встрече по поводу «нашего известного соотечественника Тура Хейердала»[385]. Встреча состоялась, и Бейер согласился - государственная стипендия «была бы идеальной», в том числе потому, что давала возможность такому человеку как Хейердал свободно работать[386].

Арнольд информировал Тура по ходу дела, и Тур был очень рад узнать о «кампании», развернутой другом с целью добиться для него этой стипендии[387]. Арнольд также известил об этом Ивонн, надеясь, что дело завершится благополучно. «Если у нас получится, то Тур больше никогда не будет испытывать серьезные финансовые трудности. У него появится стабильная поддержка», — писал он Ивонн[388], хорошо зная, что такая стипендия по условиям развода будет выгодна и для нее.

Арнольд не переставал заботиться о Ивонн. «Как идут твои дела, дорогая Ивонн?» — писал он далее. «Последний раз, когда я тебя видел, тебе было так плохо, что мне стало больно смотреть на тебя, и я ушел». Он надеялся, что с течением времени она пришла в себя и у нее все наладилось. «Ты этого заслуживаешь! Более, чем все другие, кого я знаю»[389].

Заявление на государственную стипендию должно было утверждаться в Королевском министерстве науки и культуры. Тур и Арнольд вместе работали над ним. Это было нелегкой задачей. Из переписки между ними в марте-апреле 1983 года следует, что Тур откровенно чувствовал себя плохо из-за того, что вынужден просить денег у государства. Почему нужно просить поддержки для норвежца-эмигранта, которого все считают миллионером из-за его всемирной известности и собственного государства на Ривьере?»

Тур заметил, что всегда считал себя и «вел себя как аутсайдер по отношению к норвежской государственной машине». Он боялся, что если получит что-то сверх обычного, то пресса снова обрушится на него. Поэтому он считал, что уместнее всего будет просить об обычной пенсии. Весь в сомнениях, он спрашивал своего друга: «Что будет, если я стану государственным стипендиатом?

Я не знаю, стоит ли овчинка выделки. По крайней мере, именно сейчас. Вероятно, сейчас уже поздно думать об этом, но меня мучают подобные мысли. Было бы неплохо получать обычную пенсию, в любом случае — это уже что-то». Он попросил Арнольда подумать еще раз.

Арнольд ответил, что если Тур так хочет, он не будет подавать заявления. Ему трудно советовать в данной ситуации, поскольку действительно оградить себя от «вероятных неприятностей» невозможно. Но он не думает, что Туру следует бояться чего-либо подобного.

Тур решил отбросить сомнения. Подумав как следует, он написал Арнольду, что отказ от государственной стипендии из-за того, что он боится «новых нападок от врага, которые в любом случае постоянно будут происходить за моей спиной», будет безнравственным по отношению к тем, перед кем он имеет «долгосрочные обязательства». И если назначение государственной стипендии повлечет за собой последствия, «влияющие на честное имя», то в худшем случае, он откажется от стипендии, «не унижая никого из нас».

Заявление на государственную стипендию, написанное и подписанное Арнольдом Якоби, начиналось так:

«Настоящим я осмеливаюсь представить Королевскому министерству культуры и науки следующее, сильно волнующее меня дело. Это касается нашего соотечественника Тура Хейердала. Как его близкий друг и биограф я самолично убедился в том, что он сейчас работает, находясь под неимоверным финансовым давлением, отчасти по причине личной трагедии, отчасти ввиду неблагоприятных обстоятельств, в которых нет его вины, или если oна есть, то крайне мала.

Я не желаю распространяться о таком деле, как это, но позвольте мне упомянуть кое о чем, что в любом случае отчасти уже известно. Во-первых, его брак расторгнут, и он переписал свою собственность на жену и пятерых детей. Во-вторых, его земельные владения в Италии обесценились в связи с тем, что стали охранной зоной».

Обесценивание, о котором здесь говорится, случилось, согласно заявлению, когда Хейердал несколькими годами ранее захотел сохранить Колла-Микьери, считая, что деревня в высшей степени достойна стать охранной зоной. Власти пошли навстречу. В то же время они объявили земельные и лесные владения Хейердала «зеленой зоной». Это означало, что их нельзя застраивать. Таким образом, он потерял то, что считал своей «финансовой гарантией на будущее».

Якоби в заявлении признал, что у Хейердала были «доходы, которые для любого норвежского писателя являются золотой мечтой». Однако со времени «Кон-Тики» прошло много лет, и деньги, заработанные им на этой книге, он использовал на финансирование следующих экспедиций. Кроме того, он написал ряд чисто специальных книг, «которые практически не пользовались спросом среди рядовых читателей».

В заключение Якоби напомнил о том, что Хейердал, «вне всяких сомнений, был самым знаменитым нашим соотечественником», и что его популярность по-прежнему возрастает. Причиной тому является не только его вклад как ученого и писателя, но также его борьба за мир и охрану окружающей среды. «Он, можно сказать, ежедневно получает за это награды, но кто может жить за счет почетных званий и медалей или на оплату дороги и проживания? Для кого-то популярность и представительство становится тяжелой ношей. В его случае это постоянные перерывы в работе и большая финансовая нагрузка».

Якоби далеко зашел в описании финансового краха «нашего самого известного соотечественника». И как представил он частную жизнь своего друга, назвав ее «личной трагедией»? Но, будучи убежденным в том, что на кону стояла самая значительная работа Хейердала и что надо протянуть ему руку помощи, пока эта помощь крайне необходима, он решил оставить все, как есть. И хотя характер заявления предполагал конфиденциальность при рассмотрении заявления, Якоби на всякий случай решил подстраховаться. Он закончил свое прошение тем, что попросил рассматривать дело самым конфиденциальным образом»[390].

Как бы Тур не уверял в том, что его больше не волнует критика, переписка с Арнольдом показала, насколько он по-прежнему был чувствителен к колебаниям мнения. Он еще не оправился от тех ран, которые нанесла ему ревность, как он писал своему другу. Но если Арнольду действительно удастся «подстрелить медведя», как Тур называл это, он будет очень рад. Предполагая, какой удачей станет пожизненная государственная стипендия, Хейердал решил не думать о возможном унижении, в то же время готовясь стойко противостоять любой критике.

Порядок присуждения государственной стипендии был учрежден еще в 1800-е годы. Целью его была поддержка независимых и общественно полезных исследований в науке и культуре, люди, обладающие богатыми знаниями, но не имеющие формального образования, или те, кто работал в областях, не охваченных существующими научно-исследовательскими учреждениями, должны получать поддержку. Распределение стипендий осуществлялось Стортингом в рамках бюджета, по санкции правительства. Двадцать первого декабря 1983 года Тур Хейердал получил официальное сообщение из Министерства культуры и науки, что ему присуждена государственная стипендия с 1984 года в размере 75 тысяч крон, или, в пересчете на сегодняшний курс, почти 200 тысяч крон. К тому времени Кнут Хаугланд, который вместе с Якоби также втайне работал над тем, чтобы Тур получил стипендию, уже прислал ему выписку из государственного бюджета. «Насколько я понимаю, ты будешь получать эту стипендию до тех пор, пока ты жив. Заслуженно! Поздравляю!» - писал его верный друг еще с экспедиции «Кон-Тики» в сопроводительном письме[391].

В документах Стортинга Тур Хейердал значился, как и другие государственные стипендиаты, без титула. Норвежский государственный альманах, напротив, указывал титул всех, кто получал государственную стипендию. Там Хейердал указан как «путешественник, антрополог-любитель и этнограф». Для Хейердала это должно быть, не слишком лестное определение. Хотя он не имел официального академического образования, ему вряд ли понравилось, что его назвали любителем. Для сравнения, юрист Хельге Ингстад был удостоен титулом «писателя и искателя приключений», когда получил стипендию в 1970 году.

Тур быстро понял, на что потратит деньги. Он решил, «не раздумывая, нанять секретаря с января»[392].

Норвежец, считавший себя аутсайдером для норвежской государственной машины, и который после того как переехал в Италию в 1958 году, платил лишь незначительную часть своих налогов Норвегии, получил персональную статью в норвежском государственном бюджете. Эту статью он сохранит до своей смерти при условии, что будет посылать ежегодные отчеты о своей деятельности в министерство.

Шквал протестов, которого он боялся, не состоялся. Призак зависти не появился. Тур Хейердал благополучно остался со своей стипендией. Всему свое время, также и примирению. Пусть многие считали, что Хейердал устроил спектакль, когда он сжег сноп соломы в Аденском заливе, пусть этот гордый самоучка со своими компиляциями никогда не уставал дразнить солидных ученых. Не будем обращать внимания на его академическое невежество и на самовольную эмиграцию. Мало кто, или даже лучше сказать никто не смог обратить внимание мира на Норвегию так, как это сделал Тур Хейердал. С помощью путешествия на «Кон-Тики» он связал целый мир в то время, когда народы и государства зализывали послевоенные раны. И хотя он не сдавал экзаменов, Университет Осло в знак благодарности за его «личный вклад на службу науки» провозгласил его первым в Норвегии почетным доктором[393]. Поэтому вполне справедливо, что и Стортинг, когда nредставилась такая возможность, последовал его примеру.

Сумма, конечно, была не слишком большой, она была ниже годового дохода среднестатистического норвежца, но государственная стипендия — это не только деньги. Это своего рода признание, тот вид признания, которого Хейердалу так недоставало в стране, где царили зависть и законы Янте. Туру Хейердалу следовало благодарить свой народ за луч света в этом темном царстве, за то, что он стал гражданином с почетной зарплатой. Но главным образом он дол-жен был быть благодарен Арнольду Якоби — единственному человеку, который, помимо семьи, связывал его с Норвегией.

Если в Осло немного посветлело, то в Колла-Микьери тьма сгущалась. Тур жил своей жизнью с Лилианой. Но со временем он стал чувствовать себя одиноким. Потеря семьи оставила в его душе глубокую рану.

Он был бы рад поддерживать дружеские отношения с Ивонн. Он пытался исправить ситуацию: «Ты только не переживай, и все проблемы уладятся, поскольку, в принципе, ни одна из них настоящей проблемой не является»[394], или «на самом деле все наши проблемы гораздо меньше, чем они кажутся, когда сгущаются тучи. Помни, что за тучами всегда скрывается голубое небо»[395], Но для Ивонн проблемы были в высшей степени реальными, а небо по-прежнему оставалось серым. Она могла быть его помощником, но не другом. Дружба требует доверия, а доверия не осталось.

Единство в Колле было фундаментом его жизни, единство между ним самим, Ивонн и дочерьми. Теперь этот фундамент дал трещину, и он больше всего на свете желал, чтобы все снова уладилось. «Я надеюсь, что наши прегрешения будут прощены со всех сторон, так что мы снова сможем общаться, как в прежние годы», — писал он Ивонн. Но в то же время Тур понимал, что «Аннетте вряд ли прекратит свой протест. Это горько, ужасно горько и для нее, для меня, тем более что мы оба так любим друг друга. Я не прошу ее ни о чем, но я не могу найти себе места»[396].

Аннетте твердо держалась за свое решение не общаться с отцом, пока он живет с Лилианой. От того, что он воспринимал это поведение как демонстративный протест, легче не становилось. Осло Мариан переехала в квартиру на аллее Бюгдёй. Когда Тур приезжал по делам в город, он, как правило, останавливался у нее. Во время одного из таких визитов в апреле 1986 года он случайно столкнулся в дверях с Аннетте. Он обнял ее и спросил смиренно, не могли ли бы они снова стать друзьями. Аннетте холодно ответила, что все зависит от него. Расстроенному Туру больше ничего не оставалось, кроме как отметить ее холодность. Он решил «смириться с этим»[397].

Однажды, в 1987 году, Тур узнал, что Аннетте собирается замуж. Ее избранником стал Петер Сундт, экономист из Осло. Тур в списках приглашенных не значился. Единственное, он узнал, что свадьба состоится в июне, на острове Гримсёй, в районе Индре Осло-фьорд. «Как тебе известно, у нас, к сожалению, проблемы в отношениях», — писал он Арнольду Якоби. «Хотя в июне я буду в Южной Америке»[398]. Однако он написал речь для новобрачных. Ее зачитал Тур Хейердал-младший.

Тем не менее отказаться от Лилианы он не был готов. Она стала частью его жизни, спутницей, посвятившей себя ему и заботившейся о его благополучии. Однако их совместная жизнь также была непростой. Состояние здоровья Лилианы постепенно ухудшалось. Особенно ее мучили боли в руках и спине. Пребывание в больнице и операции немного улучшили ситуацию, но не привели к полному выздоровлению.

Тур не привык думать о вечности. Он планировал по одному проекту за раз, а остальное отдавал на волю провидения. Но когда он в марте 1986 года он узнал о неожиданной смерти Германа Ватцингера, мысли о смерти стали ближе — не только в отношении себя, но и в отношении Лилианы. Герман был помощником Тура на плоту «Кон-Тики», и первым, кто согласился принять участие в путешествии. Он активно принимал участие в подготовке, возглавил работы по строительству плота в Перу. Именно в Перу окончилась жизнь Германа Ватцингера. Он возглавлял группу ученых, которая собиралась последовать по следам «Кон-Тики», а Туру Хейердалу пришлось отказаться от участия в этом мероприятии, поскольку он был занят другими делами.

Тур написал некролог в «Афтенпостен». «Прощай, Герман! Ты был неоценимым и верным другом. Многим будет тебя не хватать. Среди твоих друзей, думаю, мы все, кто провел 101 день на плоту, будем самыми близкими... Мы сблизились так, что стали почти роднёй»[399].

Возможно, как раз именно тогда, когда он сидел и вспоминал старого товарища, Тур начал понимать, что это может «произойти и с ним так же неожиданно, как и с Германом Ватцингером». А что может случиться с Лилианой в ее «нынешней ситуации». Он доверился своему старшему сыну Туру: «Еще неизвестно, кто из нас первым уйдет на тот свет»[400].

Герман умер вскоре после своего семидесятилетия. Тур был на полтора года старше, и, конечно, «всё» могло случиться. Mысли о том, что в таком случае будет с Лилианой, не покидали его.

Винодел. Тур был гурманом и с удовольствием выпивал вина за обедом. Самое лучшее вино он делал сам из собственного винограда

«Но, — писал он далее своему сыну, — я уверен, что она не дождется особого сочувствия от многих наших, поскольку никто не звонит ей и не навещает ее даже на расстоянии 300 метров, когда я уезжаю, а она остается одна в своей постели, мучимая судорогами».

Он никак не мог понять, почему Ивонн и дочери были так жестоки с Лилианой, которая так «щедро» поступила с ними во время дележа имущества, «в том числе, когда я отдал им все дома... а сами мы остались практически ни с чем»[401].

Аннетте вступила на тропу войны против отца, и Тур все больше и больше огорчался тем, что ни Ивонн, ни дочери не хотели признавать Лилиану или хотя бы смириться с нынешней ситуацией. Он считал, что они поступали несправедливо. Единственное, что требовалось Лилиане, так это сочувствие, а не противостояние. Он забыл, что обидел Ивонн и дочерей, когда покинул их. Теперь он чувствовал себя обиженным, поскольку его близкие не хотели позаботиться о Лилиане, пока он был в отъезде.

В то же время назревал еще один конфликт. По соглашению о разводе Тур сохранял право собственности на усадьбу в Углевике, но Ивонн сохраняла пожизненное право пользования ею. В свое время Тур купил это небольшое владение неподалеку от шведской границы, где, помимо нескольких деревянных срубов, ему причиталось также несколько сотен гектаров леса. В aпреле 1986 года Тур переписал собственность на старшего сына, который также имел право на владение, однако при условии, что Ивонн по-прежнему сохраняла права пользования этим местом. Тур-младший хорошо понимал это. Тем не менее некоторые изменения все-таки произошли, в том числе в связи с тем, что с передачей собственности возникла обязанность проживания и ухода за этим владением. Поэтому теперь ему приходилось бывать в Углевике гораздо чаще[402].

Эти перемены Ивонн восприняла очень тяжело. Она была очень привязана к Углевике с тех пор как вышла замуж за Тура, одно время они с Туром жили там постоянно. Однако при новых условиях она уже не могла считать это место «своим». Она обвиняла Тура в том, что он нарушил условия соглашения о разводе. Он же, со своей стороны, заверил ее, что смена собственника не повлечет за собой никаких практических последствий для Ивонн и дочерей и что они, как прежде, смогут пользоваться владением так часто, как им захочется.

Раздавленная этим, по ее мнению, нарушением договора, Ивонн пригрозила судом. Тем не менее она отказалась от своей угрозы, в том числе и по настоянию Тура, поскольку он всеми силами хотел избежать дополнительных конфликтов в семье[403]. Но если раньше Ивонн могла ездить в Углевику без предупреждения, то теперь по практическим соображениям ей приходилось сообщать об этом Туру-младшему заранее, чтобы избежать наккладок и неудобств.

Ивонн пришлось отступить. Она прекратила поездки в Углевику.

Когда наступили 1980-е годы, Тур и Ивонн были в разводе уже десять лет. Это стало темным десятилетием. Горечь обиды надолго поселилась в их сердцах, а неоднократные попытки к примирению ни к чему не привели.

В первую очередь страдала Ивонн, она долго держалась. Но в феврале 1989 года ситуация изменилась. Унижений было достаточно. То, о чем следует рассказать, взято из двух писем, написанных ею в то время Туру. Правда, лишь одно из них является настоящим письмом: второе представляет собой черновик письма, которое она впоследствии все-таки вложила в конверт и отправила. Черновик — на одной странице, само письмо, написанное в Осло и датированное 28 февраля 1989 года, — на семи страницах.

Из черновика: «Дорогой Тур! Когда я собираюсь писать тебе, и нужно с чего-то начинать, я не знаю, что мне писать в начале. О начале нашей фантастической жизни в Невре — когда мы в 6 часов утра решили пожениться[404]. И теперь — после многих счастливых лет!!! Мы оба были так счастливы — кто может похвастаться, что счастливо прожил вместе 30 лет? И трое прекрасных детей. Мы жили в раю».

Из письма: «Дорогой Тур. Каждый раз, когда я встречаю тебя, то с горечью осознаю, как ты далек, тебе нужно туда и сюда, у тебя никогда нет времени даже как следует поздороваться, прежде чем ты бросаешься бежать по делам, тебе нужно спешить, ты ждешь почту и т.п.».

Из черновика: «40 овец, ослик, мул и куры... Мы радовались каждому дню... морю, овечкам, мулу, солнцу, деревьям, нашей любви друг к другу, детям и Италии... И тут появилась фру Сальво...»

Из письма: «Обещания ничего не значат для тебя, и ты, который всю жизнь считал смертным грехом даже мелкую ложь, продиктованную обстоятельствами, чтобы не обидеть, теперь стал специалистом в этой области».

Из черновика: «После ужина мы вернулись домой и занесли растения в зал, Аннетте и я. Тогда я сказала: "Аннетте, завтра я хочу пригласить всю семью Сальво на обед". Тогда она кинула самый большой горшок об стену так, что она треснула, бросилась на пол и зарыдала. Прошло много времени, пока я смогла ее успокоить и добиться ответа. Подумай, что было бы, если бы я это сделала. Я хотела всего лишь сказать всей семье, что Тур — мой муж, и что он — отец этих детей и что мы хотим, чтобы так продолжалось и дальше. К сожалению, ничего не вышло, и это разрушило мою жизнь навеки, пришлось расстаться со своими друзьями — мы не могли больше играть вместе в гольф и радоваться».

Защитник животных. Тур стремился к жизни в гармонии с природой и любил окружать себя животными

Из письма: «Я также отказалась от Углевики, где осталась часть моей души и которую я очень любила... Я все еще не пришла в себя, у меня будто комок в горле. Но жизнь коротка, я уже вышла на пенсию и накажу лишь сама себя, если буду продолжать сердиться».

Из черновика: «В том, что ты смог перечеркнуть 30 лет жизни я тебя не обвиняю — это у вас в роду — отец делал такое дважды, мать — трижды![405] Разница между мужчиной и женщиной заключается в том, что мужчина бьет больнее и забывает все хорошее даже после 30 лет брака, а женщина никогда ничего не забывает.»

Из письма: «Когда я лежала дома больная и сказала тебе, что больше не могу терпеть это, нам нужно развестись, ты спросил лишь о том, не согласна ли я дальше работать на тебя, что я, конечно, была не против делать. Затем мы пошли на переговоры, которые, как мы боялись, затянутся на несколько часов. Я взяла слово и сказала сразу, что мы — взрослые люди, что это было наше взвешенное решение, у нас трое общих детей, и мы расстаемся как добрые друзья. Он [нотариус] поверил мне, и нам осталось только подписаться. Когда мы вышли на улицу, ты взял меня за руку и сказал "большое спасибо". Я убежала в ближайшую подворотню и разрыдалась».

Из письма: «То, что ты отдавал приоритет работе перед семьей — это твой выбор и, возможно, единственное решение, но я надеюсь, что твое признание и известность послужили тебе компенсацией на все, что ты потерял. Что мы больше не можем быть друзьями, для меня очень горько... я никогда не смогу пережить это... и когда раньше ходила ко врачу, то он сказал, что я должна забыть тебя и вспоминать только хорошее. Я не смогла это сделать, и жизнь теперь уходит от меня».

В письме Ивонн хотела, чтобы Тур понял, как много она помогала ему во время его экспедиций и сколько она отдала ему на разных этапах жизни. «И теперь, если я получила такие выгодные условия развода, я считаю, что заслужила это, я помогала тебе в течение 30 лет, больше, чем многие жены». Она также напомнила ему, как она пережила все, что было связано с его любовницами, и, «в конце концов, с семьей Сальво — все начиналось так красиво, с помощи и пикников на другом участке, а в итоге заставило меня покинуть Италию навсегда. Но ты не понимаешь этого, поскольку ты такой, какой уж есть».

Она также напомнила, что Адам Хелмс и многие другие издатели просили ее написать книгу о жизни с Туром. Арнольд Якоби также озвучивал эту идею. Но Тур может быть спокоен, она никогда не будет писать ничего подобного. «Я считаю нашу жизнь частной жизнью, я не могу переступить через свою порядочность, я не могу рассказать всей правды».

Ивонн, которой исполнилось шестьдесят пять лет, закончила письмо к Туру следующим образом: «Если ты разочаровался во мне, то это разочарование взаимное. Но никто не знает, сколько нам еще осталось жить на этой земле... Ты, скорее всего, веришь, что твой Бог простер над тобой свою руку. Фактически ты добился, что я больше не верю ни в Бога, ни в рождественского гнома. Но я по-прежнему доверяю своей интуиции, своей способности рассуждать и надеюсь окружить себя настоящими людьми... Я желаю тебе успехов в работе».

Письмо Ивонн настигло Тура в Колла-Микьери, где он приводил в порядок свои бумаги. Вместе с директором Музея «Кон-Тики» Кнутом Хаугландом и его помощником Хансом Холеном они запечатали 87 больших коробок с книгами и перепиской, которую следовало отправить в Осло и передать на хранение в архив Музея Он прочитал письмо и почувствовал, как разгорается гнев.

Он ответил: «Итак, я получил письмо, где ты иронизируешь по поводу моей занятости. Хорошо — каждый сам творец своей судьбы, и я сам виноват в том, что я однажды начал. Но если бы я не работал, то не смог бы как свободный ученый прокормить тех, кто от меня зависит, и обеспечить образованием и жильем всех своих детей. Не думаю, что я лучше других, но если бы я действительно думал, что я такой лжец и негодяй, каким ты меня описала на семи страницах этого письма, то мне незачем жить».

В своем ответе Тур считал, что делал все возможное для того, чтобы всем было хорошо, но «мне не хватает времени».

Как и Ивонн, он сожалеет, что они не могут снова стать друзьями и что во все это оказались вовлечены дети. Однако у него нашлось место и для похвалы: «Я полностью осознаю, что никто не сделал для меня столько, сколько ты сделала для меня за годы нашей совместной жизни». Для Ивонн эта похвала приобрела горький привкус: «Также никто не смог сделать то, что сделала для меня Лив».

В конце своего письма к Ивонн он пишет: «Хоть моя старшая дочь ненавидит Лилиану и это сказывается и на тебе, она (Лилиана) выполняла свою трудную работу так хорошо, как никто другой в эти последние годы»[406].

Тур был прав в том, что Аннетте ненавидела Лилиану. Однако она была обижена не столько на нее, сколько на него. Это его поведение шокировало Аннетте, а не ее.

«Невозможно купить билет в рай», — сказал Тур Хейердал когда по молодости лет он, разочарованный, вернулся обратно из свадебного путешествия с Лив с Маркизских островов Французской Полинезии. Рай нужно создавать самим.

Для Ивонн, Тура и детей сельская жизнь в Колла-Микьери была раем. Но даже за раем нужно ухаживать. Уход — это именно то, чего не хватило, когда Тур начал пригревать змею у себя на груди.

Из страны счастья Колла-Микьери превратилась в ад, откуда нужно бежать.

Последний, кто убежал оттуда, был сам Тур.

Мальдивы

Чем бы Тур Хейердал ни занимался, никто не мог сравниться с ним в любопытстве, в стремлении к новым знаниям. Несмотря на то что семейная жизнь дала трещину, а критики вставляли ему палки в колеса, он не мог препятствовать своей тяге к знаниям. Разочарования, пережитые им в связи с экспедицией «Тигрис», сильно потрепали его, тьма, сгустившаяся над Колла-Микьери, также имела последствия. Но несмотря на противодействие, он сохранял силы для работы, и в 1980-е годы он снарядил не менее трех экспедиций. Он ездил на Мальдивы, в Индийский океан, назад, на остров Пасхи в Тихом океане, и к пирамидам Тукуме Перу.

С помощью примитивных транспортных средств из бальзы и тростника Хейердал наглядно показал, что древние люди не считали океан препятствием для своих путешествий. Но чтобы конкретизировать свои мысли о путях миграций и зарождении культур, ему требовалось представить более весомые доказательства, которых и требовали от него многие ученые. Теперь, как и ранее, ни ждали выводов, основанных на фактических знаниях, а в том, что касается доисторических и дописьменных обществ, такие доказательства добываются в первую очередь с помощью археологических раскопок.

Во время своей экспедиции на Галапагосские острова в 1953 году Хейердал нашел осколки керамики, доказавшие наличие связей между этими изолированными островами и южноамериканским побережьем задолго до Колумба и испанского завоевания. Исследователи изучили находки с большим интересом, но вместо того, чтобы признать эпохальные результаты, они решили предать экспедицию забвению[407]. Эксперты презрительно отнеслись к выводам Хейердала относительно его путешествия на плоту «Кон-Тики», В их глазах он был rio-прежнему недостаточно квалифицированный, чтобы считаться ученым, чтобы они могли легализовать его научные результаты. Прошло много лет, прежде чем кто-то вспомнил об экспедиции на Галапагосские острова как пример того, что Тур Хейердал действительно чего-то достиг за свою карьеру.

Одним из тех, кто сделал это, был норвежский профессор социальной антропологии Фредрик Барт. Вполне вероятно, что он знал о скептическом отношении к работам Тура Хейердала в научной среде. Барта не волновали ни его гипотезы, ни его методы. Возможно, это очень интересно — узнать, откуда появились полинезийцы, считал Барт, но с научной точки зрения это не имеет никакой ценности[408].

Как социального антрополога Барта больше интересовал анализ культур в отношении их современного состояния, чем их происхождение или пути исторического развития. Он признавал, что Хейердал доказал наличие морских контактов между континентами, но не хотел признавать его аргументацию в том, что «такой физический контакт является необходимым условием для развития культуры именно в данном направлении». Барт утверждал, что культуры могут развиваться параллельно и независимо друг от друга, «если тому способствуют обстоятельства»[409]. Кроме того, ему не нравились чрезмерная самоуверенность Хейердала и его неуклюжая манера обращения с «сухими старыми профессорами»[410].

Тем не менее об экспедиции Хейердала на Галапагосские острова Барт мог сказать только хорошее. Там капитан «Кон-Тики» нашел археологические доказательства для своих утверждений. «Тогда я проникся уважением к его интуиции», — сказал Барт в интервью газете «Дагбладет». В том же интервью, что вышло в печать в 1983 году, профессор назвал находки Хейердала на Галапагосах его «главным достижением»[411].

С помощью «Тигриса» Хейердал был в состоянии многое сказать о плавучести тростника берди,но меньше, чем он надеялся, смог поведать о распространении мореплавания в Месопотамии. Однажды ему пришла в голову мысль, что земля Мальдивов — этой разбросанной группы островов между побережьями Индии и Шри-Ланки — может дать ему более глубокий ответ. После экспедиции «Тигрис» он решил больше никогда не выходить в море и забросил паруса на полку. Однако он решил вернуться к археологии и вновь извлек совок для раскопок.

Тур Хейердал еще толком не знал, чем будет заниматься после экспедиции «Тигрис» помимо написания книги, которую он хотел сделать своим главным трудом о миграции культур. Как это часто бывает, в дело вмешался случай. Он понимал, что если это не интуиция и не способность видеть взаимосвязь явлений, не имея возможности тут же найти объяснение, что случайное происшествие может привести к удивительным открытиям. По мере того как развивались события, мы в любом случае можем сказать, что экспедиции 1980-х гг. на Мальдивы, остров Пасхи и Перу осуществились вследствие неожиданных событий, а не тщательного планирования, так же, как и его экспедиция на Галапагосы. В тот раз его заставила отправиться в путь фотография каменной головы. Но теперь фотография каменной головы помогла обратить его взор на Мальдивы.

Эта фотография оказалась на столе Тура Хейердала осенью 1982 года. Она лежала в конверте, на котором стоял штемпель Шри-Ланки. Отправителя звали Бьёрн Роар Бие, этот норвежец работал в международной организации «Фонд международной перспективы». Штаб-квартира организации находилась в столице Шри-Ланки Коломбо, она ставила перед собой цель улучшить отношения между странами третьего мира и индустриальными державами, делая упор на современные средства связи и информационные технологии. Организация имела консультативный статус в ООН и была создана в 1978 году норвежским телерадиожурналистом Арне Фьортофтом. Тур Хейердал испытывал большой интерес к международным организациям и стал членом «Фонда международной перспективы».

Эту фотографию Бьёрн Роар Бие получил от местного служащего во время визита на Мальдивы, куда он ездил для создания отделения Фонда. Служащий хотел, чтобы ему помогли разгадать загадку этой каменной головы, а когда он узнал, что Тур Хейердал является членом Фонда, то попросил Бие переслать эту фотографию известному норвежцу[412].

Когда Тур получил фотографию, он собирался в длительное путешествие. Он поспешил спрятать фотографию в чемодан. Если у него все получится, то он поедет на Мальдивы в завершение своего путешествия.

Сначала он прибыл в Бостон, где городской Музей естественных наук наградил его денежной премией в размере 5 тысяч долларов и золотой медалью. Затем он отправился в Ванкувер, где выступил с докладом, а там, как обычно, когда он посещал Северную Америку, его ждала обширная программа встреч с телевидением, радио и прессой. С западного побережья Канады он полетел в Токио, чтобы принять участие во встрече Римского клуба и в акции для Фонда дикой природы вместе с герцогом Эдинбургским Филиппом, который тоже находился в японской столице. Во время приема в императорском дворце он, кроме того, был представлен наследнику династии и кронпринцессе, которых он нашел «удивительно активными и симпатичными», в противоположность императору Хирохито и его супруге — с ними он встречался несколько лет назад и «терпеть их не мог»[413].

Несмотря на свою известность и внимание к своей персоне Тур Хейердал не прекращал думать о фотографии с Мальдивов. На этой черно-белой фотографии была изображена голова с плечами — часть скульптурного изображения мужчины, торчащая из земли. Он мог видеть, что «голова была выполнена самым искусным образом» и что скульптура хорошо сохранилась.

В первую очередь его внимание привлекли уши и волосы. «Уши свисали почти до складок плаща, накинутого на плечи статуи», а кудрявые волосы «были собраны в маленький узел на макушке, как у женщин»[414].

Длинные уши и узел волос. Хейердал не мог отказаться от мысли, что это напоминало ему «загадку острова Пасхи», где также были обнаружены статуи с длинными ушами и волосами, собранными в узел[415]. Можно ли говорить здесь о родстве культур? Ему не терпелось выяснить это. Какие-либо контакты между Мальдивскими островами и островом Пасхи казались, тем не менее, маловероятными, поскольку они находились в разных местах земного шара, разделенные Индийским и Тихим океанами.

Маловероятными, правда? Не совсем, поскольку он ведь сам пересек оба океана на судах доисторического типа[416].

Теперь до Тура Хейердала дошло, что статуи Будды также имели длинные уши, и, может быть, на фотографии изображена старинная статуя Будды, который вытягивает шею? Манера изображать удлиненные мочки ушей имела давние традиции в некоторых культурах Индии, а с учетом незначительной удаленности полуострова Индостан от Мальдивов нетрудно предположить наличие родства. Если статуя действительно выступает изображением Будды, то она, должно быть, изготовлена до появления ислама на Мальдивах в XII веке, поскольку эта религия запрещает портретное изображение и воспроизведение форм человеческого тела[417].

Хейердал также вспомнил, что археологи, проводившие раскопки в Лотале, древнем городе Индской культуры, недавно нашли множество клипс для оттягивания ушных мочек, которые напоминали те, что использовались так называемыми длинноухими на острове Пасхи. Ну что ж, на этом, пожалуй, хватит с ассоциациями. Однако его интерес к возможным взаимосвязям и культурным параллелям не угасал. Мальдивы были островным государством, и так или иначе те, кто жил там, должны были прийти туда по морю. Но откуда и когда?

Бьёрн Роар Бие ждал в аэропорту Коломбо, столицы Шри-Ланки. Позднее, у него дома за городом, он представил Тура археологу, который работал в Управлении мер и весов Шри-Ланки. Этот археолог бывал на Мальдивах, и когда Тур показал ему фотографию и рассказал, что хочет произвести раскопки этой статуи, то его ожидало разочарование. Археолог поведал, что кто-то оке выкопал эту статую из земли и разбил ее.

«Народ на Мальдивах — фанатичные магометане», — объяснил он. — Они не терпят ничего, что запрещено Кораном. Они отказываются от собственной истории доисламского времени»[418].

Тур Хейердал пробыл на Мальдивах две недели. От статуи с фотографии осталась лишь голова, остальное было уничтожено. Тем не менее он вернулся домой окрыленным. «Островное государство посреди океана, на сегодняшний день — член Организации Объединенных Наций, однако происхождение этого государства до сих пор скрыто во мраке истории»[419].

Во мраке истории.

Снова Хейердал нашел то, куда бы он хотел попасть.

В письме своему другу Арнольду он писал: «На Мальдивских островах я нашел счастливую звезду, "Солнце" в качестве своего путеводителя, и столкнулся с совершенно удивительными открытиями. Около 1300 островов разбросаны по огромному району, и только 202 из них населены. Я выбрал из них три, которые расположены прямо на экваторе, поскольку они находятся прямо на пути почитателей Солнца и доисторических мореплавателей. Действительно, там в земле оказалось множество остатков построек и всяческих черепков. Там я нашел остатки большого храма Солнца, богато украшенного солнечными символами на искусно выбитых барельефах. А теперь вишенка на торте: я нашел отличную каменную плиту, которую выкопали местные жители, а посередине этой плиты было большое изображение Солнца с рядом иероглифов и рядом свастик по краю. Иероглифы сильно напоминали нерасшифрованные иероглифы долины Инда. Я сделал массу фотографий и постараюсь тщательно изучить их, но я уверен, что эти иероглифы и все остальное не встречалось на континенте в районе Индийского океана с того времени, как народ Мохенджо-даро бесследно исчез из долины Инда примерно в 1500 году до н.э.»[420].

Хейердал прислал такое же письмо ряду друзей и знакомых, и он не стеснялся в восторженных выражениях. Аурелио Печчеи, главе Римского клуба, с которым он встретился в Токио, Хейердал писал: «По пути домой мне довелось, на удивление, открыть целую неизвестную древнюю цивилизацию... Таким образом, наша маленькая планета еще богата сюрпризами»[421].

Новый след? На изолированных Мальдивах Тур Хейердал хотел найти, откуда пришли сюда первые поселенцы. Не может ли фигурка, которую он держит в руках, дать ответ?

«Афтенпостен» не замедлила с реакцией. «Тур Хейердал и крупное открытие на Мальдивах» — значилось на первой странице и на развороте газеты. Вступление звучало следующим образом: «В джунглях необитаемого острова в Индийском океане, принадлежащего Мальдивской республике, Тур Хейердал обнаружил сенсационную археологическую находку, принадлежащую доселе неизвестной высокоразвитой культуре примерно 500 года до н.э.»[422].

Новость распространилась за пределы страны. Хейердал получал известия о том, что «об открытии храма Солнца и изображений богов с надписями» сообщили в ряде стран, среди прочего в США, Индии, Японии, Германии и Великобритании[423].

В конце концов, находки привлекли внимание и на самих Мальдивах. Президент республики так заинтересовался, что пожелал, чтобы Хейердал вернулся и провел тщательные археологические исследования. Тур с радостью ухватился за это приглашение и написал в письме к Якоби следующее: «Подумай только — никто из других археологов даже и не подозревал, что на этих атоллах можно что-то найти»[424].

Как обычно, как только Хейердал за что-то брался, то действо-вал быстро. Конечно, ему не хватало денег на новую экспедицию, но он знал, что делать. Он объявил конкурс на эксклюзивное право на использование текста и фотографий в Норвегии. «Афтенпостен» предложила 30 тысяч крон. Однако еженедельник «Ви менн» опередил ее с предложением в 50 тысяч крон, что было достаточно «для того, чтобы снова встать на ноги»[425]. Чтобы получить право на материалы экспедиции для шведского телевидения, о своем участии в финансировании заявила Шведская телерадиокомпания[426]. Музей «Кон-Тики» также выделил средства.

Опасаясь, что его опередят теперь, когда он уже объявил, что есть много островов, где можно найти еще больше», Тур поспешил отправиться[427], и в конце января — начале февраля 1983 года он уже был в пути.

Чтобы проводить археологические раскопки, Хейердал пригласил своего давнего друга, археолога Арне Скьогсвольда, который в 1950-е годы участвовал в тех памятных экспедициях на Галапагосские острова и остров Пасхи. Скьогсвольд работал в Собрании древностей Университета Осло и в 1981 году получил звание профессора.

Поскольку ни Хейердал, ни Скьогсвольд не могли похвастаться молодостью и силой и знали, что работа под жарким мальдивским солнцем будет тяжелой и энергозатратной, Скьогсвольд предложил взять с собой более молодого археолога. Он обратился к 39-летнему Эйстейну Коку Йохансену, директору Музея Боргарсюссель в Эстфолле и сыну известного археолога Эрлинга Йохансена.

Перед экспедицией на остров Пасхи в 1955 году Хейердал спрашивал у Йохансена-старшего, не согласится ли он принять участие в ней. Эрлинг был польщен приглашением, но отказался, поскольку был самым занятым археологом в Норвегии. Теперь Йохансену-младшему досталась та же честь, и он согласился. Тем не менее он удивился, что его позвали, поскольку он «не был поклонником ни Тура Хейердала лично, ни его исследований», и это не смотря на то что в детстве слышал о нем много хорошего[428].

Планирование. Тур Хейердал ведет дискуссию с археологами Эйстейном Коком Йохансеном (в белой рубашке) и Арне Скьогсвольдом (в очках). На столе лежит морская карта района Мальдивских островов в Индийском океане. Где начинать раскопки?

Причиной скептического отношения Йохансена было то, что ему не нравился тот тип исследований, которым занимался Хейердал. Он считал, что Хейердал слишком «мягко относится к так называемым культурным параллелям»[429]. Этот скептицизм особенно проявился во время экспедиции на судне «Тигрис». Пока Хейердал боролся против течений и ветров в Персидском заливе, Йохансен готовился к защите магистерской диссертации по классической археологии. Он вспомнил, что профессор Сверре Марстрандер описывал проект «Тигрис» как «полную чепуху» и что он сам и другие студенты считали сожжение «Тигриса» рекламным трюком для привлечения прессы[430].

Однако Йохансену вскоре пришлось понять, что это было не что иное, как высокомерие[431]. Хотя он много раз слышал и много читал о Хейердале, он никогда раньше с ним не встречался. Поскольку Хейердал собирался готовить экспедицию в Италии, они отправились на Мальдивы разными самолетами, и когда они встретились в Мале, столице этого государства, «ужасно волнующийся» Йохансен ответил на рукопожатие Тура Хейердала. Как этот всемирно известный человек будет себя вести — неужели высокомерно, небрежно и невежливо?

Однако опасения Йохансена рассеялись с первым рукопожатием. Что-то такое было в улыбке Хейердала. Что-то настоящее! Он сразу же проникся к Туру симпатией[432].

В письме Арнольду Якоби, где он описывал свои впечатления от Мальдивов, Хейердал удивлялся, почему раньше археологи не интересовались исследованием островов. С помощью Арне Скьогсвольда и Эйстейна Кока Йохансена, а также своего стремления быть первым он не мог упустить шанс похвастаться тем, что возглавил первую археологическую экспедицию на Мальдивы.

Это была истина с некоторыми поправками.

Еще в конце 1800-х гг. один англичанин начал археологические исследования на Мальдивах. Его звали Гарри Чарльз Белл (1851-1937), и он служил в колониальной администрации Цейлона — современной Шри-Ланки. У него не было формального археологического образования, но благодаря своему интересу к предмету он получил право возглавить вновь созданную контору, отвечающую за археологические раскопки на Цейлоне. Интерес к археологии несколько раз приводил его на Мальдивы, где он в результате собственных изысканий попытался разгадать загадку древней истории островов.

Из исторических источников следует, что Мальдивы были открыты для исламского мира, когда один арабский мореплаватель в 1153 году добрался до островов во время плавания через Индийский океан. Что происходило раньше, в так называемые языческие времена, новых властителей не интересовало, поэтому от самый год стал точкой отчета в истории страны.

Во время неоднократных посещений Мальдивских островов Белл обнаружил несколько находок, доказывавших, что прежде этой «точки отсчета» население острова исповедовало буддизм отчасти индуизм, и обе религии имели тесную связь со Шри-Ланкой и Индией. Затем лингвистические исследования показали, что язык мальдивцев состоит в родстве с ланкийским, и Белл решил, что первые поселенцы острова, скорее всего, прибыли из этого географически не столь отдаленного района. Последняя экспедиция Белла на Мальдивы состоялась в 1922 году, а его отчеты были опубликованы уже после его смерти в 1940 году в книге под амбициозным названием: «Мальдивские острова. Монография по истории, археологии и эпиграфике»[433].

Мы ошибемся, если скажем, что эта книга привлекла внимание, когда она вышла: тема была слишком узкой. Однако ее изучали другие исследователи, интересовавшиеся Мальдивами, и Тур Хейердал также взял ее с собой в путешествие на острова, где ею часто пользовались как справочником[434]. Хотя Хейердал считал Белла не более, чем любителем, он приправил свои отчеты ссылками на его работу, когда писал книгу «Мальдивская загадка».

Хейердал мог собственными глазами рассмотреть религиозные сооружения, которые показывали, что буддизм существовал на Мальдивах до завоевания их мусульманами. Поэтому он соглашался с Беллом в том, что между островами, Шри-Ланкой и Индией имели место контакты по морю. Однако среди местных жителей бытовала устная традиция, что до буддистов на островах жил другой народ, так называемый народ-редин. Хейердал уже ранее демонстрировал, какое значение он придавал устным традициям, и, сложив их с находками, как он считал, храмов Солнца и иероглифов, он отказался от мысли, что первые жители Мальдивских островов прибыли из Шри-Ланки или Индии.

Вместо этого он стал утверждать, что те поселенцы были скорее не буддистами, а солнцепоклонниками из далеких стран, из долины Инда, возможно, уходя своими корнями к вавилонской и финикийской культурам Ближнего Востока. И теперь он мог пойти дальше со своими вопросами: были ли в таком случае Мальдивы конечным пунктом в восточном направлении для вавилонских мореплавателей или они были узловым пунктом древней торговли между Вавилоном, долиной Инда и Дальним Востоком? Было ли то, что он увидел на экваторе на Мальдивах, еще одним признаком того, что парус был старше, чем седло и колесо, и что именно мореплавание, а не караваны внесло наибольший вклад в распространение культур человечества?

Туру не терпелось скорее приступить к работе, в том числе ему хотелось показать Скьогсвольду и Йохансену обнаруженные им во время последнего визита находки. Будучи ведомым своей интуицией, которая ему казалась безошибочной, он напал на след потерянной эпохи, и что скажут норвежские археологи о храме Солнца и об иероглифах? Или о классической каменной кладке, которая ему, несомненно, уже была знакома и которая также стояла в списке его первых находок?

Все произошло не так, как Хейердал себе представлял. По мере того как он показывал ученым свои находки, они все больше и больше качали головой: и Скьогсвольд, и Йохансен не сомневались, что Хейердал пошел по ложному пути.

Своим взглядом эксперта они быстро определили, что храм Солнца, который, как считал Хейердал, был похож на храмы

Солнца в древней Месопотамии, не был таковым, но являлся остатками древнего сооружения с тех времен, когда на островах господствовал буддизм[435]. Иероглифы, которые, по мнению Хейердала, принадлежали индской культуре, были не иероглифами, а скорее пиктограммами эпохи буддизма[436]. А каменная кладка? Это была часть того, что Хейердал считал остатками церемониальной ванны, а подобный способ укладки камней он видел только в одном месте — в финикийском Библосе. Этот древний город находился на побережье Средиземного моря, на территории современного Ливана, и у Хейердала возник вопрос, не уходят ли мальдивцы своими корнями в Левант?

Как мы уже ранее видели, культура Инда возникла около 3000 года до н.э. Начало упадка относится к 1800 году до н.э., а впоследствии, через триста лет, эта цивилизация пала окончательно по причинам, так еще и не выясненным учеными. Связав первых людей на Мальдивах с этой культурой, Хейердал отодвинул историю архипелага примерно на 3500 лет назад. С этой точкой зрения профессор Арне Скьогсвольд и его молодой коллега не могли безоговорочно согласиться.

Период расцвета финикийцев относится к 1200-550 годам до н.э. Как непревзойденные мореплаватели они пересекали Средиземное море, и Хейердал не исключал, что они также могли плавать вокруг Африки и выходить в Индийский океан[437]. Тем не менее он больше верил в то, что мальдивские редины , должно быть, научились характерной манере строительства каменных стен «"за рубежом", у более цивилизованного народа, имевшего прямые или косвенные контакты с финикийцами Малой Азии»[438].

К этому выводу норвежские археологи также отнеслись с удивлением.

В 1984 году Хейердал предпринял третью поездку на Мальдивы. Помимо Скьогсвольда и Йохансена, в экспедиции принял также участие археолог Эгиль Миккельсен, в то время работавший старшим консерватором Собрания древностей в Университете Осло. Но и он не мог согласиться с теми выводами, которые Хейердал сделал на основе своих находок[439].

Критика последовала и с другой стороны. Самыми злостными критиками оказались датчане. Антрополог Нильс Финн Мунк-Петерсен утверждал, что то, что «нашел» Хейердал, не является находкой, поскольку уже давно известно науке. Он также обвинил Хейердала в том, что своими раскопками он «нанес непосредственный урон», и что он может «только разрушать экспонаты»[440].

Могенс Тролле, специалист по ассирийской и месопотамской культурам и истории, обвинял Хейердала в неверном истолковании своих находок, поскольку он считал, что норвежец «на удивление плохо информирован»[441]. На такого рода критику Хейердал ответил уже привычным способом: «...я действую так, как считаю нужным, а кабинетные исследователи пусть занимаются своим делом»[442].

В этой полемике профессор социальной антропологии Фредерик Барт также заявил о себе: «Тур Хейердал всегда был увлечен своими идеями. Иногда ему удавалось добыть доказательства, иногда — нет. Датчане критикуют его философию исследований... Возможно, датчане отчасти завидуют популярности Хейердала, другой причиной для враждебности является, скорее всего, то, что их авторитет подвергли сомнению»[443].

Эйстейн Кок Йохансен не согласился с утверждением, что Хейердал нанес вред своими раскопками на Мальдивах. Однако в одном из пунктов он все-таки согласился с датчанами, «а именно, что Хейердал толковал результаты наших археологических раскопок неправильно. Памятники и находки были не такими древними, как он утверждал, и не имели никакой связи с мессопотамской культурой, Индской цивилизацией или храмами Солнца»[444].

Научные знания о древней истории Мальдивов были довольно отрывочными, поскольку мало кто из ученых посещал острова. Тем не менее об иероглифах, пиктограммах и храмах Солнца ученые знали гораздо больше. В Институте религиоведения в Абердине в то время работал исследователь доктор Эндрю Форбс. Он изучал религии Южной и Юго-Восточной Азии и был специалистом по распространению ислама в этом регионе. Во время своих многочисленных поездок он также побывал на Мальдивах и проводил там исследования. Когда он прочитал о находках Хейердала и об их толковании, он был разгневан. Форбс описал выводы Хейердала как «поспешные и плохо обоснованные измышления». Он безапелляционно заявил — «без тени сомнений» — что те рисунки, которые Хейердал считал иероглифами, не были ими и поэтому не имели ничего общего с Индской культурой. Рисунки, которые Хейердал нашел на каменной плите, согласно Форбсу, были остатками так называемых буддистских следов[445].

Такие следы часто встречаются в Азии, в том числе и в Шри-Ланке, они были оставлены последователями Будды в память о своем религиозном вожде.

Арне Скьогсвольд пришел к тем же выводам, что и Эндрю Форбс. Он также не сомневался в том, что на каменной плите изображены буддийские следы. В отчете, выпущенном Музеем «Кон-Тики» в 1991 году, он представил результаты радиоуглеродного анализа находок экспедиции. Никто ранее не проводил таких исследований на Мальдивах, и на основании этих находок Скьогсвольд с высокой долей вероятности смог утверждать, что заселение острова началось в VI веке до н.э. Находки римских монет, превалировавших в слое, относящемся к 90 году до н.э., тем не менее, указывают на то, что острова посещались путешественниками из далеких стран и в те древние времена, а из письменных источников следует, что Мальдивы были известны миру еще во времена Римской империи[446]. Но то, что историю острова следует сдвинуть на 3500 лет назад, как думал Хейердал, не считал, кроме него, ни один ученый.

В общем и в целом, предложенное Хейердалом расширение временных границ истории Мальдивов было слишком обширным, а его объяснения — слишком слабыми. Если бы на атоллах в течение трех тысяч лет жили люди, неужели они не оставили бы больше следов своей деятельности? Устные традиции острова оказались слишком бедными, но если все обстояло так, как утверждал Хейердал, и первые мальдивцы имели разную этническую принадлежность, то неужели это не вызвало бы противоречий, о чем непременно упоминалось бы в рассказах, поскольку конфликты запоминаются лучше всего?

Для Эйстейна Кока Йохансена прыжок, совершенный Туром, также был непонятен, не только ввиду ложных представлений об иероглифах и храмах Солнца. Йохансена беспокоило то, что руководитель экспедиции «слишком некритично относился к пространству и времени»[447], и что поэтому он слегка недооценивал значение временной оси, когда делал выводы по поводу своих находок.

Но какие бы аргументы ни выдвигали Скьогсвольд и Йохансен, Тур Хейердал твердо стоял на своем. В конце концов, этим двум археологам так надоело его упрямство, что они начали его отговаривать от написания книги о Мальдивах[448]. Однако это предупреждение не было услышано, и издательство «Гильдендаль» объявило о выходе книги в 1986 году. Она была также переведена на английский язык, но не вызвала интерес ни дома, ни за границей.

Экспедиция на Мальдивы не вписывалась в череду крупных экспедиций под руководством Тура Хейердала, и он впоследствии редко говорил о ней. Возможно, он наконец прислушался к скептикам, поскольку, когда Арне Скьогсвольд опубликовал свой научный отчет в 1991 году, Хейердал ничего не сказал по этому поводу[449]. Когда спустя несколько лет, в 1998 году, он выпустил автобиографическую книгу «По следам Адама», этой экспедиции он также уделил не более нескольких строк.

На книгу «Мальдивская загадка»[450] Хейердал потратил значительное количество времени из тех трех лет, что он занимался всем проектом. Он так и не начал то, что должно было стать его главной работой о миграции культур, и проект постепенно сошел на нет. Мальдивы также не принесли ожидаемых плодов: ни признания со стороны ученых, ни интереса со стороны широкой публики. Не удалось пополнить и скудный банковский счет.

Но можно ли считать поездки на Мальдивы пустой тратой времени и средств?

Здесь мы тоже зайдем слишком далеко. Хотя многое из того, что Тур Хейердал рассказал об истории островов, было уже известно, особенно из исследований Г. Белла, он подкрепил то, что сделал основой своей теории после путешествий на «Кон-Тики», «Ра» и «Тигрисе»: с тех пор как было построено первое судно, люди плавали не только в прибрежной зоне, но и через океаны. Вне зависимости от того, когда первые поселенцы пришли на Мальдивы, они должны были быть и кораблестроителями, и опытными мореплавателями. И хотя ученые не принимали теорию Хейердала о том, что население острова по своему происхождению относилось к древним культурам долины Инда и Вавилона или даже к финикийцам, он вытащил эти «мистические» острова из научного забвения, в котором они находились. Туда, где его археологи втыкали свои лопаты в землю, впоследствии приходили другие, и таким образом он открыл Мальдивы для более обширных научных исследований. Среди тех, кто впоследствии занялся самостоятельным изучением археологии Мальдивских островов, был его сотрудник Эгиль Миккельсен.

Однако если Мальдивы и не стали успехом, на который он возлагал такие большие надежды, то почву из-под ног Господина «Кон-Тики» выбить не удалось. Поскольку на горизонте возникла новая загадка. В сердце Европы, вдалеке от ближайшего моря, чешский инженер предпринял эксперимент, привлекший внимание Тура Хейердала.

Двадцать второго января 1986 года он вместе с этим инженером высадился на острове Пасхи. Прошло тридцать лет с момента первого посещения острова, и он очень волновался. После того как он вернулся из экспедиции на родину моаи в 50-е годы, этот загадочный остров не выходил у него из головы[452].

Неужели действительно правда то, как рассказывали ему старые островитяне, что моаи ходили сами?

Птицы не могут летать так далеко

В первый день Пасхи в 1722 году голландский адмирал Якоб Роггевеен бросил якорь у острова Пасхи. Тогда население острова впервые увидело европейцев. Тогда же впервые взгляд европейца упал на огромные каменные статуи — моаи, как называли их местные жители, впоследствии сделавшие остров таким знаменитым. С тех пор все, кто бывал на острове, очаровывались этими статуями, достигавшими четырех метров и весившими 12 тонн, но они могли достигать и гораздо больших размеров[453].

Еще с детства Тура привлекала так называемая загадка острова Пасхи. Кем были эти люди, жившие на самом уединенном острове в мире? Когда туда пришли первые люди, назвавшие остров Рапа-Нуи, и откуда они пришли? Почему рапануйцы высекали статуи из камня, и кто научил их этому искусству? Тур Хейердал считал, что он нашел ответ на эти вопросы во время своей пятимесячной экспедиции на остров Пасхи в 1955-1956 годы. Однако эти ответы оказались противоречивыми, и научный мир не принял его утверждения о том, что остров Пасхи был населен индейцами Южной Америки. Но хотя Хейердал и считал, что нашел ответ, даже для него остров по-прежнему был полон мистических тайн. Именно мистика снова влекла его туда.

«Загадки призывают нас», — писал он, объясняя, почему он в 1986 году снарядил свою вторую экспедицию на остров Пасхи. «Нам нравится предаваться мистификации, восторгу и изумлению... Загадки привлекают нас. Они как аппетитная закуска, которой нам всегда хочется отведать, но полностью мы удовлетворяемся только тогда, когда находим окончательный ответ»[454].

Пригласив, среди прочих, Арне Скьогсвольда, он хотел продолжить археологические раскопки на острове Пасхи, надеясь, что новые находки послужат дополнительным подтверждением гипотезы о южноамериканском происхождении жителей острова Пасхи. Ему так же, как и раньше, не терпелось поставить ученых на место.

Эксперты по острову Пасхи были в целом едины в том, что моаи имели религиозное предназначение. После того как рабочие завершали свою работу по их изготовлению, моаи помещались на вершину так называемого аку, или алтаря. Этот алтарь, вероятно, мог находиться довольно далеко, в нескольких километрах от каменоломни, где статуи обретали свои формы, и у многих сразу возникал вопрос: каким образом людям каменного века удаваясь перевозить этих многотонных моаи на место назначения, чало по весьма сложной местности, и как им удавалось поднять их?

Однажды в конце 1600-х годов, еще до того, как мир узнал об острове Пасхи, здесь разразилась гражданская война между жителями[455]. Ее причинами стали нехватка ресурсов и социальные различия, однако и религиозные конфликты сыграли свою роль. Победители уже не верили в то, что имеют божественную силу, и почитание каменных идолов прекратилось. В последующие десятилетия статуи снесли с алтарей и сбросили лицом вниз на землю, как будто опозорили.

Во время своей первой экспедиции на остров Пасхи в 1955 году Тур Хейердал пообещал бургомистру Дону Педро вознаграждение в 100 долларов, если он сможет поставить статую обратно на алтарь туда, где она стояла. Дон Педро собрал команду в одиннадцать человек, взял несколько деревянных шестов и много камней. Медленно статуя высотой в три метра и весом 25-30 тонн поднялась нa ноги. Хейердал нашел ответ на один из вопросов. Однако самая главная загадка так и не была разгадана. Каким образом предкам бургомистра удавалось перемещать статуи по острову?

— Они шли сами, — ответил бургомистр. — Они шли пешком[456].

— Чепуха! — ответил Хейердал с нескрываемым раздражением[457]. Каким образом колосс в 30 тонн сможет идти сам?

Бургомистр оказался не единственным, кто говорил о том, что моаи обладали таким свойством. Когда Хейердал спросил других островитян, они отвечали абсолютно так же. Моаи двигались с помощью потусторонних сил[458].

Среди ученых господствовало мнение, что люди острова Пасхи, должно быть, использовали какие-то сани, когда им нужно было переместить моаи. Старейшины острова рассказывали, что предки использовали сани для перевозки каменных блоков для строительства стен. В качестве эксперимента Хейердал решил построить сани по указаниям туземцев. Моаи среднего размера поместили на сани, и с помощью 180 человек его удалось передвинуть на несколько метров. Тем не менее Хейердал счел этот метод слишком затратным и поэтому не особенно убедительным[459].

Представление о том, что моаи могли ходить сами, было частью устной традиции острова Пасхи. Передаваемая от поколения к поколению, она надежно закрепилась в памяти этого маленького сообщества. Хейердал рассказал о ней в своей книге о той экспедиции «Аку-Аку», не заостряя внимания, лишь упомянув как любопытное обстоятельство.

Это любопытное обстоятельство привлекло к себе внимание спустя тридцать лет. В чешском городе Страконице к югу от Праги жил молодой инженер по имени Павел Павел. Его давно интересовало, как древние люди могли передвигать огромные каменные блоки для строительства таких грандиозных сооружений, как храмы и пирамиды. Он читал книги Тура Хейердала, и ему особенно врезалось в память то, что он писал о моаи с острова Пасхи. Среди прочего, он заинтересовался уверениями островитян в том, что статуи ходили сами по себе.

Поймав островитян на слове, Павел пришел к заключению, что их предки, должно быть, транспортировали статуи в вертикальном положении, а не лежа, как обычно это представляли себе ученые. Если у него получится раскачать такую статую, то нельзя ли ее заставить двигаться вперед, примерно так же, как передвигают тяжелый холодильник по кухне?

Инженер решил попробовать. Используя фотографии из «Аку-Аку» в качестве образца, он построил в 1982 году моаи из бетона высотой четыре с половиной метра и весом 12 тонн. Он обернул веревку вокруг ног и головы статуи и вместе с группой друзей, которые раскачивали и тянули ее, смог, поупражнявшись, заставить этого колосса, раскачиваясь, двигаться вперед.

Когда Хейердал через три года объявил, что готовит новую экспедицию на остров Пасхи, Павел написал ему письмо, где рассказал о своем эксперименте с шагающим бетонным В то же время он удивлялся, как Хейердал не поверил местным жителям, что моаи шагали, в то время как он верил всему остальному, что они рассказывали о статуях[460].

Хейердал ответил, что если Павел действительно сможет заставить моаи с острова Пасхи пойти пешком, то он с удовольствием возьмет его с собой в экспедицию. Павел не замедлил ответить согласием.

Это день настал. Хейердал получил разрешение от чилийских властей на использование моаи среднего размера для этого эксперимента. Островитяне собрались смотреть. Павел управлял своим войском, состоявшим из семнадцати отобранных людей.

Загадка разгадана? Вместе с чешским инженером Павлом Павелом Туру Хейердалу удалось заставить одну из статуй острова Пасхи шагать самостоятельно, именно так, как рассказывали островитяне

Тур волновался. Он боялся, что статуя опрокинется, когда люди потянут за веревки. Павел успокоил его. Те, кто делал моаи, были не только скульпторами-камнерезами, они также были выдающимися инженерами. Сделав нижнюю часть туловища более мощной, чем голова и торс, они смещали центр тяжести так низко, что моаи мог опрокинуться лишь в том случае, если угол наклона составлял менее 60 градусов.

Павел Павел разделил своих людей на две группы. Операцию можно было начинать. С помощью веревки, закрепленной вокруг головы моаи, одна группа раскачала статую. Как только она начала раскачиваться, другие, обернув веревку вокруг нижней части статуи, стали двигать ее вперед. Так они работали по очереди, и моаи действительно зашагал вперед.

Тур Хейердал утверждал: «Мороз пробежал по коже каждого из нас, когда мы увидели зрелище, которое предки тех, кто тянул за веревки, должно быть, наблюдали постоянно. Каменный колосс почти в 10 тонн "шел", как собака на поводке за небольшой группой лилипутов... Мы все бросились обнимать сияющего и довольного Павла Павела»[461].

Еще один ответ был найден. Неужели загадка разгадана?

Для Тура Хейердала метод Павла Павела стал успехом. Он привлек всеобщее внимание, в том числе среди широкого круга верных почитателей Тура Хейердала. Тот факт, что многотонная статуя может двигаться с помощью простой веревки и нескольких человек, вызывал большое восхищение.

Ученые также начали протирать глаза: теперь Тур Хейердал действительно нашел кое-что интересное. Но если они напрямую не отвергали идею о том, что туземцы острова Пасхи могли заставить своих каменных богов ходить, они не хотели признавать, что метод Павела был единственным, как немедленно начал утверждать Тур Хейердал. Они считали, что, скорее всего, там использовался целый комплекс методов, в том числе сани, которые надежно засели в сознании ученых. Эти сани, рассуждали они, могли двигаться с помощью «полозьев», изготовленных из дерева, или катиться по бревнам.

Те, кто признавал труды Павела, тем не менее, были склонны думать, что этот метод использовался в ограниченном объеме: либо для небольших статуй, транспортировавшихся не слишком далеко, либо во время окончательного, самого деликатного маневра: когда моаи нужно было поставить на алтарь.

Статуи вытесывались из достаточно мягкой породы. Если большая и тяжелая статуя должна была отправиться в далекий путь, то нижняя часть легко подвергалась эрозии во время марша, которая могла привести к разрушению, — так звучало другое опровержение приемлемости этого метода.

Ни Хейердал, ни Павел Павел не видели этих ограничений. Напротив, если увеличить количество рабочих, вполне возможно передвигать даже самые большие статуи в вертикальном положении[462]. Хейердал использовал фотографию собаки на поводке, чтобы рассказать, насколько прост этот метод, но в книге об экспедиции он указал, что во время эксперимента на острове Пасхи статуя продвинулась лишь на несколько метров. Для некоторых это послужило подтверждением правоты давних критиков: ведь если Тур Хейердал докажет, что возможно сделать что-то, например, пересечь Тихий океан на бальзовом плоте, то он будет настойчиво утверждать, что так оно фактически и было[463].

Лицом к лицу. Что могут рассказать огромные статуи с острова Пасхи?

Хотя метод Павла Павела был принят некоторыми учеными, поддержка не стала всеобщей. Самым злостным критиком Хейердала оказалась доктор Джо Энн ван Тилбург, американский археолог. Она давно и тщательно изучала моаи и считалась, как и Хейердал, одним из ведущих экспертов по острову Пасхи. Она была убеждена, что статуи транспортировали в горизонтальном положении, положив их на спину, тащили на санях. Если бы Хейердал и Павел были правы, то веревки и кантование оставили бы следы на теле статуи, считала она. Однако ван Тилбург «не нашла никаких следов», которые указывали бы на то, что статуи транспортировались именно так, как показал Павел[464].

Хейердал, со своей стороны, основывался на том, что нижняя часть моаи, или ноги, если угодно, были вырезаны в виде прямоугольника, а углы у этого прямоугольника оказались закругленными. Для него это как раз и являлось свидетельством «ходячей» транспортировки моаи, поскольку их легче кантовать, если углы будут закругленными, а не острыми.

Ни теория Хейердала, ни теория ван Тилбург не способствовали завершению дискуссии о том, как рапануйцы передвигали свои статуи. Другие предложенные методы — будто их перевозили на тростниковых судах вокруг побережья — также не нашли поддержки. Если Хейердал считал, что загадка, наконец, разгадана раз и навсегда, то он был одинок в своем убеждении.

Новозеландский палеонтолог и географ Джон Фленли и британский археолог Пол Г. Бан, которые оба имели богатый опыт исследований на острове Пасхи, выпустили в 1992 году книгу «Головоломка острова Пасхи». В достаточно объемной главе авторы осветили различные гипотезы транспортировки моаи. Довольно дипломатично они отдавали должное каждой из них, но поскольку ни одна из этих гипотез не оправдала себя как единственно верная, они пришли к заключению, что «загадка по-прежнему остается неразгаданной»[465].

Возможно, итоги эксперимента Тура с шагающим моаи можно подвести следующим образом: он пришел, показал, не доказав, но его так и не опровергли.

Тем не менее опровержения последовали по ряду других направлений, и это уже было серьезно.

Во время своей первой экспедиции на остров Пасхи Тур Хейердал пришел к выводу, что первые рапануйцы приплыли из Южной Америки в 300-400 годах до н.э. Он опирался на устные предания местных жителей, на сходство в методе постройки каменных стен на острове Пасхи и в тех районах, которые сегодня принадлежат государству Перу, на ботаническую общность и на результаты радиоуглеродного анализа органического материала, найденного в культурном слое острова. Он не соглашался с тем, что первыми людьми, достигшими острова Пасхи, были полинезийцы, как утверждала наука. Полинезийские черты местной культуры, по мнению Хейердала, можно объяснить тем, что полинезийцы пришли сюда позднее, в результате другой волны миграции.

Даже археологи, участвовавшие в его экспедиции на остров Пасхи в 1955-1956 годы, — три американца и один норвежец — не разделяли выводов Тура. Они считали, что необходимы дополнительные исследования, и только тогда можно будет что-то сказать с большей уверенностью.

С тех пор на остров Пасхи потянулась длинная череда ученых, в немалой степени благодаря деятельности Тура Хейердала. Они не нашли ничего, что решительно поддерживало бы его, скорее наоборот. В течение этих лет ученые еще больше убедились в том, что пути миграции на остров Пасхи шли с далеких западных островов и что именно полинезийцы сделали это. Однако они больше не отвергали тот факт, что позднее, вероятно, были контакты между Южной Америкой и островом Пасхи, но в той степени, и какой эти контакты имели место, они носили спорадический характер и не оказали значительного влияния на развитие культуры рапануйцев. На одном конгрессе в Гонолулу в 1961 году большинство ученых, занимающихся исследованием Тихого океана, признали правомочность постановки проблем Туром Хейердалом, не разделяя, однако, его выводов[466].

Использование собственных традиций рапануйцев как подтверждение того, что они пришли с большого континента на востоке, и указание на сходство техники строительства в древнем Перу и на острове Пасхи, особенно в форме искусно сделанных стен, также не произвели впечатления на ученых. Однако уже с первой экспедиции Тур Хейердал уделял большое внимание еще одной находке, которая, как он считал, имеет непреодолимую доказательную силу.

Это ботанические свидетельства.

Остров Пасхи образовался в результате извержения вулкана примерно 750 тысяч лет назад. После извержений осталось несколько кратеров. Два из них, Рано Кау и Рано Рараку, наполнены пресной водой и выглядят сейчас как внутренние озера. В этих озерах растет тростник, называемый тотора. Такой же тростник растет на озере Титикака в Перу.

Для рапануйцев это пресноводное растение имело большую ценность. Они использовали тростник для плетения ковров, шляп и веревок, а также в качестве материала для постройки домов и судов. Индейцы с озера Титикака использовали тростник для тех же целей. Ботаники были едины во мнении, что тростник тотора встречается только на озере Титикака и в ряде областей нa перуанском побережье, что именно здесь этот тростник возник и нигде больше. В то или иное время этот тростник, должно быть, распространился на остров Пасхи, но когда? Впрочем, не могли ли его завезти туда люди, знавшие о его ценных свойствах?

Туру Хейердалу очень хотелось найти ответ на этот вопрос. Если бы он смог доказать, что и люди, и тростник появились на острове Пасхи одновременно, то у него было бы в руках ботаническое доказательство того, что первые люди прибыли сюда из Южной Америки.

На первый взгляд, кажется, что все условия для этого имеются. Согласно устным преданиям жителей острова именно их предки насадили тростник в озерах[467]. Но Хейердал мог также опираться на исследования шведского ботаника Карла Скоттсберга. Еще межвоенное время Скоттсберг посетил несколько островов Тихого океана с научными целями, среди прочих и остров Пасхи, здесь, в кратерах, он наблюдал тростник тотора, хотя поначалу не мог сказать ничего определенного о том, откуда он там оказался. Позднее, после того как Хейердал совершил плавание на плоту «Кон-Тики» и доказал таким образом, что морское путешествие с Южноамериканского континента на острова Тихого океана было вполне осуществимо в древние времена, он стал утверждать, что тростник, должно быть, завезли люди. В глубине души Скоттсберг мало верил в то, что семена тростника могли попасть туда с ветром, морскими течениями или птицами, а это могло бы быть вполне естественным объяснением[468].

Однако ни Скоттсберг, ни Хейердал не имели ничего, кроме предположений, когда они утверждали, что растение пересекло океан с помощью человека. Достоверные подтверждения можно будет добыть только в том случае, если удастся определить, в какое именно время тростник начал произрастать на Рапа-Нуи. Единственным надежным методом определить это был так называемый палинологический (споро-пыльцевой) анализ. С большим трудом Хейердалу удалось во время своей первой экспедиции собрать пыльцу, выделенную из торфяных отложений в тех местах, где произрастал тростник. С помощью радиоуглеродного анализа можно было бы с высокой долей вероятности установить возраст тростника тотора с острова Пасхи.

Научные споры о том, когда первые люди появились на острове Пасхи, продолжаются до сих пор. Хейердал считал, что это произошло в 300-400 годах н.э. Другие указывали на более позднюю дату — в среднем, где-то около 1000 года н.э. Не даст ли пыльца исчерпывающий ответ на этот вопрос?

После возвращения из экспедиции в 1956 году Хейердал передал пыльцу и другие органические растительные материалы профессору Олофу Селлингу, также шведскому ботанику. Как и Скоттсберг, Селлинг изучал флору Тихого океана, он первый применил споро-пыльцевой анализ в отношении растений Полинезии. В отличие от многих других ученых Селлинг сразу поддержал Хейердала во время научной войны после завершения экспедиции «Кон-Тики». Он полагал, что ботанические материалы докажут правоту Хейердала. С помощью собранной норвежцем пыльцы, хорошо сохранившейся в лаборатории Национального музея естественной истории в Стокгольме, Селлинг получил шанс доказать, что не только Хейердал, но и сам он идет по верному следу.

Первые европейцы, ступившие на берег острова Пасхи, отмечали, что там практически нет деревьев, только качающаяся от ветра трава. Основываясь на полученном от Хейердала мате-риале, Селлинг первым из ученых смог подтвердить, что остров Пасхи когда-то был покрыт лесами. Но дальше он пойти не смог. Шведская Академия наук в то время попыталась сместить его с должности профессора, объяснив это тем, что он сошел с ума, однако попытка не удалась. Это дело, ставшее одним из крупнейших правовых скандалов в Швеции, подорвало его силы, и он так и не смог исследовать пыльцу, которая могла поведать что-либо о возрасте тростника тотора[469] Поэтому он так и не выпустил научного отчета о тростнике. Частички пыльцы остались в запасниках Музея «Кон-Тики», где они находятся до сих пор.

Ботаническое, или генетическое подтверждение, как любил говорить Хейердал[470], так и не появилось. Тем не менее это не помешало Туру включить его в качестве центрального звена своей теории — сначала робко, а затем более уверенно. Уже в научно-популярной книге об экспедиции «Аку-Аку», вышедшей в 1957 году, еще до того, как Селлинг начал свою аналитическую работу, отмечалось, что именно люди насадили тростник в вулканических озерах[471]. Когда в 1961 году вышел первый том научного труда экспедиции — «Археология острова Пасхи», он был более осторожен, сказав, что анализ пыльцы еще не завершен[472].

Но затем, в 1964 году, он нарушил свое молчание в статье, опубликованной в британском журнале «Антиквити». Там он уверенно заявил, снова опираясь на рассуждения Скоттсберга, что тростник тотора не мог распространиться так далеко по воде или по воздуху, следовательно, растение было завезено человеком[473]. В другой связи Хейердал, помимо того, утверждал, что тотора распространился не с помощью семян, а с помощью корневых отростков[474], это является дополнительным подтверждением того, что он был посажен человеком, а не перенесен птицами или ветром.

Эти утверждения вызвали недоумение среди ботаников. Одним из тех, кто решил высказаться, был американский профессор Чарльз Гейзер из Университета Индианы — специалист по распространению культурных растений в Южной Америке, в том числе тростника тотора. Он отрицал размножение растения только с помощью корневых отростков: ведь тот тростник может также размножаться семенами. К тому же нет никаких препятствий для того, чтобы семечко тоторы попало на остров Пасхи случайно, приклеившись к ноге перелетной птицы.

Гейзер процитировал одного американского ботаника, особенно интересовавшегося распространением растений по островам Тихого океана. Его звали Шерман Карлквист, и, по его рассказам, около 70 процентов растений острова Пасхи оказались там с помощью птиц. Остальные попали сюда с ветром или морскими течениями.

Гейзер не знал возраст тростника, росшего на острове Пасхи, но, по имеющимся сведениям, он не мог найти ничего, что подтверждало бы постулат Хейердала[475].

Жернова науки двигаются медленно, чтобы собрать данные, требуется время. Но в январе 1984 года кое-что случилось. Джон Фленли написал статью в журнале «Нэйчер», одном из ведущих научных журналов мира. Ученый был на острове Пасхи и собрал образцы пыльцы из кратеров. С помощью метода радиоуглеродного анализа удалось установить, что возраст пыльцы различных растений, среди них — вида тростника — составлял около 35 тысяч лет. Выводы были предварительными, и Фленли предупреждал, что окончательные результаты будут опубликованы позже[476]. Но все указывало на то, что растения, а среди них и тростник тотора, произрастали на острове Пасхи довольно долгое время — тысячи лет, до того как там появились первые люди.

Во время первой экспедиции на остров Пасхи туземцы показали Хейердалу остатки старинного дерева — единственный существующий экземпляр не только на острове, но и вообще в мире. Дерево называлось торомиро, и было одним из немногих эндемичных растений острова Пасхи. К счастью, на ветках дерева осталось несколько коробочек с семенами. Эти семена Хейердал взял с собой и дал профессору Селлингу. Он постарался, чтобы их посадили в Ботаническом саду Гётеборга, и семена взошли.

Благодаря этим усилиям торомиро спасли от исчезновения. Все это делалось с целью восстановления популяции этого дерева на острове Пасхи, и когда Хейердал собрался туда во второй раз, в списке участников экспедиции значилась фамилия ботаника Бьёрна Альдена. Он работал в Ботаническом саду Гётеборга и вез с собой в самолете несколько маленьких выживших экземпляров дерева торомиро. С большими почестями их посадили на исторической родине.

Насколько Хейердалу были известны результаты анализа пыльцы Джона Фленли, он не говорил. Но Альден хорошо знал о находках Фленли. В разговоре с Хейердалом швед заявил, что нет никаких сомнений в том, что тростник тотора, вместе с рядом других растений, появился на острове Пасхи задолго до прихода туда человека. Более того, он не сомневался, что именно птицы послужили для него транспортным средством. Хейердал стоял на своем и был непреклонен в том, что тростник завезли люди, по той простой причине, что птицы не могут летать так далеко[477].

Альден не знал, что и думать. Он попробовал убедить Хейердала в том, что птицы, способные летать так далеко, существуют. Ученый цитировал отчеты, где говорилось, что, например, египетская цапля, которая может преодолевать тысячи километров без остановки, многократно была замечена на острове Пасхи. Он также указал на крачек и буревестников, без труда пересекавших океан, и на широко распространенное среди ученых мнение о том, что птицы, помимо моря, являются важнейшими распространителями растений. Но все без толку. Тур Хейердал стоял на своем[478].

В 1991 году Фленли опубликовал окончательный отчет об исследовании пыльцы с острова Пасхи. В отношении тростника тотора он абсолютно уверенно заявил, что тот рос в вулканических озерах по меньшей мере 30 тысяч лет назад. Таким образом, он опроверг утверждение Хейердала о том, что тростник завезли люди. Тем же самым он опроверг и то, что Рапа-Нуи был впервые заселен из Южной Америки[479].

Фленли поддержал немецкий ботаник Георг Жижка. Он работал в Ботаническом саду Франкфурта-на-Майне и отвечал за тропическую коллекцию. Изучая флору острова Пасхи, он разделил вce растения на две группы: растения, существовавшие до приходa человека, так называемые эндохоры и растения, завезенные человеком, так называемые антропохоры. К группе эндохоров он отнес около 25 видов, в том числе тростник тотора[480].

Тур Хейердал долго хранил молчание и ничего не говорил о результатах Джона Фленли. Только в конце 1995 года он выразил свое мнение, опубликовав статью в альманахе под названием «Работы на острове Пасхи», написанном для ЮНЕСКО — организации из группы ООН.

В альманахе Тур Хейердал особо подчеркивал, что восстановить древнюю историю острова Пасхи удастся только совместными усилиями ученых. Также он пошел в наступление против тех, кто, по его мнению, думал иначе. Он критиковал современных ученых за то, что они проигнорировали все, что ранее было написано об острове Пасхи, и за то, что они решали сложные проблемы острова, пользуясь исключительно собственными рецептами.

Хейердал с удовлетворением отметил, что Фленли, который, как многие считали, первым доказал, что остров Пасхи раньше был покрыт лесами, напротив, считал это заслугой Олофа Селлинга. Но на этом добросердечность заканчивалась. Хейердал считал, что Фленли внес раздор в ряды исследователей острова Пасхи посредством «бессмысленной ранней датировки» тростника тотора. Тур утверждал, что виной сему является «незнание общеизвестного факта» о том, что полноценную датировку образцов тростника, взятых из «шлама, осевшего на стенках вулканического кратера», провести невозможно[481].

Документов, подтверждающих наличие этого общеизвестного факта, не существует. Удивительно, что Хейердал решил критиковать метод, на который он опирался сам тридцать лет назад, но безрезультатно, поскольку Селлингу пришлось выйти из игры, не завершив проект.

Мы по-прежнему многого не знаем об острове Пасхи, а о древней истории острова по-прежнему ведутся споры. Но с помощью споро-пыльцевого анализа Фленли тростник тотора потерял свою силу решающего аргумента. Не только потому, что датировку сочли достоверной, но и потому, что птицы способны летать так далеко.

Однако Тур Хейердал не сдавался. В книге «По следам Адама» изданной в 1998 году, он пишет: «Попытка доказать, что пресноводные растения могли попасть в кратерные озера острова Пасхи с пыльцой, прилипшей к ноге птицы, провалилась, поскольку ни одна птица не сможет долететь до острова из Южной Америки». Он по-прежнему опирался на Карла Скоттсберга, который в 1950-е годы утверждал, что тростник тотора «мог быть завезен только мореплавателями в доевропейское время»[482]. Однако у Скоттсберга не было никаких эмпирических доказательств своих идей помимо того, что доказало плавание «Кон-Тики»: южноамериканские индейцы могли плавать но океану на плотах из бальзы, а не то, что они действительно это делали.

Характеризуя датировку тростника тотора Джона Фленли как бессмысленную, Хейердал отбросил значительное научное достижение. В то же время он еще больше удалился от того, что уже закрепилось в качестве основной тенденции международных исследований истории острова Пасхи: то, что первыми рапануйцами были полинезийцы, а не индейцы.

Хейердал всегда признавал наличие полинезийского влияния в культуре и истории острова Пасхи. Однако его теория исходила из того, что миграция на остров Пасхи происходила в два этапа. Сначала сюда прибыли на плотах путешественники с южноамериканского побережья, или длинноухие, как он называл их. Затем через несколько сотен лет, пришли полинезийцы, или короткоухие

Но если те, кто пришел из Южной Америки, принесли с собой высокоразвитую культуру, которая, среди прочего, выразилась в строительстве грандиозных каменных стен и статуй, то полинезийцы, как говорил Хейердал, «по той или иной причине прибыли на остров Пасхи скромно и с пустыми руками»[483]. Со временем Хейердал вообще начал сомневаться, были ли полинезийцы способны достичь острова Пасхи самостоятельно, без посторонней помощи. В книге об экспедиции под названием «Остров Пасхи: разгаданная тайна» он писал: «Совокупность этнографических доказательств указывает на то, что полинезийцев фактически привезли на остров Пасхи доинкские мореплаватели — добровольно ли, принудительно ли. Возможно, первыми рабовладельцами были вовсе не европейцы прошлого столетия, а те, кто пришел из Перу»[484].

Работорговля, на которую он ссылается, имела место в 1860-х гг. За пару лет около 1500 рапануйцев — половину населения острова Пасхи — насильно перевезли в Перу, где они в качестве рабов трудились на плантациях и рудниках. Страдая от палочных ударов, они умирали, как мухи, и только немногие смогли снова увидеть свой остров[485]. Неужели Хейердал считал, продолжая эту ассоциацию, что полинезийцы в свое время были завезены на остров Пасхи в качестве рабов? Людьми, стоявшими в культурном отношении выше, чем они, и которым требовалась рабочая сила на каменоломнях и в земледелии?

Этот ход мысли заставил такого специалиста, как Джо Энн ван Гилбург, обвинить Тура Хейердала в предвзятом отношении к полинезийцам в целом и к населению острова Пасхи в частности[486]. Пол Бан воспринял это как указание на то, что Хейердал ставил южноамериканских индейцев выше полинезийцев, несмотря на документальные доказательства выдающихся морских путешествий полинезийцев к таким далеким островам, как Гавайи и Новая Зеландия[487].

Были и те, кто считал, что с такими заявлениями Хейердал настолько запутался в своих теориях о том, как происходили трансокеанические путешествия в Тихом океане, что он начал отрицать влияние полинезийцев на Рапа-Нуи вообще[488].

«По той или иной причине они пришли скромно и с пустыми руками на остров Пасхи».

Так ли действительно обстояло дело?

Ответ находился удивительно близко — прямо под ногами Тура Хейердала, глубоко в земле острова Пасхи.

Крысиная кость

— Эйстейн, ты что-нибудь нашел? — спросил Тур.

Эйстейн ответил не сразу, он изнывал от жары в становившейся все глубже яме. Тур постоянно дергал его, в нетерпении ожидая результатов раскопок.

После эксперимента с шагающими моаи экспедиция на острове Пасхи перешла в новую фазу. На дворе 1987 год, Тур по-прежнему ищет следы древнейших поселений на острове, следы, которые могли бы подтвердить, что прав он, а не другие.

Эйстейн Кок Йохансен, археолог, побывавший с Туром на Мальдивах, принял участие в экспедиции. В яме, или раскопе, как это называется на профессиональном языке, он работал вместе с коллегой Арне Скьогсвольдом. Арне, участвовавший вместе с Хейердалом в первой экспедиции на остров Пасхи в 1955-1956 годы, давно хотел вернуться и продолжить исследования. Можно сказать, что это он поставил вторую экспедицию Хейердала на остров Пасхи на ноги. Еще в 1982 году он приезжал, чтобы оценить возможности, и именно Арне получил разрешение на раскопки от чилийских властей.

Постепенно проект перешел к Туру, отчасти потому, что именно его детище — Музей «Кон-Тики» — финансировал экспедицию, отчасти потому, что ему не терпелось вернуться обратно на остров моаи. Будучи инициатором проекта и изначальным руководителем, Арне лояльно позволил Туру захватить лидерство. Как профессиональный археолог он, тем не менее, хотел иметь право голоса в случае, если возникнет спор по поводу выбора места для раскопок[489].

Как гласит легенда, первые люди острова Пасхи под руководством вождя Хоту Матуа обосновались в бухте Анакена на северном побережье. С тех пор прошло много лет, многие вожди правили островом. Бухта превратилась в красивый пляж, а на прилегающей равнине отмечались интересные участки эрозии из песка и почвы. Именно там Арне Скьогсвольд хотел начать раскопки.

Тур же считал, что начинать следует на холме совсем в другом месте, но после дискуссии, в которой Эйстейн поддержал Арне, Тур нехотя уступил археологам[490].

В команде также были двое шведских студентов-археологов — Хелене Мартинсон-Валлин и Пауль Валлин, чилийский археолог Гонсало Фигероа, который также участвовал в экспедиции 1955 года, и двое местных археологов с острова Пасхи — Серхио Рапу и Соня Хаоа.

Орудуя совками, эксперты вскрывали слой за слоем. «На поверхности появлялись куски угля, человеческие кости, зубы, обработанные камни, куски обсидиана и обугленные остатки пищи». Они констатировали, что рацион предков островитян составляли черепахи, киты, рыба, птицы, крабы и моллюски»[491].

Нет никаких сомнений, что здесь жили люди. Легенда подтвердилась.

Продолжая работы, они также наткнулись на каменную стену, засыпанную песком. Камни были уложены и выточены идеально, как в тех мегалитических постройках, которые Тур изучал в районе озера Титикака. Он не сомневался: «Здесь мы нашли доказательство тому, что перуанский метод строительства каменных стен был известен первым архитекторам бухты Анакена»[492].

Или, как он безапелляционно заявил своим археологам: «В результате исследований не нашлось подтверждений гипотезы о том, что поселения были основаны рыбаками, дрейфовавшими к острову Пасхи из Полинезии»[493].

Позднее в книге об экспедиции Тур пошел еще дальше: «Ни один полинезийский рыбак не смог бы изобрести или изготовить что-то подобное [как мегалитические стены |, и поскольку это было сделано на ранней стадии заселения острова, очевидна вероятность влияния с ближайшего континента на востоке»[494].

Итак, все сходилось для Тура как нельзя лучше. Основываясь на находке каменной стены, которую он считал «отпечатком пальцев» подобных стен в Перу, и на утверждении о том, что полинезийцы недостаточно умны для этого, он был вполне уверен в том, что нашел новые подтверждения своей старинной гипотезы»[495].

Однако затем в слое на глубине трех с половиной метров Арне Скьогсвольд обнаружил судьбоносную находку — крысиную кость.

С помощью находки в этом слое — самом глубоком и поэтому самом древнем — археолог получал серьезные основания для заявлений о том, кто жил здесь с древнейших времен и откуда пришел. Арне не мог сделать окончательных выводов прямо там: для этого требовались тщательные исследования в лаборатории после экспедиции. Но у него закрались сомнения, и он поделился ими с Туром, который отвернулся, не желая слушать[496].

Вернувшись в Норвегию, Арне убедился в своей правоте. Крысиная кость принадлежала виду, обитавшему в Полинезии, — Rattus concolor[497]. Этот вид изначально возник в Юго-Восточной Азии. Оттуда он распространился на большинство островов Тихого океана. Поскольку крысы не способны плавать далеко, с острова на остров они могли перебираться только с помощью людей. Изучая распространение полинезийской крысы, исследователи также могли сделать выводы о путях миграции людей в Тихом океане, и как этот мелкий грызун попал на разбросанные полинезийские островные государства — Новую Зеландию на юге, Гавайи на севере и остров Пасхи на востоке. Крысы либо перемещались на каноэ своих полинезийских хозяев в качестве «безбилетных пассажиров», либо полинезийцы брали их как провиант.

Для Арне Скьогсвольда стало совершенно ясно — раз крысиная кость обнаружена в древнейшем слое в бухте Анакена, то, соответственно, первые люди, ступившие на этот берег, приплыли сюда с того или иного острова Полинезии[498]. Таким образом, он раздобыл неоспоримое доказательство того, что Тур Хейердал ошибался.

Это открытие вызвало в некотором роде неприятные чувства у Арне Скьогсвольда-человека. В течение тридцати лет он участвовал в экспедициях Тура Хейердала на остров Пасхи, Галапагосские острова, Мальдивы и снова на остров Пасхи. Но, за исключением Мальдивов, он соглашался с теориями Тура, и даже если он не был до конца уверен, но поддерживал его все годы борьбы. После многолетней работы в Собрании древностей Университета Осло в 1986 году он, в конце концов, согласился на уговоры и вступил в должность научного директора Музея «Кон-Тики», что увенчало его совместные труды с Туром. Однако, держа в руках кость полинезийской крысы, он понял, что попал в конфликт интересов. Как и ранее, сейчас он также «не хотел идти против Тура»[499].

Для археолога Арне Скьоргсвольда эта находка, напротив, стала профессиональной победой. Он получил ответ на вопрос, откуда пришли первые рапануйцы, и с помощью метода радиоуглеродного анализа он также с высокой долей уверенности смог сказать, когда именно это произошло.

Когда Тур Хейердал посетил остров Пасхи в первый раз, ученые считали, что остров был впервые населен в 1000-1100 годах н.э. В тоже время считалось, что заселение восточной Полинезии началось самое раннее около 500 года н.э. На основе данных радиоуглеродного анализа кусочка угля, найденного в рукотворном, по мнению археологов, рву Пойке[500], Хейердал пришел к выводу, что первые люди поселились на острове Пасхи еще в 300-400 годы до н.э. Иначе говоря, он отодвинул хронологическую границу первых поселений на 700-800 лет назад. Из последних островов, заявленных в восточной части Полинезии, остров Пасхи, с учетом хронологической корректировки Хейердала, превратился в первый. Отсюда следовало, что первые поселенцы не могли прийти сюда с еще не заселенных островов на западе, они должны были прийти с заселенного побережья Южной Америки.

Теперь Арне испортил и эту картину. Его датировка находок из бухты Анакена, которые представляли собой более обширный материал, чем единственный кусочек угля, найденный Хейердалом, показала, что остров Пасхи, по всей вероятности, увидел своих первых поселенцев около 1000 года н.э.[501]. Уже в то время, когда были представлены результаты датировки того самого кусочка угля, археологи усомнились в достоверности этого источника. Американец Карлайл Смит, участвовавший в экспедиции нашедший этот кусочек угля, считал, что тот мог быть последствием естественного пожара и поэтому не имеет никакого отношения к деятельности человека. Будучи опытным археологом, он считал, что в будущем ученые смогут дать ответ на этот вопрос.

Теперь Арне Скьогсвольд нашел ответ. Хорошенько рассмотрев результаты своих исследований, он согласился со Смитом в том, что этот кусочек угля, на который Хейердал возлагал большие надежды, вероятнее всего, возник в результате природного пожара и не представляет интереса для науки.

Вместе с крысиной костью и новой, более достоверной датировкой древних поселений острова Пасхи Скьогсвольд оказался уникальном положении: он мог делать выводы на основе достоверного эмпирического материала. Ему не пришлось сомневаться, не нужно было взвешивать за и против. Утверждения Тура о том, что первыми на остров пришли южноамериканцы, были повержены. Арне не знал, как ему об этом сказать. Но у него не было выбора. Человеческая лояльность не должна быть препятствием на пути научной истины.

Встреча состоялась в Музее «Кон-Тики». За столом сидели Арне Скьогсвольд — директор по науке, Эйстейн Кок Йохансен, который после возвращения с острова Пасхи стал директором музея, и Тур Хейердал, создатель музея. На повестке дня стояли периодические археологические раскопки на острове Пасхи на протяжении 1986-1988 годов, полностью спонсированные Музеем «Кон-Тики».

Арне доложил о находке крысиной кости и о том, что это значило. Тур побледнел, уголки его рта опустились. У Эйстейна не осталось никаких мыслей, кроме жалости к Туру: «Он работал в течение многих десятилетий над своей теорией, и тут вдруг его ближайший соратник, трудившийся с ним много лет, выдвигает контраргумент против того, что он сам утверждал»[502].

После доклада Арне много не говорили. Дискуссии не возникло. Тур только кашлянул, затем встал и вышел из комнаты[503].

Арне сейчас и не думал отрицать наличие контактов древних цивилизаций Перу и молодой культуры острова Пасхи, о чем так безапелляционно утверждал Тур. Напротив, при поддержке Эйстейна он указал на то, что многие культурные параллели, положившие основу теории Тура, действительно в высшей степени имели место, и поэтому вероятность таких контактов очевидна Однако эти контакты не были древними — древнейшими были контакты между Полинезией и островом Пасхи. Единственное, что сделали двое археологов, — они изменили хронологию Тура в отношении важного периода в древней истории острова. Соответственно, они перевернули не только основы представлений Хейердала о зарождения цивилизации острова Пасхи, но также и то, как следует объяснять процесс заселения остальной Полинезии.

И Арне, и Эйстейн пытались убедить Тура присмотреться к их точке зрения, но безуспешно[504]. Он не хотел и слышать, как будто отказаться от своей теории означало отказаться от результатов всей своей жизни.

Книга об экспедиции: «Остров Пасхи: разгаданная тайна» вышла в 1989 году. Амбициозное название заставило как иностранных, так и норвежских ученых покачать головами. Пол Г. Бан не нашел ничего нового, что указывало бы на разгадку этой загадки: разве что шагающие моаи Павела, да и то он расценивал их лишь как один из вариантов, не более. Вместо того чтобы радоваться по поводу раскрытой тайны, он обвинил Хейердала в том, что тот проигнорировал результаты исследований, проводимых на острове Пасхи в течение тридцати лет с тех пор как он там побывал впервые. Причина этого, по мнению Бана, заключалась в том, что по большей части эти исследования шли вразрез с его мнением, и поэтому он не удостоил их своим вниманием[505].

Джо Энн ван Тилбург добавила масла в огонь. В статье в американском специализированном журнале «Археология» она разломила книгу. Все, что было написано об острове Пасхи с 1960 года, в «мифической рукописи» Хейердала свелось к одной сноске, Она назвала книгу «грубой попыткой закрыть дверь перед широким кругом исследователей» на острове[506].

Эта характеристика попала в газету «Верденс ганг», где на всю полосу красовался заголовок: «Освистан — и дома, и за границей. Тур Хейердал сделался предметом насмешек»[507].

Домашним источником газеты стал этнограф Хеннинг Сивертс из Университета Бергена, который считал, что Хейердал живет в своем собственном «мире приключений». Со студенческих времен в 1950-е гг. Сивертс скептически относился к Хейердалу[508]. От лица своих коллег он продолжал: «Раньше мы были более агрессивными, но теперь мы просто не обращаем на него внимания. Однако раздражает то, что большинство думает, будто Хейердал занимается чем-то серьезным, да то, что он является одним из выдающихся деятелей страны»[509].

Такие оппоненты, как Бан и Сивертс, однако, были схожи в том, что несмотря на всю критику, они испытывали определенное восхищение Туром Хейердалом. Бан считал, что благодаря эпохальным результатам экспедиции 1955 года он останется «значительной фигурой» в области исследований острова Пасхи. Сивертс подчеркивал его способность к организации археологических раскопок и то, что он с помощью своего имени мог добиться разрешений на проведение раскопок от властей многих стран мира. В общем и целом получение разрешений зачастую оказывалось весьма сложной задачей, поскольку правительства в странах, представляющих интерес для археологии, предпочитали в целях защиты национальных интересов привлекать отечественных ученых.

Разгневанной ван Тилбург было гораздо труднее найти в этом что-то положительное. Однако и она, наряду с Баном и Сивертсом, хвалила Хейердала за способность организовать и профинансировать экспедиции высокого уровня, а также за его способность к мотивации. Если она не испытывала к нему симпатии как к ученому, то она вполне симпатизировала ему как искателю приключений. Но ее раздражал тот факт, что критики относились к нему достаточно бережно, потому что однажды он совершил плавание на каком-то плоту. Для ван Тилбург такое особое отношение было проявлением необоснованной толерантности[510].

В своей книге «Остров Пасхи: разгаданная тайна» Тур не упомянул ни слова о крысиной кости. Возможно, это произошло потому, что у Арне Скьогсвольда в то время, когда шла работа над книгой, еще не были готовы результаты анализа его материала, и поэтому он не представил окончательного отчета. Этот отчет впервые был опубликован в 1994 году в альманахе Музея «Кон-Тики» Occasional papers. Там Скьогсвольд повторил то, о чем говорил ранее, но теперь уже с окончательными результатами лабораторных исследований в качестве подтверждения.

Тем не менее в своем отчете Арне сделал все, чтобы смягчить удар для Тура. Однако, помимо нежелания обидеть Хейердала, у него был и собственный интерес. Поскольку, несмотря на то что основные выводы не подлежали сомнению, Арне не хотел и не мог совсем отказаться от той мысли, что южноамериканские индейцы побывали на острове Пасхи прежде европейцев. Поэтому он остановился на паре культурных параллелей, которые, по его мнению, имели в этой связи большое значение. Он указал на то, что манера строительства, используемая аку, является давней традицией в Перу. Он также указал на то, что коленопреклоненная статуя, найденная им во время экспедиции в 1955 году[511], непохожая на остальных моаи, имеет явное сходство со статуями из Андских районов.

Кроме того, Скьогсвольд напомнил об экспедиции Тура Хейердала на Галапагосы в 1952 году. Там они нашли черепки, указывающие на то, что индейцы в доколумбову эпоху плавали из Перу и Эквадора до островов, а это расстояние более тысячи километров. Затем они нашли явные указания на то, что культуры, жившие вдоль побережья Южной Америки, имели богатый опыт мореплавания, и поэтому ничто не препятствовало тому, чтобы они смогли добраться до Полинезии. На этом основании и, вероятно, с мыслями о Туре Хейердале, чья изоляция усиливалась, Арне Скьогсвольд решил пойти против большинства ученых, занимавшихся историей Тихого океана. Он считал, что они придают слишком мало значения тому, что он назвал «возможным контактом» между Южной Америкой и островом Пасхи[512].

Тур Хейердал и сплоченное научное большинство выглядели в своем противостоянии одинаково непримиримыми. В заключение Арне попытался найти компромисс: не могли бы ученые уступить в том, что да, контакты между островом Пасхи и Южной Америкой имели место, и не мог бы Тур уступить в том, что именно полинезийцы первыми приплыли в бухту Анакена. Но, к сожалению, попытка Скьогсвольда оказалась неудачной. Для наведения мостов почвы не оказалось.

Со времени плавания на плоту «Кон-Тики» наука, конечно, немного смягчилась: теперь отрицание каких-либо связей между островом Пасхи и Южной Америкой не было хорошим тоном, однако, несмотря на находку крысиной кости и тростника тоторы, несмотря на все другие новейшие исследования, Хейердал был непреклонен. Он упорно стоял на своем.

Об этом он свидетельствовал сам в уже упоминавшейся статье «Команда острова Пасхи», вышедшей в 1995 году. Несмотря на то что статья призывала к сотрудничеству ученых разных направлений, Тур не только проигнорировал результаты, представленные Арне Скьогсвольдом, он вообще решил задвинуть их подальше. Сначала он писал, что раскопки в бухте Анакена подтвердили все, что раньше было сказано о «довольно позднем появлении полинезийцев на острове Пасхи». Затем, через страницу, он писал о том, что, в общем и в целом, не было найдено ничего нового, что могло бы объяснить, каким образом или когда полинезийцы пришли туда[513]. О том, что было новым, а именно о крысиной кости, он не сообщал.

Сенсационная находка Арне Скьогсвольда как будто была вычеркнута из памяти Тура Хейердала.

То же самое случилось и спустя три года, когда Хейердал выпустил книгу «По следам Адама». В этой ретроспективной книге он почти ничего не рассказывает о второй экспедиции на остров Пасхи. О раскопках в бухте Анакена он пишет лишь следующее: Они доказали, что элегантные стены доинкского типа относятся к самому древнему периоду истории острова, следовательно, технология была импортирована, а не возникла на месте»[514].

Вполне возможно, что Тур Хейердал был прав в том, что технология была импортирована и имела южноамериканское происхождение. Но то, что стены принадлежат к «древнейшему периоду» истории острова, никак не может соответствовать истине. Это доказывает находка крысиной кости.

Однако и в воспоминаниях, опубликованных в 1998 году, нет ни слова о Rattus concolor, о полинезийской крысе.

Изначальная гипотеза о том, что именно южноамериканцы были первыми, кто заселил Полинезию, стала для Тура Хейердала непреложной истиной. Его нежелание обсуждать эту гипотезу даже в свете новых находок, таких как крысиная кость, превратило ее в догму, хотя он сам этого и не признавал. Таким образом, он пренебрег элементарными принципами научного метода. Именно из-за этого все больше и больше ученых начинали уставать от Тура Хейердала — не от жизнерадостного человека, но от закостеневшего ученого. Иная точка зрения, которая для ученого должна стать поводом для размышления и источником вдохновения, в глазах Хейердала имела прямо противоположный смысл, как и для приверженцев догм.

Тайна острова Пасхи была разгадана. Однако если экспедиция и нашла решение, это было не то решение, под которым Тур Хейердал желал бы подписаться.

Это было решение, которое он отверг.

НОВЫЙ МИР