В первых рядах. Тур Хейердал трудится вместе со своей перуанской командой на археологических раскопках в Тукуме. Он был весьма талантливым руководителем, независимо от того, морская это была экспедиция или сухопутная.
Фидель Кастро
Сучья летали по воздуху, деревья выворачивало с корнем, вышки электропередачи гнулись, свет пропал. Дождь поливал землю, вода текла рекой, дороги стали непроходимыми. Автомобиль, на котором они ехали, застрял в грязи, и Туру пришлось выйти, чтобы помочь его толкать. Вымокший до нитки и грязный, он ус-лышал, как шофер кричал, что лучше всего вернуться обратно. Никто не ожидал урагана в такое время года. Он зародился в океане у Багамских островов во второй половине ноября 1985 года, когда сезон ураганов по статистике уже должен был подойти к концу. Ураган направился к Кубе, где Тур едва успел приземлиться до того как аэропорт Гаваны закрыли из-за непогоды.
— Наверное, я приглашу вас домой на чашечку чая, — сказал человек за рулем после того, как они вытащили автомобиль из грязи. Как официальный гость Тур Хейердал обладал статусом особо важной персоны. Когда бушевал ветер, шофер взял его на автомобильную прогулку за город, чтобы показать стихию урагана.
Они поехали обратно в Гавану. Шофер остановился перед виллой, которая, как полагал Тур, находилась в фешенебельном районе города. Они зашли в дом, и вскоре им подали чай. На улице гремел гром и свирепствовала буря.
Тут открылась дверь, и в помещение зашел коренастый человек в форменной кепке, с густой бородой. Тур сразу узнал Фиделя Кастро, лидера кубинской революции и действующего президента страны.
Фидель Кастро и Тур Хейердал были мировыми знаменитостями, каждый в своей области, но они никогда не встречались. Кастро не удержался и обнял своего прибывшего издалека гостя, Хейердал не возражал[515]. Но так же быстро, как он появился, команданте извинился и ушел. Страна переживала стихийное бедствие, и у него были дела в другом месте.
Тур Хейердал находился на Кубе по личному приглашению Фиделя Кастро. Время от времени он принимал приглашения на обеды в кубинском посольстве в Риме. Хейердал никогда не имел дел с кубинским режимом, и он не понимал, почему приходили эти приглашения. Но он подозревал, что у посольства были политические мотивы, и, отказываясь от приглашения, обосновывал это тем, что долгое путешествие из Колла-Микьери в Рим не дает ему возможности присутствовать на обедах[516].
Летом 1985 года в посольство прибыл новый посол — Хавьер Ардизонес Цебаллос, и его, судя по всему, хорошо проинструктировали, как активизировать работу над тем, чтобы заполучить Хейердала на Кубу. Едва вступив в должность, он отправился в Алассио. Там, в этом маленьком курортном городке неподалеку от Колла-Микьери, организация под названием «Кубинский институт дружбы народов» устроила так называемую встречу солидарности. На этот раз у Хейердала не нашлось веских причин для отказа принять приглашение на обед.
На обеде, помимо посла и Хейердала, присутствовал также Рене Родригес Круз, руководитель кубинской организации дружбы и высокопоставленный человек в кубинской политической иерархии[517]. В 1956 году он принимал участие в легендарной операции на корабле «Гранма», которую организовал Кастро с целью свержения диктаторского режима Фульхенсио Батисты. С почти тонущего судна «Гранма» Кастро высадил 82 вооруженных человека на Кубу после опасного плавания из Мексики. Войска Батисты оказали неожиданное и упорное сопротивление, и только двадцать товарищей Кастро смогли выжить в этом бою, среди них и Круз. После победы революции в 1959 году эти двадцать получили высокие государственные посты.
Круз получил должность в Центральном Комитете Коммунистической партии Кубы. Организация дружбы, которую он возглавлял, осуществляла также разведывательные функции. Важной областью деятельности была слежка за иностранцами, посещавшими Кубу.
Во время обеда говорил преимущественно Круз. Он был paд передать личный привет от Кастро, а спустя некоторое время он осторожно поинтересовался у Хейердала, не думает ли тот посетить Кубу. Тур смягчился, и при условии, если у него найдется место в крайне насыщенной программе, он ответил согласием[518].
В это время холодная война была в самом разгаре. В 1983 году президент США Рональд Рейган назвал Советский Союз «империей зла», и Кремль не скупился на выражения в ответных нападках. После кубинской революции в 1959 году США объявили Кубе бойкот как в экономической, так и в культурной области,
В широких кругах представителей остального западного мира посещение страны считалось предосудительным.
Тур Хейердал не любил заниматься политикой. Визит к Кастро мог привести к неприятным последствиям, и он не без оснований боялся, что у посольства имеются политические мотивы на то, чтобы пригласить его. Однако Хейердал был падок на лесть. Когда посол спустя пару месяцев снова навестил его в Алассио, поступило новое приглашение на обед. Пока они ели, Хейердал особенно интересовался рассказами о ситуации в кубинском обществе. Цебаллос приложил все усилия, чтобы рассказать о проблемах, вызванных американским бойкотом. Тур качал головой, Ему не нравилась такая политика, поскольку бойкот в первую очередь бил по детям и старикам. Менее подробно рассказывал о политической системе Кубы. «Между нами были все-таки некоторые разногласия по отдельным вопросам», — лаконично заметил позднее посол[519].
Тур взял с собой Лилиану, когда в ноябре 1985 года он первый раз посетил Кубу. Человека, который встретил их в аэропорту и затем возил Тура смотреть ураган, все называли просто Хоми.
Он не был профессиональным шофером, что Хейердал понял тогда, во время дождя. Хоми являлся правой рукой Кастро, не только другом и политическим советником, но также и личным врачом. Отправив Хоми встречать Хейердала, Кастро тем самым продемонстрировал, какое значение он придает визиту норвежца.
В течение ночи ураган ушел в океан по направлению к Флориде. В Гаване ветер стих настолько, что можно было выходить на улицу. По плану Хейердал должен был начать день со встречи Кастро. Однако непогода оставила после себя разрушения, принесшие страдания жителям острова, поэтому Хоми пришел и сказал, что встреча отменена. Команданте собирается встретиться со своим народом. Но если Хейердал захочет присутствовать при этом, то ему будут очень рады.
Мероприятие продлилось трое суток. Фидель и Тур путешествовали вместе по пострадавшим районам — на машине, пешком или на маленьких самолетах. Они видели разрушенные дома и разоренные деревни, развалины фабрик. Они видели, как ветер дождь разорили банановые плантации. И, что немаловажно, они видели страдающих и растерянных людей.
Фидель Кастро ходил среди них, пожимал руки, обнимал, говорил слова утешения и поддержки. «Команданте, команданте», — кричали усталые и плачущие люди, как будто к ним пришел сам Спаситель.
Ураган назывался «Кэти». Пока кубинцы ждали, что он утихнет, 300 тысяч человек эвакуировали из своих домов. Десять жителей острова погибли во время стихии. Сразу стало понятно, что материальный ущерб будет велик, вырастет потребность в продуктах питания и лекарствах. Уже в первые сутки кубинские власти попросили международное сообщество о помощи. Однако ответ оказался не особенно щедрым. Помимо некоторых организаций под эгидой ООН, только Советский Союз и Ватикан откликнулись на призыв этой политически изолированной страны[520].
Эта инспекция вместе с Фиделем Кастро произвела неизгладимое впечатление на Тура Хейердала. Он увидел, как герой революции, о котором говорили столько плохого на Западе, ходил среди своих подданных и слушал их жалобы. Он принимал их признательность, когда обсуждал предстоящие восстановительные работы. Достаточно ли у них цемента? Хватает ли грузовиков? Тура поразило, что на Кубе царил тот же «дух сотрудничества в час беды», как и в тот раз, когда в конце войны он был на фронте в Финнмарке[521].
«Он не щадил себя. Я не знаю, будет ли какой-нибудь диктатор работать с шести часов утра до двенадцати ночи, не съев ни крошки», — говорил он о Фиделе Кастро в интервью газете «Верденс ганг». «Я не знаю, чем раньше занимался Кастро. Но то, что я увидел сейчас, свидетельствует о том, что это потрясающий человек»[522].
Своей бывшей невестке, Берглиот Ведберг, он писал: «Трое суток вместе с ним бок о бок, в самых разных обстоятельствах в стране, разоренной ураганом, поведали об этом человеке и его соратниках больше, чем кто-либо из внешних лиц может мне рассказать»[523].
Для Тура эта первая поездка на Кубу стала одной из многих. В последующие три года, вплоть до 1988-го, он посетил страну шесть раз. Можно сказать, что он курсировал между Колла-Микьери, Кубой, островом Пасхи и со временем также Тукуме в Перу. Когда он посещал Кубу, Кастро оплачивал большую часть его расходов, связанных с транспортом и проживанием. Тура поселили на аристократической вилле, сохранившейся со времен испанского владычества. Она находилась на окраине Гаваны, к ней прилагались бассейн и личный шофер. Лилиана, как правило, ездила с ним. Она еще не избавилась от своих проблем со здоровьем, и Кастро предоставил в ее распоряжение лучших врачей Кубы.
Во время одной из своих поездок на Кубу Тур закончил книгу «Остров Пасхи: разгаданная тайна». В остальном поездки туда носили больше рекламный, чем рабочий характер — необычное времяпрепровождение для интенсивно и много работающего Тура. Ему нравилось, что за ним ухаживают в этом приятном климате; как и Лилиана, он также охотно воспользовался услугами Кубинского здравоохранения. Кроме того, ему нравилось проводить время в обществе Фиделя Кастро. Эти двое нашли общий язык с первой встречи и называли друг друга по имени. Кастро часто заходил к ним без предупреждения и позволял Лилиане ухаживать за ним. Он не мог устоять перед ее блюдами из макарон.
Кастро читал о путешествии на «Кон-Тики» в молодости и еще тогда стал поклонником Тура Хейердала. Такой честолюбивый автор, как Тур Хейердал, был очень польщен, когда узнал, что Кастро, которого он называл эрудированным и начитанным человеком, прочитал все его научно-популярные книги[524].
После революции 1959 года Кастро позаботился о том, что первой книгой, изданной при новом режиме, стала книга о путешествии на «Кон-Тики». Режим не заботился о литературных правах, и книга нашла свой путь к восторженным читателям в качестве пиратского издания. Позднее, в 1975 году, она была опубликована в виде газеты и роздана всем школьникам Кубы, снова как пиратское издание.
Тур не знал об этих изданиях, пока Кастро с улыбкой не признался ему в этом. Тур простил это воровство, и более того, в знак дружбы он передал все кубинские права на свои научно-популяные книги в руки Фиделя Кастро совершенно безвозмездно. Он поставил только одно условие: книги не должны продаваться за границами Кубы[525].
Кубинцы, ближайшие соратники Кастро, считали, что в Хейердале он видел себя самого: он узнавал свою работоспособность, жажду деятельности, смелость и, в не меньшей степени — способностью к осуществлению задуманного[526]. Двое друзей по духу, которые, несмотря на различные области деятельности, восхищались друг другом.
В 1946 году молодой Тур Хейердал побывал в предреволюционной Кубе. Он был на пути из Норвегии в США, когда грузовое судно, на котором он плыл, перенаправили в Сантьяго-де-Куба — порт на юго-востоке острова. Оттуда он направился в Гавану и затем, на другом судне, уже в США. Во время пребывания на Кубе его поразил контраст между крайней нищетой в деревне и роскошной разлагающей жизнью богатых районов Гаваны. Когда он покинул столицу, прожив несколько дней в фешенебельном отеле «Националь», оплаченном агентом пароходства, он испытывал чувство стыда и отвращения от того, что девочки, начиная с семи-восьмилетнего возраста принуждались там к занятиям проституцией[527].
Когда Хейердал поддался на уговоры вновь приехать на Кубу спустя сорок лет, это было отчасти вызвано и тем, что он надеялся увидеть, как страна изменилась к лучшему. Его надежды сбылись. В письме к своей невестке он писал: «Я никогда не видел ни одной латиноамериканской страны с такими хорошими больницами, школами, где все дети получают бесплатное молоко, с такой чистотой и готовностью к национальному сотрудничеству, как Куба. А ведь там был ад, когда я был там в 1946 году».
Во время последующих визитов в страну он также писал своему лучшему другу Арнольду Якоби: «Нет ни одной страны в Латинской Америке, где человек ценится так высоко, где все имеют жилье и пищу, где 100 процентов умеют читать и писать; я не знаю ни одной страны во всем мире, где достигнут подобный уровень врачебного искусства и больниц и где науке, музыке и искусству уделяется столько внимания»[528].
Это восхищение недвусмысленно свидетельствует о том, что Тур Хейердал глубоко и искренне восхищался Фиделем Кастро.
Постепенно стало ясно, что у Фиделя Кастро были и другие намерения, кроме совместного времяпрепровождения, когда он приглашал Тура Хейердала на Кубу. В 1992 году мир готовился отпраздновать 500 лет со времени открытия Америки Колумбом. После краткой высадки на одном из Багамских островов Колумб бросил свой якорь в Байя-де-Барьяй на северном побережье Кубы. Это событие Кастро намеревался использовать на полную катушку, и в качестве подготовки к празднованиям грядущего юбилея он захотел начать археологические раскопки на этом историческом месте. Предполагалось, что возглавит раскопки не кто иной, как всемирно известный Тур Хейердал.
Кастро дал понять Хейердалу, что в средствах он нуждаться не будет. Среди прочею, кубинское правительство предоставляло в его распоряжение целое исследовательское судно «Улисс».
И в этот раз Туру пришлось взвесить все «за» и «против». Ему не нравилось, что его участие в таком проекте будет использоваться в политических целях[529]. Но соблазн был велик. Когда Хейердал плыл через Атлантический океан на лодке «Ра», он ставил себе задачу посмотреть, были ли древние египтяне настолько искусными мореплавателями, что могли пересечь Атлантический океан: это являлось предпосылкой для гипотезы о том, что именно египетская цивилизация заложила основы высококультурных цивилизаций Перу и Мексики. Экспедиция «Ра» не дала тогда оснований для убедительных выводов. Но если действительно египтяне когда-то плавали на запад, не находилась ли на их пути Куба? Возможно, археология сможет приоткрыть завесу тайны.
Были и другие причины, почему Тур уступил соблазну. Он по-прежнему работал над рукописью «перевернутой» книги о Колумбе, где он хотел рассказать об «открытии» Америки с точки зрения коренного населения. В 1986 году объединение «Сыны Норвегии», находившееся в США, наградило его титулом «Норвежец года», К этой награде прилагалась денежная сумма на крупный исследовательский проект, содержание которого он мог определять сам. Вскоре он объявил о проекте под названием «Проект Колумба — Лейфа Эрикссона». Здесь Хейердал выдвинул гипотезу о том, что Колумб знал о древнескандинавских путешествиях в Гренландию и Винландию. Он хотел доказать, что Колумб пришел в Америку не случайно, но по тщательно подготовленному плану.
В описании проекта Хейердал указал, что ученые много писали о Колумбе, и об Эрикссоне, однако до сих пор не было исследований, где их плавания рассматривались бы в совокупности. Теория основывалась на том, что папский престол после христианизации Норвегии, Исландии и Гренландии вел переписку со своими епископами в этих регионах и что Колумб и его современники поэтомy должны были знать о норвежских поселениях по другую сторону Атлантики.
Хейердал намеревался для решения этой задачи привлечь ряд ученых и на основе их и своего собственного вклада собрать научнопопулярный сборник для распространения накануне юбилея Колумба[530]. «Сыны Норвегии» загорелись этой идеей, и за короткое время сумели собрать около 300 тысяч долларов для проекта, Из этой суммы 50 тысяч были предназначены на оплату изучения источников в архивах Ватикана. Эту статью расходов взял на себя судовладелец Фред. Ульсен при условии, что никто другой из судовладельцев не будет участвовать в финансировании[531], Таким образом, Хейердал уже давно был озабочен мыслями о Колумбе, когда Кастро захотел использовать его в качестве основной фигуры своих археологических раскопок. Туру также понравился высокий уровень планируемого кубинцами юбилея. Они хотели почтить своим вниманием не только самого Колумба, но также и местное население — таинойцев, которые в 1492 году стояли на пляже и приветствовали его. В центре празднования юбилея должна была встать встреча людей Старого и Нового Света, а не только испанское открытие.
Тур ответил согласием и спросил Эйстена Кока Йохансена, не согласится ли и он принять участие в проекте. Йохансен согласился, и вместе они отправились на Байя-де-Барьяй для предварительных исследований. Все и закончилось на этой стадии. Йохансен, профессиональный археолог, считал, что проект раскопок в бухте, где Колумб сошел на землю, не имеет научного значения. Тур прислушался к нему и позволил себя убедить. Он больше не вернулся в Байя-де-Барьяй[532].
В то же время проект «Сынов Норвегии», посвященный Колумбу и Лейфу Эрикссону, также испустил дух. Однако Хейердал не был бы собой, если бы отказался от него полностью. В начале 1980-х годов он раздумывал написать книгу о Колумбе и культурных параллелях по обе стороны Атлантики. В то же время он решил написать свою главную работу о путях миграции культур. Главная работа так и не состоялась, но в юбилейный год открытия Америки он издал небольшую книжку, которую назвал «Судьбоносная встреча на западе океана» с подзаголовком «История завоеванных». Таким образом, он оказался верен своей идее посмотреть на это событие с другой точки зрения и оценить Колумба глазами коренного населения.
Он также не хотел полностью отказываться от изучения археологии Кубы. Отказавшись исследовать место, где Колумб высадился на берег, он инициировал сотрудничество с парой кубинских археологов, которые вели раскопки в других местах на острове. Их находки показали, что между развитыми культурами Американского континента и Кубой имели место контакты прежде чем Колумб отправился через океан[533].
Имея Хейердала в качестве посредника, в этой работе приняли участие также два американских археолога. В духе настоящего наведения мостов ему удалось также добиться заключения соглашения о сотрудничестве между университетом в Гаване и Музеем Карнеги в Питтсбурге, а также между двумя нациями, жившими в непримиримой вражде[534]. Такое соглашение выступило и против американской блокады, которая в целом запрещала американцам посещать Кубу.
Эти археологические раскопки завершились созданием книги о доколумбовой культуре на Кубе, предисловие к которой написал Тур Хейердал.
Многочисленные поездки Тура Хейердала на Кубу не вызвали никаких разговоров ни в буржуазных, ни в коммунистических кругах. Однако некоторые, среди них и оба его сына, считали, что он, позволив использовать свое имя такому диктатору, как Фидель Кастро, повел себя как слегка выживший из ума романтик[535]. Эйнстейн Кок Йохансен считал его «удивительно наивным», когда он описывал «жестокое социалистическое правление Кастро как заботу о человеке»[536].
Официально Хейердал подчеркивал, что не является коммунистом. Но он верил в контакты через границы и считал, что «если мы будем правильно относиться к Кастро, то сможем достичь многого»[537]. Из переписки Хейердала следует, что он получал письма от людей, задававших вопросы о контактах с Кастро. В своих ответах Хейердал ничего не говорил о диктаторском характере режима. Но он постоянно дистанцировался от нападок на режим, особенно со стороны кубинцев, эмигрировавших в Америку.
«Сбежавшие приверженцы Батисты вызвают удивление своей лживой пропагандой», — писал он, разъясняя свою позицию Арнольду Якоби. — Теперь я могу судить об этом. И плохо, что мы получаем полностью извращенную картину событий»[538].
«Я езжу на Кубу или в Чили не с закрытыми глазами, я изучаю, наблюдаю и учусь», — писал он в письме к Берглиот[539].
И снова обращался к Якоби, подчеркивая, что на Кубе он общался не с бандитами: «Нужно стараться увидеть мир своими глазами, поскольку не только в науке нас водят за нос с помощью догм или сознательных сплетен»[540].
Приглашение знаменитого человека на Кубу явно было звеном в постоянной пропагандистской кампании режима с целью завоевания международного признания. Во время своих визитов Хейердал встречался с такими известными людьми, как Гарри Белафонте, Грегори Пек и режиссер Сидней Поллак. Мать Тереза также бывала там вместе с группой монахинь: они получили разрешение Кастро ухаживать за пациентами, которые хотели получить католический уход[541]. «Старики в больницах чувствуют утешение, когда их навещают монахини», — объяснял сей факт вцелом враждебно настроенный к религии Кастро удивленному Хейердалу[542].
Добрые друзья. Тур Хейердал часто посещал Кубу по личному приглашению Фиделя Кастро. Они были близкими друзьями и называли друг друга по имени
Там, где встречаются знаменитости, обычно много фотографируют. Тур охотно позировал с Кастро, одним из самых выдающихся долгожителей из числа коммунистических правителей. Он должен был понимать, что эти фотографии, возможно, используют в целях пропаганды режима, считали его сыновья. Однако, к их изумлению, Тур не соглашался с тем, что, в том числе, и ради этого его приглашали на Кубу.
Дочь Мариан, напротив, не видела никакой наивности в поездках отца на Кубу. Пока весь мир был против Кастро, его это вдохновляло, считала она. «Отец был человеком, любившим идти против течения. Он любил идти по следу, однако стремился взять с собой и то, что вырастало вдоль дороги. Его, прежде всего, интересовало то, что можно связать вместе»[543].
Тур Хейердал стремился сделать мир лучше, и, как мы видели, он состоял во многих организациях, преследовавших такую цель. Его усилия, в конце концов, были замечены, и его часто чествовали за вклад в укрепление понимания между народами. Примером тому может служить награждение его премией «Гражданин мира» от лица международной благотворительной организации со штаб-квартирой в США «Сивитан Интернешнел». По мнению организациии, он получил эту премию за свои «значительные заслуги перед человечеством».
Именно этот вклад Хейердал частично имел в виду когда ездил на Кубу. Разумеется, он хвалился общественным развитием страны и ездил туда для того, чтобы смотреть и учиться. Он также считал Кастро «добрым человеком, верящим в то, что делает»[544]. Однако кое о чем он все-таки предпочитал молчать. Ни в письмах, ни в разговорах искатель правды Хейердал никогда не упоминал о темных сторонах личности кубинского президента. Он не говорил о политических репрессиях, которые режим использовал как основу своей власти. Он не говорил об отсутствии свободы слова или о том, как Кастро расправлялся с диссидентами с помощью казней и длительного тюремного заключения. Но он и не мог этого делать, поскольку они с Кастро были друзьями. Кубинскую революцию следует хвалить, но не трогать.
«Не только в научной деятельности можно попасть в плен догм и сознательных сплетен», — писал Тур далее своему другу Арнольду Якоби[545]. Главной характеристикой догмы является непогрешимость. В научном мире Хейердал положил свою жизнь на то, чтобы его воспринимали как непогрешимого. Но в догматическом мире Фиделя Кастро, где существовало собственное представление о непогрешимости, он молчал.
Королевский прием. Во время визитов на Кубу Кастро размещал Хейердала на собственной вилле с плавательным бассейном. Беттинa смотрит, как отец прыгает в бассейн
Отказавшись от предложения возглавить археологические раскопки в Барья-де-Барьяй, Тур Хейердал не исполнил той роли, которую Фидель Кастро приготовил для него в праздновании 500-летия открытия Америки Колумбом. Тем не менее щедрый Кастро пригласил его на Кубу, чтобы принять участие в праздничных мероприятиях.
Тур Хейердал также не отказался принять от кубинского диктатора звание почетного доктора Гаванского университета.
«Чистилище»
Конкистадоры называли это «Чистилищем, или очищающим огнем». Поскольку именно здесь, в руинах доколумбианских пирамид, воины Христовы сжигали тех, кто не хотел принимать Божье слово. Это случилось во время кровавых завоевательных походов испанцев в 1500-х годах, и с тех пор пирамиды Тукуме породили полосy суеверий, чему активно способствовали местные знахари. Из страха, что они смогут им навредить, люди не осмеливались ходить среди пирамид. Даже многочисленные в Перу грабители могил, не останавливавшиеся обычно ни перед чем в своей охоте на золото инков, держались подальше от пирамид. Время не пощадило их, и они внешне уже походили не на пирамиды, а на выжженные солнцем холмы. Они стояли забытые временем и иследователями, никто не ездил в Тукуме с лопатой археолога в рюкзаке.
Тур Хейердал также не слышал ничего о том, что в маленьком пыльном перуанском городе Тукуме есть пирамиды[546]. Но во время визита в Перу в июне 1987 года, куда его пригласили на празднование сорокалетия с тех пор, как он со своими товарищами поднял парус на «Кон-Тики», он случайно столкнулся с археологом по имени Вальтер Альва, директором Национального археологического музея Перу. Он рассказал, что на севере страны, неподалеку от небольшого городка Тукуме, находятся какие-то возвышенности, которые с виду похожи на естественный ландшафт. Однако при ближайшем исследовании оказалось, что это пирамиды, и Альва считал, что наука стоит на пороге «самой фантастической находки с древних времен, которая когда-либо была сделана»[547]. Визит оказался кратким, всегда занятый Тур должен был ехать дальше. Но искра загорелась, и, как только представилась возможность, он вернулся в Перу. Случай представился в октябре 1987 года, во время визита на Кубу. Он полетел в Лиму, там его встретил Гильермо Ганоза, археолог-любитель, связанный с Чан-Чаном — самым крупным доколумбианским городом в Перу, известным своими постройками из самана. Вместе они отправились дальше на север на трясущемся самолете местных авиалиний.
Последнюю часть пути до Тукуме они преодолевали на автомобиле по неровным, разбитым дорогам. Там их ждал Вальтер Альва, готовый к экскурсии.
Туру пришлось протереть глаза. Двадцать шесть пирамид в общей сложности, самая крупная из них была 400 метров в ширину и около 60 метров в высоту — одно из забытых чудес света, воздвигнутое в 1100-х годах народом, принадлежащим к так называемой культуре Ламбайеке. В этой частично песчаной пустыне строителям негде было взять камень. Им приходилось использовать саманные блоки, изготовленные из соломы, глины и воды.
— Все пирамиды остаются нетронутыми, — сказал Вальтер Альва[548].
Нетронутыми учеными-археологами.
Что же они скрывают? Тур Хейердал чувствовал, как растет нетерпение.
Может быть, Хейердал вернется сюда для раскопок? Это спросил Ганоза, охотно поддержанный Альвой. Они пытались получить разрешение на раскопки от властей, но безрезультатно. Археология стоит денег, а Перу — бедная страна.
— Попробуйте, вдруг правительство проявит интерес, — умолял Альва[549].
Раскопки? Новая экспедиция? Тур еще не закончил археологические исследования на острове Пасхи и был готов отправиться туда как можно скорее, в последнее путешествие для завершения своего проекта в стране моаи. Кроме того, он был занят другим проектом, требующим времени. При финансовой поддержке Фред. Ульсена, с помощью известного продюсера Би-би-си Кристофера Рэллинга в качестве автора сценария и режиссера Бенгта Йонсона из шведской телерадиокомпании «Зебра Фильм» они собирались снимать фильм о жизни Тура Хейердала. Сопровождаемый командой кинематографистов, он ездил по миру и посещал места, имевшие для него как для исследователя и путешественника особое значение.
Снова на Фату-Хиве. Перед войной молодожены Тур и Лив провели год на Фату-Хиве во Французской Полинезии. В 1986 году он вернулся обратно и нашел, что жизнь островитян мало изменилась с тех пор
Так получилось, что буквально несколькими месяцами раньше он снова побывал на Фату-Хиве — острове своей молодости, куда он в 1937 году отправился в свадебное путешествие с Лив, чтобы найти потерянный рай, как он называл это. Многое изменилось с тех пор, маленькая Тахиа-Момо, приемная дочь Теи Тетуа, последнего каннибала, у которого Лив и Тур жили одно время, тоже изменялась. Теперь она стала пожилой дамой. Тур показал ей книгу о Фату-Хиве, которую он написал, и они вместе изучали фотографии. Она улыбалась и кивала, узнавая места и события. Судя по всему, самыми сильными оказались воспоминания о Лив. Она была как мать для маленькой девочки-сиротки.
Тахиа-Момо. В возрасте двенадцати лет маленькая девочка жила некоторое время вместе с Туром и Лив на Фату-Хиве. Здесь она сидит Туром спустя почти пятьдесят лет. Они вместе читают книгу «В поисках рая», которую Тур написал об этом путешествии
Однако кроме нового футбольного поля и нескольких сотен метров дорог с бетонным покрытием через деревню Омоа на Фату-Хиве ничего не изменилось. Природа оставалась такой же — зеленой, обильной и свежей. Поискав немного в густых джунглях, Тур нашел Королевскую террасу, где они с Лив жили в бамбуковой хижине, и Лагуну Королевы, где они резвились в любви, как Адам к Ева в Эдемском саду.
Королевская терраса. С помощью фотографии из книги «В поисках рая» Тур нашел место, где они с Лив жили в бамбуковой хижине на Фату-Хиве
Здесь, на Фату-Хиве все началось. Здесь Тур задался вопросом определившим всю его жизнь. Откуда пришли полинезийцы?
Пятьдесят лет прошло с тех пор. Экспедиция сменяла экспедицию. Теперь он стоял на пороге еще одной, поскольку как он смог бы отказаться от раскопок в Тукуме? Не держит ли он уже в руках мировую сенсацию — пирамиду, полную драгоценных сокровищ культуры, которые никто доселе не видел?
Но еще более важным для Тура стало найти объекты, которые подтвердили бы его теорию о том, что люди, построившие эти пирамиды, были еще и мореплавателями. И что они в таком случае могли плавать не только вниз и вверх по побережью, но и были достаточно искусны в морском деле, чтобы осмелиться выйти в огромный Тихий океан. И не отсюда ли, с побережья Перу, плавали первые полинезийцы?
Он не мог отказаться от раскопок. Несмотря на другие насущные дела, Тур пообещал Гильермо Ганозе и Вальтеру Альве, а также самому себе, что он вернется. Он был так уверен, что дал им письменное подтверждение своего обещания[550]. Если он только получит разрешение от властей, то найдет деньги и профессиональных археологов.
Хейердал с удовольствием начал бы прямо сейчас, но пока его ждали другие задачи. Он отправился с кинокомандой в Египет, чтобы снять материал о пирамидах. Рождество он провел вместе с Туром-младшим и его семьей в Лиллехаммере. На этот раз он взял с собой Лилиану[551] — единственный раз, когда он позволил ей побывать в Норвегии. Новый, 1988 год, едва начался, как он снова сел на самолет вместе с кинематографистами и отправился на этот раз в Карачи, Аден и Москву. Оттуда он вернулся ненадолго домой, в Колла-Микьери, имея на руках билет в Сантьяго и на остров Пасхи. Там он завершил текущую экспедицию, а Бенгт Йонсон снимал его, пока он ходил между молчаливых, таинственных моаи.
Теперь путь в Перу был недолог, и 29 февраля високосного года Тур приземлился в Лиме. На следующий день он уже наблюдал, как в лучах заходящего солнца пирамиды Тукуме кажутся будто охваченными пламенем. Никогда он не видел ничего более захватывающего. В интервью норвежскому радио он потом говорил, что это было все равно что высадиться на другой планете и чтоо из всех мест, где он побывал, пирамиды в Тукуме — самое потрясающее место[552].
Тур был готов. Раскопки в Тукуме можно было начинать. Однако все оказалось не так просто.
Прежде всего Туру нужно было получить разрешение от властей. Через норвежского генерального консула в Лиме он сделал запрос в Министерство иностранных дел страны. В кабинете министра висела большая карта Перу. К своему удивлению, Тур увидел, что Тукуме на ней не обозначен. Он также вскоре понял, что ни министр иностранных дел, ни другие сотрудники министерства не слышали ничего об этом месте и еще меньше о пирамидах[553]. Министерство иностранных дел оказалось не тем адресом, куда следовало обращаться.
Именно из Перу Хейердал отправился в путешествие на «Кон-Тики», и он был широко известен в стране. Благодаря его интересу к Тукуме и пирамидам дело вскоре приобрело национальное значение и поднялось на самый высший уровень. Юридические советники правительства просили Хейердала разработать подробный план того, что он собирался делать[554].
Правительство относилось к делу позитивно. Хейердал получит разрешение на раскопки в Тукуме, если это будет происходить с согласия органов, отвечающих за охрану памятников культуры в стране, и при условии, что финансирование поступит извне. Из Перу он не получит ни кроны[555].
Снова Хейердалу удалось открыть двери, закрытые для остальных. С большой помпезностью, в присутствии множества журналистов со всего мира, об этом соглашении было официально объявлено на пресс-конференции в Лиме 16 марта. Вальтер Альва также мог радоваться. После того как правительство сначала отказало ему в разрешении на раскопки, он получил место в команде Хейердала как представитель Перу.
Соглашение гласило, что раскопки в Тукуме должны быть организованы как совместный проект Национального института культуры в Лиме и Музея «Кон-Тики» в Осло. Музей «Кон-Тики» также должен был взять на себя финансирование. Через сорок лет после путешествия в Музей по-прежнему потоком шли посетители. Поэтому его финансовое положение позволяло финансировать проект, и в первый год правление, членом которого был Хейердал, выделило на него 80 тысяч долларов. В то же время он понял, что в будущем Музей не собирается брать на себя такие обязательства, и что все-таки придется искать средства и из других источников. Он не думал, что это будет трудно, нужно только рассказать всем и вся о пирамидах Тукуме. В качестве звена в этой работе правительство Перу уже предприняло шаги по регистрации пирамид в Тукуме в списке объектов Всемирного культурного наследия ЮНЕСКО, где регистрировались особо охраняемые памятники истории и культуры[556].
Однако если в Лиме все шло гладко, возникли проблемы в самом Тукуме. Все началось с того, что Тур не нашел себе места для жилья. В деревне не было свободных домов. Отправляться в отель прибрежного города Чиклайо в трех милях отсюда с плохими дорогами также не хотелось.
К счастью, помог Гильермо Ганоза. Он пожертвовал для Тура списанный дом на колесах, который давал крышу над головой, но не более. Не было удобств: ни воды, ни туалета. Тукуме находился лишь в 6 градусах южнее экватора, и жить в этой ужасной тропической жаре на сухой равнине между Тихим океаном и Андами было все равно что в печке. Понятно, что для раскопок потребуется время. Единственным способом решения жилищной проблемы было строительство собственного дома. Но где взять на это деньги? Он знал, что больше не может обременять Музей «Кон-Тики».
В трудных ситуациях случалось, что норвежская семья судовладельцев, известная под именем Фред. Ульсен, протягивала Туру Хейердалу руку помощи — как предоставлением парохода, так и деньгами. Прямо перед войной возглавлявший в то время Компанию Томас Ульсен выделил Туру и Лив каюты, когда те направлялись в Канаду, где изучали старинные наскальные рисуниндейцев, сильно напоминавшие наскальные рисунки, виденные ими на Фату-Хиве. Когда разразилась Вторая мировая война, пассажирские перевозки через Атлантику прекратились, и они не смогли попасть домой в Норвегию. Когда они потратили свой поледний шиллинг и не знали, куда податься, в их нищий дом в бедном квартале Ванкувера пришел чек, подписанный Томасом Ульсеном.
Томас Ульсен живо интересовался последующими подвигами Тура Хейердала, в том числе его путешествием на «Кон-Тики», в финансировании которого он принял участие в форме займа. В 1955 году предполагалось, что он отправится с Туром Хейердалом в экспедицию на остров Пасхи, но внезапная болезнь помешала ему. Интерес к работам Тура он передал в наследство своему сыну, Томасу Фредрику Ульсену, широко известному как Фред. Ульсен.
Работая над телевизионным многосерийным фильмом о жизни Тура, Фред. Ульсен участвовал в некоторых поездках. Когда он прибыл в Тукуме с острова Пасхи вместе с командой Бенгта Йонсона, Фред. Ульсен и его младшая дочь Кристина также были с ними. Помимо путешествий Фред. Ульсен интересовался историей, и особенно ему нравились пирамиды по всему миру. Проект раскопок в Тукуме произвел на него впечатление, поэтому втечение следующих суток, проведенных им в этом районе, он предложил «лично покрыть расходы на строительство дома и покупку земли в районе Тукуме»[557].
Своими инвестициями в Тукуме Фред. Ульсен хотел помочь Туру. Однако судовладелец не был бескорыстным спонсором. Он ожидал, что «цены на землю в этом районе, несомненно, взлетят, если район пирамид откроют для туристов со всего мира»[558].
Вооружившись этим кредитом от Фред. Ульсена, Тур отправился на не слишком оживленный рынок недвижимости в Тукуме. Ему приглянулся один дом, который он в своем дневнике назвал «кантри-хаус», однако владелец не хотел его продавать. Через неделю после того как Фред уехал из Тукуме, Тур нашел пожилую пару, готовую продать ему 4 гектара возделанной земли за 3 тысячи долларов. На этом участке он хотел построить себе дом по старинной традиции, используя блоки самана. Он собирался назвать его «Каса "Кон-Тики"».
Однако строительство дома оказалось не таким легким делом, как он поначалу себе представлял. Это стало «более затратной и сложной задачей, чем постройка "Тигриса" в Ираке. Здесь нет ничего из того, что требуется для постройки дома, кроме саманных блоков», — писал он Арнольду Якоби спустя несколько месяцев.
В один из дней рабочие, помогавшие ему, объявили забастовку, на другой день пришли только несколько человек из них. Он заказал цемент и арматуру, которые так и не привезли либо потому, что их так и не смогли достать, либо потому, что грузовики, которые должны были привезти материалы, были старыми и сломались во время пути от веса материалов. Проблемы действовали на нервы, время от времени он «предавался отчаянию». В этом совершенно диком из-за отсутствия даже элементарной инфраструктуры месте Тур чувствовал себя еще более изолированным от мира, чем раньше, «...даже на острове Пасхи я никогда не был так отрезан и изолирован от внешнего мира, как здесь. Ничего не работает, здесь нет никаких сроков, либо "кормят завтраками"»[559].
Улучшению настроения не способствовало и то, что раскопки замерли. Несмотря на торжественную презентацию проекта, разрешение на раскопки так и не пришло. Вальтер Альва, правая рука Тура в отношении властей Лимы, был вынужден постоянно откладывать начало работ по той причине, что разрешение все еще не утвердили официально. Только через полгода бумаги были в порядке. Но дело по-прежнему продвигалось медленно. Местные жители, которых Тур нанял для тяжелых работ, держали, как он выразился в своем дневнике, «черепаший» темп.
Следует пояснить, почему общий настрой был таким «черепашьим» в глазах нетерпеливого Тура Хейердала. Тукуме находился в регионе, где царили коррупция, разбой на дорогах и мелкое мошенничество. Оружие имело свободное хождение, и полиция, похоже, уделяла больше внимание получению взяток, чем наведению порядка.
Местные знахари, так называемые брухос, также оказались серьезным препятствием. У этого суеверного народа брухос обладали значительным влиянием на души. Они поддерживали представления о том, что в районе пирамид жил злой демон, они называли это место вратами ада. Особенно в самом начале Туру пришлось приложить немало усилий, чтобы найти рабочих, осмелившихся пойти туда.
Также в это время, в конце 1980-х, организация под названием «Сендеро Луминосо», или «Светлый путь», стояла на вершине своего могущества. Основываясь на коммунистической идеологии в ее маоистском толковании, «Сендеро Луминосо» поставила перед собой задачу изменить общество Перу. Полудемократическое и неэффективное президентское правление должно было уступить место диктатуре пролетариата.
«Сендеро Луминосо» возникла в университетских кругах в конце 1960-х годов. Под руководством своего лидера, профессора философии Абимаэля Гусмана, организация постепенно становилась все более агрессивной, в том числе используя методы партизанской войны. Сендеристы организовывали акты насилия, в первую очередь, в отношении государственных чиновников и профсоюзных лидеров, но также и против гражданского населения, хотя организация декларировала себя сторонниками крестьян в борьбе против землевладельческой аристократии, крестьянство же в большей степени становилось жертвой революционного насилия Гусмана. Весь мир осуждал деятельность этой организации, США и страны Европейского сообщества провозгласили ее террористической организацией. Правительство предпринимало отвегные меры, но безрезультатно. Только в 1992 году удалось поймать Гусмана. К тому времени кровопролитие, жертвой которого пали 70 тысяч человек, длилось уже двенадцать лет.
Хотя «Сендеро Луминосо» действовала в более южных районах страны, Тукуме также не миновал нападений и грабежей во имя революции. У организации здесь были ячейки, подвергавшие обычных жителей издевательствам, занимавшиеся доносами и убийствами. Даже выйти из дома порой становилось опасно, и о чем еще могли думать люди, которые тогда не знали, удастся ли им дожить утра?
Поскольку в проекте участвовал Музей «Кон-Тики», случаев, что директор Эйстейн Кок Йохансен и директор по науке
Арне Скьогсвольд навещали Тура в Тукуме. Они не скрывали, что опасались за его безопасность. Тур с удивлением смотрел на них. У него не было никаких оснований бояться сендеристов. Он так хорошо ладил с жителями деревни! Они охраняли его[560].
Насколько можно было доверять этой охране, то имелись сомнения. Некоторые считали, что Туру нужно носить с собой оружие или как минимум завести собак. Однако об оружии для миротворца Тура не могло быть и речи, скалившие зубы собаки также были не в его стиле. Он уже испытал множество опасностей в своей жизни, но всегда провидение, или «добрые силы», как он время от времени его называл, хранило его. Может ли он вообще умереть? Похоже, что об этом он даже не думал. Кроме того, в Тукуме он имел дело с людьми, а не с утлыми доисторическими лодками в бушующем океане. А в людях всегда живет что-то доброе. В таком случае, чего бояться?
В Тукуме Тур ни разу не испытал физического насилия. Однако ему пришлось пережить преследования иного порядка. Если сендеристы не охотились за ним лично, то вскоре оказалось, что их заинтересовали его деньги. Однажды, когда он решил положить в банк немного наличных, они были тут как тут.
Сендеристы контролировали почти половину Перу, и ни одна латиноамериканская страна не была ближе к социалистической революции, за исключением Кубы. В банковском секторе постоянно царило чрезвычайное положение, и Туру все труднее становилось получать переводы из-за границы. Хоть его средства находились в других странах, в Тукуме он часто оставался без денег. На 74-летнего человека это действовало крайне неприятно, более того, в первый год он сильно болел. Он также значительно похудел[561].
Ситуация требовала вмешательства, и помощь уже спешила. Тур записал в своем дневнике 15 января 1989 года: «Кристина Ульсен приехала вместе с Джимом, вертолетчиком Фреда Ульсена, и привезла в чулках 30 тысяч долларов!»
Еще раз в жизнь Тура Хейердала вмешался верный судовладелец.
Он купил лошадь, которую назвал Райо, и на ней совершал свои ежедневные поездки в «Чистилище». Помимо Райо, у Тура практически не было радостей. Дом, куда он должен был переехать, все еще не построили, на пирамидах также не происходило ничего значительного. В довершение ко всему внезапно умер Гильермо Ганоза, его ближайший помощник в это трудное время.
Новая цитата из дневника: «Хаос во всем. Охранник пьян, мастера неспособные. Нужны деньги, много задолжал по мелочи. Должен съездить в Лиму, может, там смогу снять доллары. Страдаю диареей после того как поел гнилых оливок. В раковине нашел скорпиона. Тараканы. Комары».
Наконец, в конце апреля 1989 года Тур смог отпраздновать новоселье в «Каса "Кон-Тики"». Он пригласил 65 человек, но пришли 170, и всех накормили обедом[562]. Такой наплыв объяснялся не только бесплатной едой. Тур Хейердал, или Доктор Тур, своим обаянием и щедростью постепенно завоевал сердца жителей деревни[563]. Он участвовал в их жизни, ходил на свадьбы и на деревенские праздники, на крестины детей и дни рождения, даже на похороны, которые вообще-то не любил.
Хотя люди в Тукуме никогда не были пунктуальными, и даже хотя они иногда бывали «такими же воришками, как и в Полинезии», они любили Тура за его дружелюбие, поскольку его добрая улыбка была естественной и настоящей[564]. Для человека, считавшего со времен студенчества в межвоенном Осло так называемый прогресс человечества регрессом, убежденного в том, что радио и телефон принесли обществу больше вреда, чем пользы, жизнь в том, что он называл «средой древности, где только одежда и автомобили напоминали о нашем веке», была облегчением[565].
«Каса "Кон-Тики"» был большим белым двухэтажным домом. Он находился посреди богатого сада, где Тур по привычке начал выращивать фрукты и овощи. В хлеву жили домашние животные, вокруг бегали квохчущие куры. Он вырыл колодец и в конце-концов сделал себе водопровод после долгого ношения ведерком на колесах.
В «Чистилище» археологические раскопки все-таки начались, жизнь постепенно налаживалась. Хотя работа по устройству базы при археологической станции в Тукуме была «наиболее сложным» проектом, с которым он когда-либо в своей жизни имел дело[566], он, наконец, смог снова заняться тем, что еще в самом начале называл самым интересным сражением»[567].
Тур Хейердал достиг многого. Он стал известен, имел собственость, некоторое время был даже весьма состоятельным человеком. Он жил богатой и увлекательной жизнью. Тем не менее ему кое-чего не доставало. Ему не хватало уважения — не как борцу за охрану окружающей среды, не как к гуманисту, не как борцу за мир, но как к ученому.
Его теории, конечно, жили, но в научном отношении это была очень жалкая жизнь. Сколько раз ученые заимствовали теории друг у друга, чтобы доказать, что Хейердал ничего не понимал в научной методике! Сколько раз они критиковали его, даже осуждали и клеймили за то, что он не обращал внимания на аргументы противников и на результаты новейших исследований! В глазах многих он бесконечно перемалывал одно и то же, как мельница, не желая воспринимать никаких других идей, кроме своих собственных. Но будучи упрямым и настойчивым, он не хотел и не мог сдаваться. Даже мысль о том, чтобы пересмотреть свои взгляды, возможно, согласиться со своими критиками по отдельным вопросам, была ему чужда.
Был ли Тукуме его последним шансом? Могли ли пирамиды помочь ему в получении так желаемого им уважения? Могли ли они подтвердить, что труд всей его жизни имел смысл не только для любителей, но и в научном мире? Сможет ли он, в конце концов, указать своим противникам на дверь? Здоровье по-прежнему оставалось крепким, как сталь, интеллектуальные способности тоже были на высоте. Но времени уже оставалось не так много.
«Кон-Тики», «Ра» и «Тигрис», Галапагосские острова и остров Пасхи — сколько дал он специалистам и любителям посредством этих экспедиций! В мире любителей его очень почитали и обожали. Но специалисты?
Закрома его проектов скоро опустеют. Однако триумф пока так и не последовал. Не станут ли спасением забытые пирамиды Тукуме?
Единственное, что придавало ему силы и помогало продолжать и не сдаваться, несмотря на все сложности, была вера в то, что в пирамидах Тукуме скрывался самый большой сюрприз для мира, писал он Якоби. Вера в то, что он, наконец, восторжествует. Еще раз именно эта цель наполняла его энергией, у него была задача. Он прибыл в Тукуме не как охотник за сокровищами, но для того, чтобы найти ответ на свои вечные вопросы.
Однако не только проект, пирамиды и мечта о великих находках держали его на плаву. Кроме того, все указывало на то, что он хотел пройти сквозь очищающий огонь и обосноваться в Тукуме. Перу стала альтернативой Италии, он хотел сбежать в «Каса "Кон-Тики"» с истощенных пастбищ Колла-Микьери.
Еще в июле 1988 года, пока он жил в убогом доме на колесах, а дела шли из рук вон плохо, он писал Ивонн: «Верно, что я был в отчаянии, когда в последний раз уехал из Коллы. ...Мне нужно было уехать. Возможно, Тукуме спасет меня»[568].
В письме к Туру-младшему спустя пару недель он углубил свою мысль: «После последней демонстрационной выходки Аннетте против Лилианы и из-за того, что Ивонн не принимает ситуацию, мне больше не нравится жить в Колле»[569].
Тем не менее он подчеркнул в этом письме, какой «неописуемый восторг» и «огромное наслаждение» он испытывал в Колле и полностью отказаться от этого места он не хотел. Но он уже не находил там той атмосферы, в которой ему хорошо жилось и работалось. Жизнь превратила его в гражданина мира, в своего рода международного кочевника, и он назвал и другие места, где жил какое-то время, продолжительное или не очень: «Хорншё Фату-Хива, остров Пасхи, да еще Куба, а теперь — Тукуме, вот те места, где я чувствую себя дома и где мне нравится». И пока у него по-прежнему есть возможность посещать Коллу и Норвегию, «я чувствую себя свободным, как птица, и не желаю больше привязываться ни к какому-то месту, ни к какому-либо человеку который не желает мне добра».
Давление, которое он испытывал со стороны Ивонн и дочерей, пытавшихся выгнать Лилиану из Колла-Микьери, равно как жить там самому, «в одиночестве, или передав бразды правления Ивонн», он считал неприемлемым[570].
Однако, если отношения Тура с Ивонн и Аннетте, похоже, было уже не исправить, то его отношения с Лилианой также переживали не лучшие времена. Он заботился о том, чтобы сделать асе возможное для нее, его волновало ее ухудшающееся здоровье Они жили под одной крышей в общей сложности уже пятнадцать лет, но та нежность, которую Тур довольно долго испытывал по отношению к Лилиане, угасла и сменилась сочувствием. Таким образом, эти отношения требовали больше, чем давали, и вместо источника вдохновения Лилиана превратилась в обузу. Все же в своем желании стать свободным, как птица, он долго не хотел отказываться от этой обузы.
Помимо удовлетворения потребностей Тура в близости и тепле, Лилиана не стала помощником в его работе. Хоть он и пытался научить ее исполнять простые секретарские функции, она никогда не смогла стать тем, кем были для него Лив и Ивонн. Кроме того, произошло нечто, подорвавшее его доверие к ней. Внешне он не показывал вида, поскольку ему было бы очень стыдно, если бы об этом узнали. Лилиана начала воровать у него деньги.
У Тура Хейердала имелся счет в швейцарском банке «Кредит-Свисс». Имея на руках доверенность от Тура, Лилиана время от времени ездила в Швейцарию, чтобы снять наличные в одном из филиалов банка. Постепенно соблазн стал велик, и она решила оставлять часть денег себе.
Годы, последовавшие за экспедицией «Тигрис», стали для Тура Хейердала очень трудными в финансовом отношении. К концу 1980-х гг. ситуация несколько улучшилась. Он стал получать зарплату от Фред. Ульсена, но не за раскопки в Перу, которые также спонсировал судовладелец, но за участие в фильме «Человек с "Кон-Тики"» — сериале, рассказывающем о жизни Тура. Хейердала. Создание этого фильма потребовало серьезных затрат времени от Хейердала, и чтобы компенсировать упущенную выгоду, Фред. Ульсен предоставил в его распоряжение 750 тысяч крон.
Деньги должны были выплачиваться ежемесячными траншами по 50 тысяч крон. Заместителю директора пароходства Стейнару Упстаду было поручено проследить, чтобы деньги перечислялись на счет Хейердала в швейцарском банке, кроме того, пароходство поддерживало с ним связь[571].
«Зебра Фильм» выпустила телевизионные программы об экспедициях Хейердала на Мальдивы и о шагающем моаи Павла Павела на острове Пасхи. Именно «Зебра Фильм», чья штаб-квартира находилась в маленьком городке Торсби недалеко от границы провинции Конгсвингер, стала инициатором идеи о создании телевизионной биографии Хейердала. Но чтобы извлечь максимальную выгоду, Фред. Ульсен захотел, чтобы в создании фильма о всемирно известном Туре Хейердале принял участие не менее известный человек. Он думал прежде всего о Дэвиде Аттенборо, знаменитом создателе программ Би-би-си о живой природе. Офис Фред. Ульсена в Лондоне получил задание провести разведку.
Однажды из этого офиса позвонили Бенгту Йонсону в «Зебра Фильм» и сообщили, что Аттенборо ответил согласием. «Но нет ли у вас кого-нибудь другого?» — спросил сомневающийся Йонсон. Разве они не понимали, что Аттенборо настолько велик, что отвлечет внимание зрителей от Хейердала?[572]
Да, все это понимали. Но Фред. Ульсен по-прежнему считал, что проекту требуется звезда, и предложил Жака Кусто. На этот раз Тур встал на дыбы[573]. Он откровенно не хотел конкуренции с этой стороны.
В подготовительной фазе Тур тесно работал с Бенгтом Йонсоном над сценарием документального фильма. Фред. Ульсен умерил свои амбиции, и когда его сотрудники из Лондона предложили в качестве помощника Кристофера Рэллинга из Би-би-си, все встало на свои места[574]. Обжегшись на опыте с американской телевизионной программой о «Тигрисе», Тур пожелал сам написать текст. Но из-за отсутствия времени и опыта написания текстов для телевидения он с легким сердцем перепоручил эту задачу Рэллингу, который относился с уважением к тому, что хотел донести до зрителя Хейердал. Чтобы дополнительно поддержать проект, также решили, что Рэллинг напишет книгу о жизни Тура Хейердала. Она должна была выйти вместе с фильмом. Судовладелец Фред. Ульсен не любил тратить деньги на то, во что он не верил. В пароходстве и сам Ульсен, и многие другие понимали, что большие расходы сделали проект «Человек с "Кон-Тики"» достаточно рискованным. Однако интерес Ульсена к деятельности Тура Хейердала был очень высок, а в условиях никогда не утихающей борьбы вокруг его теорий судовладелец считал своим долгом донести до мира то, что хотел сказать Хейердал. Разумеется, Фред. Ульсен хотел заработать на этом, если это было возможно, но если бы он не получил прибыли или если бы проект был убыточным, он все равно счел бы его своим «вкладом в историю о Туре Хейердале»[575].
Ульсен любил сравнивать Тура Хейердала с Фритьофом Нансеном и Руалем Амундсеном. Среди самых известных норвежцев XX века, по его мнению, только эти три имени останутся в мировой истории. «Если мы сможем в чем-то помочь Туру, то мы сделаем это» — вот один из его девизов[576]. Этот девиз он унаследовал от своего отца, Томаса Ульсена.
Однако не всем нравились идеалистические настроения Фред. Ульсена. Одним из наиболее активных критиков договора между Туром Хейердалом и судовладельцем стал Петер Сундт, муж Аннетте. Как зять Тура Хейердала он хорошо знал семью. Ему сразу стало понятно, что соглашение о разводе между Туром и Ивонн давало пищу для непонимания и что бывшие супруги плохо ладили, решая возникающие проблемы. Поэтому, когда Петер, будучи экономистом по образованию и опытным руководителем в бизнесе, взялся уладить дело, то все вздохнули с облегшем.
Соглашение о разводе подразумевало, что Тур должен выделять Ивонн половину своих доходов от фильмов и книг. Но Петер понимал, что доходы от книг Тура «постепенно сойдут на нет» в то время как расходы Ивонн на содержание Колла-Микьери возрастут. По мнению Петера, никому не была выгодна потеря такого прекрасного уголка в Италии, в том числе и самому Туру.
Петер в первую очередь беспокоился о своей теще. У Ивонн не было пенсии и никакого постоянного дохода, чтобы жить в старости. Если она, постарев, не сможет ухаживать за собой, то ее содержание станет «очень дорогим удовольствием». В одном из писем Туру Петер писал, что «Ивонн не нужны миллионы, но нужна уверенность, безопасность и стабильность. И еще немного благодарности за то, что она сделала».
Но Петера волновала также и ситуация самого Тура. В том же письме он дал понять, что все в семье надеются, что Тур получит необходимую финансовую поддержку на достижение своих целей в Перу[577].
Все эти поводы для беспокойства утихли, когда директор Стейнар Упстад в самом начале работы над фильмом навестил Тура в Колла-Микьери, чтобы составить план. При этом присутствовали также Петер вместе с Аннетте и Ивонн. Из выше процитированного письма следует, что посланник Фред. Ульсена пообещал, что Тур и Ивонн получат «миллионный доход» от этого сериала. Вдохновившись такими радужными перспективами, Ивонн начала дорогой ремонт крыши местной церкви, которая уже давно протекала.
Чтобы обеспечить получение причитающейся Ивонн по закону доли, Петер вписал себя в качестве участника контракта. Он считал, что речь идет не только о том, что обещал директор компании «Фред. Ульсен», поскольку «всего лишь» за 750 тысяч крон Тур передавал все свои права и материалы, которые можно было бы продать другим, более выгодным способом.
Фред. Ульсен заслуживает большую благодарность за то, что «есть теперь и фильм, и книга о тебе», — писал далее Петер в своем письме к Туру Однако с помощью соглашения, «составленного так, что оно защищает противоположную сторону, в то время как твои права достаточно ограничены... ты продаешь себя с потрохами, включая возможности для будущих доходов, за очень низкую сумму»[578].
Тур не прислушался к предупреждениям Петера. Он даже не удосужился прочитать контракт до конца. Он подписал его со следующим пояснением: в семье Ульсен «меня никогда не обманывали»[579].
Заместитель директора Стейнар Упстад видел, что Тур Хейердал получил причитающиеся ему деньги. Каждый месяц Бергенский банк переводил условленную сумму в 50 тысяч крон на его счет в швейцарском банке. Упстад удивился, почему Хейердал воспользовался услугами банка в Швейцарии. Ему ответили, что с этим банком он сотрудничал уже много лет, как это следует из его многочисленных сохранившихся дневников. Он также дал Упстаду понять, что когда деньги нужно будет снять, он отправит для этого Лилиану.
И вот настал момент, когда Тур не получил причитающиеся ему деньги. Он пожаловался Упстаду. Упстад сделал запрос в Бергенский банк, который, в свою очередь, подтвердил, что деньги были переведены в назначенное время. Банк в Швейцарии также подтвердил, что сумма поступила на счет Хейердала и что она была снята.
Во время ланча в отеле «Стефан» в Осло спустя некоторое время, где присутствовали многие из тех, кто участвовал в работе над фильмом, Хейердал снова поднял этот вопрос с Упстадом. Заместитель директора предложил поговорить об этом наедине, и такую возможность устроили. С глазу на глаз Упстад показал Хейердалу выписки из банка. Хейердал был вне себя от злости. Неужели Упстад обвиняет Лилиану в краже денег? Упстад никого ни в чем не обвинял. Все, что он сделал — представил документальные факты по делу. Куда пропали деньги, он не знал.
Как правая рука Фред. Ульсена Стейнар Упстад работал с Туром Хейердалом много лет, и они были в хороших отношениях, но после случая в отеле Осло произошло их охлаждение. Хейердалу не понравилось, что его ткнули носом в банковские документы, и он обрушил весь свой гнев на Упстада, который в свою очредь ждал так и не последовавших извинений[580].
Впоследствии оказалось, что именно Лилиана сняла эти деньги. Нестыковки случались и по другим аспектам, также многих в Колле насторожило, когда однажды ее сын приехал в дорогом спортивном автомобиле. Когда Тур узнал, что Лилиана ему лгала, что она обвела его вокруг пальца, отношениям пришел конец. С этим из его жизни ушла и Колла-Микьери.
Тем не менее полностью уничтожить Лилиану он не захотел. К огорчению остальной семьи, он переписал «другой участок» на женщину, которая, несмотря на все это, много значила для него и которая поддерживала его в самые тяжелые дни его жизни, Лилиана осталась жить в доме с торфяной крышей, на красивом участке, ценность которого многократно возросла. Чтобы ей было на что жить, Тур оставил ей средства из ежегодной государственной стипендии, которую он получал от Стортинга за общественнополезный вклад в развитие науки[581].
Однако общаться с Лилианой Тур больше не хотел. Переехав в Перу, он указал в качестве адреса для корреспонденции адрес Музея «Кон-Тики» в Осло. Он попросил Музей не пересылать ему письма от Лилианы[582].
«Зебра Фильм» окончательно смонтировала фильм «Человек с "Кон-Тики"» в 1989 году. Он состоял из пяти серий и был показан в 60 странах. Никто не потерпел убытка, однако никто и не разбогател на этом проекте. Миллионы, которые Упстад не мог обещать без ведома Фред. Ульсена, так и не поступили.
Когда фильм шел на телеэкранах мира, а Тур Хейердал, выдающийся рассказчик, еще раз привлек к себе взгляды публики, он уже давно находился в Тукуме. В том «Чистилище» он занимался обустройством своего нового жилища.
Там он предстал в новом качестве, не связанный ни с кем и ни с чем, кроме своих амбиций, готовый к решающей битве за свое признание в качестве ученого.
Аннетте
Именно в это время, когда он был полностью занят устройством своего нового жилья в Тукуме, Туру Хейердалу сообщили, что его старшая дочь Аннетте серьезно больна. Двадцать восьмого июня 1989 года он записал в своем дневнике: «Петер Сундт сообщил, что Аннетте только что прооперировали. Рак почек».
Тур сразу же попытался связаться с зятем по телефону, но безуспешно. Ему пришлось довольствоваться отправкой телеграммы.
Следующие дни он ходил и ждал дальнейших известий о состоянии Аннетте. Но было тихо. Ни звонков, ни телеграмм, ни писем — ни от нее, ни от Ивонн. Только то краткое сообщение от Петера.
Больна? Она, всегда такая здоровая, такая сильная?
Тур Хейердал пережил многое в жизни. Но два случая он ставил выше всех остальных. Первое и самое очевидное — это когда они с товарищами благополучно высадились на сушу после того, как «Кон-Тики» налетел на риф. Другое — когда у него родилась дочь[583].
Аннетте.
Он боготворил ее. И она его. Вероятно, именно поэтому она решила объявить бойкот своему отцу.
Расставание, вызванное связью с Лилианой, утомило Тура, Но хотя он и любил дочь, он не собирался уступать. Он не мог позволить ей контролировать его жизнь, как он запрещал это делать всем другим. Пока оба жили в Колла-Микьери, они могли встречаться, если хотели. Но контакты между ними не укреплялись, скорее наоборот. Аннетте было все труднее понимать, как отец может жить с этой «ведьмой». Принять это она не могла и не хотела. Он, со своей стороны, не мог понять, почему дочь решила устроить ему «демонстрацию», как он это называл.
Теперь, когда они жили так далеко друг от друга, она в Норвегии, а он в Перу, отец и дочь потеряли всякую связь. Если они и виделись в тех редких случаях, когда он бывал в Осло по делам, то встречи были случайными и холодными. Пока между ними стояла Лилиана, никто не собирался открыть дверь пошире. Годы шли, а примирение, которого так хотели обе стороны, так и не наступало.
Ожидание новостей о состоянии Аннетте действовало ему на нервы. Он решил отправить письмо.
«Дорогая Ивонн! Я не слышал никаких известий об Аннетте или от нее и не могу дождаться, чтобы узнать, все ли в порядке и не приедет ли она на восстановление в Коллу?»
Он добавил, что сейчас мало контактирует с внешним миром и поэтому избавлен от скуки и мучений. Но несмотря на то что он начинал день пробежкой в половине седьмого, а затем работал целый день до вечера, время пролетало быстро. Как обычно, когда Тур писал письма Ивонн или другим, он решал тысячи проблем, которые требовали решения, и никогда у него не было более серьезной задачи, чем та, что он решал сейчас в Тукуме. Он утешал себя тем, что «это действительно великое и благородное дело, которое даст очень важные результаты». Закончил он тем, что передал «массу приветов и наилучших пожеланий Аннетте и двум другим моим дочерям. Надеюсь, ты сама здорова»[584].
Аннетте прооперировали в госпитале «Уллевол» в Осло. Врачам пришлось удалить одну почку. Это было тяжелое время для Аннетте, но также и для Ивонн, которая начала сильно худеть. Через несколько недель Аннетте, Петер и Ивонн приехали в Колла-Микьери, чтобы отдохнуть там. Туда приехали и сестра Ивонн Берглиот, а также Мариан со своей маленькой дочкой Элизабет и Беттина.
В Колла стояли ясные дни, светило солнце, они работали в саду красили и ремонтировали. Однажды они вспахали землю перед птичником у лимонного дерева и устроили огород. Ивонн поражалась, насколько стойко Аннетте переносила все происходящее, хотя у нее, вероятно, были сильные боли, и временами она чувствовала себя весьма подавленной[585].
Первого сентября 1989 года Тур приехал в Колла-Микьери. Он хотел навестить Аннетте, встретиться с ней после операции. Но он ехал также в надежде, что «нежданное горе, постигшее Аннетте» будет способствовать возобновлению дружбы и мира и что это «по крайней мере будет иметь хоть какие-то положительные последствия для нее самой и всех нас»[586].
Аннетте встретила своего отца-путешественника с открытой душой. О чем они разговаривали, осталось их тайной, но для Тура встреча с дочерью была «удивительно приятной»[587]. Тень Лилианы больше не омрачала их отношений.
Когда Тур отправился в Осло, он надеялся и был уверен, что Аннетте полностью выздоровеет после операции[588].
Поездка в Осло в этот раз была особой. Шестого октября Туру исполнялось семьдесят пять лет, и в его родном городе Ларвике местные власти приготовили большие торжества. Само празднование должно было проходить в старинном особняке Фрицхюс, самом крупном частном владении в Норвегии, куда Оге Трешов его жена Нанна пригласили всю семью Тура на время торжеств. Трешов случайно познакомился с Туром и Ивонн в тот раз, когда они тайно поженились в конторе шерифа Санта-Фе, и с тех пор они поддерживали связь.
Тур надеялся увидеть всех своих детей на юбилее, но очень боялся, что Аннетте не захочет приехать[589]. Она ведь не пригласила его на свою свадьбу. Но в Колла-Микьери Аннетте развеяла это опасение. Она с удовольствием приедет в Ларвик вместе с мужем Петером.
Ивонн, которую тоже пригласили, напротив, решила остаться в Колла-Микьери. В ее письме, полученном Туром, как только он приехал в Норвегию, она сообщала, что вместо того, чтобы приехать во Фрицхюс, она лучше приедет на недельку попозже.
Я теперь затворница и больше всего на свете хочу побыть одна. <...> Я теперь никому не пишу писем и не звоню»[590].
Так разбились надежды Тура на то, что болезнь Аннетте поспособствует возобновлению дружбы с Ивонн. Как только Лилиана исчезла из его жизни, он смог примириться с Аннетте. Но пропасть между ним и Ивонн так выросла, раны оказались так глубоки, что никаких мостов уже построить было нельзя. Болезнь Аннетте сблизила их на короткое время, но исключительно в географическом, а не в душевном смысле.
Однако в своем уединении Ивонн сохранила широту мышления, эта широта оставалась по-прежнему ее характерной особенностью, которая постоянно вызывала уважение многих на протяжении долгих лет. В ответ на повествование Тура о своей напряженной работе в Тукуме и тысяче задач, требующих решения, она писала: «Я очень рада, что твои дела в Перу продвигаются — это просто фантастика — и удивительно, как ты все успеваешь. Всего тебе хорошего, и от всего сердца желаю тебе хорошо отпраздновать день рождения в Ларвике»[591].
В пятницу, 6 октября 1989 года, Ларвик нарядился в национальные флаги, украсившие город и порт. Местная газета «Эстландпостен» уделила «новорожденному» массу внимания в течение нескольких дней и выпустила, как и следовало ожидать, хвалебную передовую статью в самый день торжества. Муниципалитет собрался для чествования в «Мункен», местном театре и кинотеатре. Музей мореплавания в Ларвике прислал пространное поздравление, отредактированное Арнольдом Якоби, при финансовой поддержке, среди прочих, со стороны компаний Фред. Ульсена, Трешоф Фрицое и друга Тура Мартина Мерена. Издательство «Гильдендаль» выпустило биографию Тура Хейердала, написанную Кристофером Рэллингом: «Тур Хейердал — приключения и жизнь». Местный клуб международной благотворительной организации «Ротари Интернешнл» наградил его медалью Пола Харриса.
Главные события, однако, развернулись на Толлерродден. Там скульптор Нико Видерберг установил статую Тура Хейердала — монументальную работу. Ко всеобщему удивлению, скульптор развернул памятник спиной к морю. Не должен ли был Хейердал, который в 1971 году был провозглашен почетным жителем города за свои путешествия, стоять лицом к Ларвик-фьорду и морю? А не так, как сейчас — направлять свой взор на город.
Но именно так хотел сам плотоводец. Хейердалу нравилась идея смотреть на город, где он вырос и где в детстве мечтал о далеких странах и берегах, со своего постамента и рассказывать жителям о морских путешествиях. Город, который он покинул после того как закончил школу в 1933 году и который с тех пор только изредка навещал, навсегда остался в его сердце.
Кроме того, гигантские статуи с острова Пасхи, тоже стояли, развернувшись спиной к морю. Эти каменные фигуры со своим загадочным выражением лица больше всего удивляли Хейердала. Он хотел им подражать. Он также был загадочным.
Они до последнего надеялись, что операция спасет Аннетте. Но к концу осени ей стало хуже, и ее отправили на лечение в Радиологический госпиталь. Тур, как обычно, был занят по горло в Тукуме или ездил по миру, но как только у него выдавалась возможность, он навещал Аннетте в Осло. На Пасху 1990 года ее отпустили из больницы, и дочь с отцом отправились вместе в загородный коттедж семьи Сундт под Рисёром, где их ждали Петер, Мариан и ее муж Ханс. Там Тур и Аннетте окончательно примирились[592].
Летом Аннетте становилось все хуже, она слабела. Однажды она сказала Туру, что у нее больше нет сил терпеть все это, она больше не хочет бороться[593].
Шестого октября 1990 года Туру исполнилось семьдесят шесть лет. Он проводил у Аннетте целый день, так он сидел около нее уже много дней. Прежде чем ему уйти, Аннетте попросила его, чтобы он позволил ей умереть[594].
Десятое октября. Тур дежурил у постели Аннетте, вместе с Мариан и Беттиной. К вечеру их сменили Ивонн и Петер. В два часа ночи позвонили и сообщили, что Аннетте тихо ушла. Ей было тридцать семь лет.
Любимица. Аннетте была старшей дочерью Тура Хейердала. К его большому горю, она умерла от рака в возрасте тридцати семи лет
Семья собралась у гроба, прежде чем его закрыли. Тур надел Аннетте на шею полинезийский венок.
Ее похоронили на кладбище Вестре. В последний путь ее проводил католический священник.
Перед смертью Аннетте подарила отцу маленький платочек и птичку, вырезанную из дерева. Этот платочек и птичку Тур с тех пор носил с собой везде, где бы он ни находился.
«Это самая большая утрата в моей жизни — когда мы потеряли ее в расцвете сил», — писал он через несколько лет[595].
Но примирение осталось с ним навсегда.
Люди-птицы
Часы показывали два часа ночи. Звезды сияли на тропического небе, но луны не было видно. Стояла кромешная тьма.
Пиццаро, как обычно, сидел за рулем пикапа. Он подхватил Тура в Чиклайо, они ехали в Тукуме. Тур устал. Пару дней назад он вернулся после длительного пребывания в Европе, проведя в Лиме множество встреч. Когда пришло время возвращаться в Тукуме и к пирамидам, забастовка вызвала проблемы в местном авиасообщении. Он просидел несколько часов в переполненном терминале, ожидание действовало ему на нервы. Он также проголодался, и когда самолет, наконец, взлетел, оказалось, что на борту нет ни еды, ни питья. Только в Чиклайо он смог найти хотя бы бутерброд.
Путь к Тукуме пролегал по песчаной и неровной «Панамерикана» — главной дороге страны, более того, она связывала Перу с внешним миром, с Эквадором на севере и с Чили на юге. Тур привык к тряске и толчкам, но он никогда не переставал удивляться, почему не делается ничего для того, чтобы привести эту главную транспортную артерию страны в порядок. Но сегодня ночью он об этом совсем не думал, единственное, что занимало его мысли — побыстрее добраться домой, в «Каса "Кон-Тики"» и лечь в постель.
Они приближались к повороту на Тукуме. Как только Пиццаро снизил скорость, чтобы свернуть с главной дороги, откуда-то взявшийся человек вскочил на грузовичок. Он перерезал веревку удерживающую багаж на месте, и схватил один из чемоданов. Пока Тур и Пиццаро успели что-то понять, вор исчез в темноте.
В этом чемодане у Тура были невосполнимые бумаги и фотографии, среди прочего, рукопись новой книги, которую он писал в то время. Все его чувства в тот момент выразились в единственном слове — катастрофа. Такая ценность для него, и никчемная вещь для вора![596]
У Тура никогда не было водительских прав, и если ему нужно было куда-то добираться на автомобиле, он зависел от водителя. В Тукуме он почти сразу приблизил к себе Пиццаро в этом качестве. Тот был настоящим сыном этих мест и мог свозить своих родственников назад, к народу Ламбайеке,строившему пирамиды еще до инков, чьи земли впоследствии захватили испанцы; этот народ по-прежнему помнил, что в их жилах не течет кровь инков или испанцев[597].
Как и многие в Тукуме, Пиццаро был предан Туру. Когда он увидел, как Тур расстроен из-за пропажи чемодана, Пиццаро сразу же отправился искать вора. Он думал, что если ему предложить выкуп, то Тур получит свой чемодан обратно.
Все знали, что такие дорожные грабители могут быть опасны. Кроме того, в Тукуме не было уличного освещения, и в такую темную ночь Пиццаро понял, что ему нужна помощь. Поэтому он пошел и разбудил своего брата. Но когда брат услышал о том, что случилось, то отказался. Расстроенный Пиццаро был вынужден действовать один.
Выйдя на улицу, он заметил нескольких человек на углу в свете фар проезжающего автомобиля. Они были в масках, но Пиццаро решил не бояться. Он пошел к ним. Последовало несколько воинственных криков, один из бандитов выхватил нож и приставил к горлу Пиццаро. Его увели за пару кварталов отсюда. Там, у стены дома, Пиццаро заметил чемодан Тура среди других наворованных вещей. Воры отдали Пиццаро чемодан, но пригрозили, что перережут ему глотку, если тот не вернется с 300 долларами до полуночи следующего дня. Пиццаро заверил их, что вернется с деньгами.
С победным видом Пиццаро вручил чемодан обрадованному Туру. Бандиты ничего из содержимого не взяли. Но Тур не согласился платить выкуп. Он твердо отказался платить ворам за то, что они у него украли, поскольку «это не приведет ни к чему хорошему в будущем».
Перед ним возникла дилемма. Он не мог подвергать жизнь своих сотрудников опасности — хоть Пиццаро, хоть кого другого. Но у него еще было несколько часов на раздумья, и он полагал, что решение найдется[598].
Решение пришло извне, от народа. Газеты Перу быстро разнесли новости об этом происшествии. Министр внутренних дел дал командующему силами полиции в северном Перу приказ вмешаться и обеспечить защиту Туру Хейердалу. Население в Тукуме дрожало от страха, вооруженная полиция начала патрулировать «Каса "Кон-Тики"» по ночам. Но Тур объявил начальнику полиции, прессе и всем, кто жил в Тукуме, что не хочет находиться под защитой полиции. Он считал, что местное сообщество само должно решить проблему с бандитами, «поскольку речь идет лишь о нескольких негодяях, а не о политическом терроре». Если сами жители не наведут порядок, и ему придется жить так же, как и им — в страхе, он пригрозил собрать чемоданы и уехать из Тукуме[599].
Угроза подействовала. Вскоре и молодежь, и старики городка собрались вокруг «Каса "Кон-Тики"». Они настойчиво просили сеньора Хейердала, которого уже начали считать своим благодетелем, остаться. После просьб они выстроились и спели в его честь гимн страны. Две маленькие девочки шести и восьми лет получили особое задание — сказать подготовленную речь, однако от волнения они забыли, что должны были говорить. Прежде чем уйти, получив от Тура немного лимонада, одна из них повернулась к нему и сказала: «Все здесь хотят, чтобы ты остался!»
Город вне закона. Грабители не давали покоя жителям Тукуме. Друзья Тура считали, что он должен приобрести оружие для защиты от вторжений. Он отказался, также не захотев пользоваться защитой полиции. Он угрожал уехать, если не будет чувствовать себя в безопасности. Тогда город собрался на его защиту
Тур остался. Грабители больше не беспокоили его. Говорили, что они ушли в другой город[600].
Это происшествие случилось в феврале 1991 года. Своим решительным поведением Тур Хейердал спас городок от банды, долгое время терроризировавшей жителей Тукуме. Но если жители могли радоваться наступившему покою, то норвежский руководитель экспедиции по-прежнему испытывал неприятности. Хотя его жизнь в «Каса "Кон-Тики"» стала налаживаться и вошла в ритм, многое шло не так, как надо. Археологические раскопки в пирамидах продолжались уже третий год, но не принесли ничего сопоставимого с ожиданиями Тура.
Тур надеялся найти археологический материал, способный подтвердить его теорию о том, что древние перуанцы плавали не только вдоль побережья, но также и в океане. Находки рыбьих костей и фрагментов рыболовных сетей доказывали, что рыба играла важную роль в культуре Тукуме. Изображенные на керамике и настенных фресках ныряющие морские птицы и волны в виде людей свидетельствовали о том, что мореплавание было таким же важным занятием, как и земледелие[601]. Но то, что перуанцы были настолько искусны в мореплавании, что им ничего не стоило отправиться в Тихий океан и доплыть до островов Полинезии, археологические раскопки в Тукуме пока ничем подтвердить не могли. Хотя сам Тур Хейердал только укреплялся в своей уверенности в том, что первые полинезийцы мигрировали из Южной Америки, критики по-прежнему указывали на отсутствие эмпирической основы у его неоднозначной теории. Именно этих критиков он больше всего хотел оставить с носом.
В своих прежних археологических экспедициях на Галапагоские острова, остров Пасхи и Мальдивы Хейердал нанимал профессиональных археологов для ведения раскопок. Этой же линии он придерживался и в Тукуме, где власти Перу предоставили специалистов в его распоряжение. Но сотрудничество с перуанской командой шло тяжело. Из-за административных накладок работы постоянно задерживались. Кроме того, Вальтеру Альве пришлось выйти из команды, потому что он был занят раскопками в Сипане — комплексе пирамид немного южнее Тукуме. Его цель в качестве представителя Чили в Тукуме перешла к другому археологу, Уго Наварро. Хейердалу не удалось найти с ним общий язык, и все закончилось тем, что его пришлось уволить[602]. Потому пришлось искать археологов по всему миру.
Однажды, когда Хейердал был в соседнем городке Чиклайо осенью 1989 года, он случайно встретился там с американским археологом Дэном Сандвейсом. Археолога интересовало влияние изменения климата на образ жизни жителей приморских районов Латинской Америки, но особенно пустынный прибрежный ландшафт Перу. Они сидели и разговаривали за обедом четыре часа. Разговор свернул на любимейшую тему Хейердала — древние люди и океан. Через некоторое время в течение обеда Хейердал поинтересовался, знал ли Сандвейс что-то о Тукуме, и прежде чем тот успел что-то ответить, спросил его, не согласился бы oн принять участие в раскопках. Да, ответил тот, поскольку финансовый вопрос не являлся препятствием. Фред Ульсен был готов платить арехологу 85 тысяч долларов в год в течение трех лет, если только Тур найдет того, кто ему нужен[603].
Дэн Сандвейс согласился, но мог приступить к работам не ранее чем через шесть месяцев. Ему нужно было сначала закончить докторскую диссертацию. Тур согласился.
Сандвейс не мог поверить. Случайная встреча, четырехчасовая беседа и — работа! Но Тур Хейердал имел еще одно нужное для осуществления его планов качество: у него выработалось определенное чувство на людей, и оно «выстреливало» каждый раз, когда он видел потенциальную «добычу».
Тукуме находился в районе, который называли Ламбайеке. Цивилизация, построившая пирамиды, получила название по этому району, и в течение трех лет, проведенный Сандвейсом в Тукуме, его особенно интересовало происхождение и развитие этой цивилизации. Он сделал множество находок в виде керамики, текстиля, металлических изделий и фресок. С помощью своих исследований он способствовал расширению знаний об истории культуры Ламбайеке. Расцвет этой цивилизации пришелся на 1300 год, затем она пала под ударами инков, а позднее ей нанесли серьезный ущерб завоевания конкистадоров. Но традиции народа Ламбайеке оказались сильнее, и часть культурного наследия, пережив многих властителей, сохранилась вплоть до нашего времени[604].
Дэн Сандвейс принадлежал к той небольшой группе ученых, которая делала все возможное для защиты Тура Хейердала. Он восхищался его уникальными способностями вдохновлять других. Он описывал Хейердала, как ходячую энциклопедию, с выдающимися способностями видеть взаимосвязь там, где ее не сразу замечают другие. В этом смысле ему не было равных. Современные ученые были для этого слишком узкими специалистами, а их дисциплины — слишком сложными. Когда противникам Хейердала время от времени приходилось отступать, то это случалось потому, что он был так популярен: иного выхода не было. Но, утверждал Сандвейс, к значительному удивлению критиков, некоторые из них понимали, что Хейердал во многом оказывался прав, нужно было только потрудиться над исследованием.
Однако кое-что в Хейердале все-таки раздражало Санд вейса, особенно когда он говорил об ученых как о догматиках, он даже называл их «мастодонтами» по присущему им образу мышления. Тем не менее он в чем-то оправдывал Тура, поскольку, по его мнению, многих деятельность Хейердала раздражала в силу зависти из-за его способностей общаться с самой широкой публикой.
Сандвейс не скрывал, что в Туре Хейердале ему нравился «экспериментальный археолог», исследователь, встающий с кресла и строящий плот, чтобы испытать свою теорию. И он с удовольствием хотел бы исправить одно недоразумение. Хейердал никогда не говорил, что плавание на «Кон-Тики» является доказательством того, что первые полинезийцы пришли из Южной Америки. Он говорил, что после «Кон-Тики» никто больше не может утверждать, что они такого не делали.
Хейердал также хотел привлечь к работам в Тукуме норвежского археолога. В первую очередь он думал о ветеране Арне Скьогсвольде. Как директор по науке Музея «Кон-Тики» он координировал проект, но по причине занятости другими делами он не мог принять непосредственного участия в раскопках. О желании Хейердала знали в норвежских археологических кругах. Однако заинтересованных оказалось мало. Норвежские археологи в целом относились скептически ко всему, чем занимался Хейердал. Подразумевая, в особенности, экспедицию на Мальдивы, они считали, что он в основном делал свои выводы, не дождавшись результатов раскопок.
Но однажды, в 1989 году, появился молодой человек по имени Ларе Пилё и заявил, что готов предложить свои услуги. Он только что выучился на археолога в Бергенском университете. Эта научная среда считала, что работа с Хейердалом является профессиональной дискредитаций, и Пилё понял, что вступил на горящую почву, когда постучался в двери Музея «Кон-Тики». Но прежде чем принять окончательное решение, он спрашивал совета, в том числе и у главного противника Тура Хейердала, социальною антрополога Хеннинга Сивертса. Тот определенно отговаривал его от поездки в Перу[605].
Как и его друзья по цеху, Пилё также относился скептически к научной деятельности Хейердала. Но в то же время Тур привлекал его как человек. Пилё решил не обращать внимания на советы и в конце января 1990 года прибыл в Тукуме.
Пилё едва прибыл на место, как Хейердал объявил, что работы на время приостанавливаются. Произошло недоразумение с разрешением на раскопки, и когда Сандвейс услышал об этом, он испугался. Если он работал, не имея необходимых разрешений, то это могло повредить его репутации археолога. Хейердал был не менее зол на то, что он называл бюрократическим беспорядком. Для того чтобы все уладить, потребовалось восемь недель, после того как Хейердалу удалось надавить на президента страны Алана Гарсиа Переса, чтобы тот вмешался. Тем не менее перерывы в работе и незначительные результаты отодвинули экспедицию на задний план.
Сам Тур в это время проявлял мало интереса к тому, что происходило в «Чистилище». Из его дневника следует, что он был полностью занят работой над новой книгой. Она получила название «Зеленой была земля в седьмой день» и вышла на следующий, 1991 год, в издательстве «Гильдендаль».
Издательство представило книгу как «рассказ о мальчике из маленького норвежского городка, который вырос в глубокой любви к природе. В книге автор еще раз возвращается на Фату Хиву, место, где все началось. Превосходным языком — Тур никогда не писал так хорошо — он описывает читателю всю свою жизнь. И снова, как в тот раз, он хочет найти рай. Поскольку если рай действительно существовал, как говорится в иудейских, мусульманских и христианских вероучениях: «Почему тогда наши предки решили пойти этой трудной дорогой под названием прогресс? Почему они покинули сад, где они ходили без щитов и мечей, где они могли получать урожай, не паша и не сея? Что заставило их уйти оттуда и объявить войну природе? Бог ли позвал их, или они сами пошли, решив, что создадут что-то лучшее? И не тогда ли это случилось, когда Бог почил на седьмой день?»
Такие мысли занимали его с детства, пишет он в предисловии к книге, мысли, полученные им от «отца, который верил в Бога и матери, которая верила в Дарвина». Мысли, ставшие решающими для его дальнейшего выбора жизненного пути.
Человек на пути к лучшему миру? Или, наоборот, мы уходим от него? Именно ответу на такие вопросы Тур Хейердал посвятил жизнь, копаясь в истории древних цивилизаций. «Как первооткрыватель, прокладывающий курс, когда ничего не видно впереди, я научился изучать следы и оставлять кильватер после себя — чтобы быть уверенным в выбранном курсе. Мы все еще не можем быть уверены в будущем, но мы можем научиться многому у прошлого».
Новая земля. В 1988 году Тур Хейердал уехал из Италии и переехал в Перу. Там он начал свой крупнейший археологический проект, раскопки пирамид в Тукуме
Он писал в Тукуме, находясь в прошлом, а первые солнечные лучи окрашивали пирамиды в красный цвет. Натурфилософ, который снова стал искать убежища в прошлом, уставший от постоянной борьбы человечества за прогресс. Прогресс, который в широкой жизненной перспективе скорее отбрасывал назад, чем продвигал вперед, и который, в конце концов, если люди не одумаются, разрушит все, что было ими создано.
Археологические исследования требуют точной регистрации выполняемых работ и обнаруженных артефактов. Однако новичок Ларе Пилё отметил, что документация по первому году практически отсутствует. Возможно, это объясняется проблемами возникшими у Хейердала в начальной фазе — неповоротливой бюрократией и неорганизованностью перуанских специалистов. Но Пилё не хватало также более четкой постановки связанных с проектом проблем. Вели ли они раскопки только для поиска артефактов, или у Хейердала была какая-то более грандиозная цель, но какая?
Как мы уже видели, Хейердал надеялся найти артефакты, которые поставили бы критиков на место; находку, которая раз и навсегда превратила бы его теории в научную истину. Но наученный прежним опытом, он не хотел рассказывать слишком многое о цели своей новой экспедиции. Боясь быть осмеянным общественностью, если он не достигнет цели, он, например, не особенно рассказывал, почему он отправился в плавание на «Тигрисе». Даже некоторые из членов его интернациональной команды не всегда знали, что он задумал. В Тукуме он выбрал ту же стратегию. Боясь, что результаты раскопок не оправдают надежд, он решил не раскрывать карты раньше времени.
Но теперь, проведя столько времени в поле, не достигнув каких-либо значительных результатов, он начал терять терпение. Тукуме не оправдал надежд Хейердала и не стал научной лабораторией. Он остался там, потому что, несмотря ни на что, в Тукуме у него появился дом. Кроме того, ему был нужен проект, и хотя артефакты, найденные до сего дня в «Чистилище», не позволяли ему пока получить те ответы, на которые он надеялся, тем не менее, это был проект.
Между тем тучи сгущались и в других местах. Отчасти вследствие проблем с продвижением работы назревал конфликт с Музеем «Кон-Тики» в Осло. Разногласия касались, в первую очередь, денег и содержания финансовых соглашений между Хейердалом и Музеем. Музей внес начальный капитал в 80 тысяч долларов, чтобы дать старт проекту. Предполагалось, что для дальнейшей работы Хейердал сможет достать средства из других источников. Но хотя у Тура имелся спаситель в лице Фред. Ульсена, финансовое положение оказалось настолько сложным, что Туру приходилось время от времени обращаться в Музей за дополнительными ассигнованиями. Будучи членом правления Музея, он обладал как правом внесения предложений, так и правом голоса по бюджетным вопросам.
Кнут Хаугланд, старейшина Музея, не приветствовал просьбы Тура о дополнительных средствах. Всю свою жизнь он был скуповат: и как солдат во время войны, и как член экипажа во время плавания «Кон-Тики», и как основатель и руководитель Музея «Кон-Тики». Во время ланча в Музее летом 1990 года Тур Хейердал попросил 20 тысяч долларов на покрытие текущих расходов в Тукуме; в первую очередь ему были нужны деньги, чтобы заплатить местным рабочим. Кнут так возражал против этого запроса, что Тур в своем дневнике охарактеризовал встречу как «крайне неприятную».
Неприятности продолжали нарастать в течение осени, до тех пор пока они не превратились в острый конфликт на заседании правления Музея в декабре. На этом заседании присутствовали Тур Хейердал, председатель правления Кнут Хауге, члены правления — профессор лингвистики Эвен Ховдхауген, директор по науке Арне Скьогсвольд и резервный член правления Эйстейн Кок Йохансен. Кроме того, на заседание пришел Тур Хейердал-младший, ставший к тому времени директором Музея. Председатель правления также пригласил на это заседание бывшего главу норвежского Сопротивления и министра обороны, адвоката с правом ведения дел в Верховном суде Йенса Кристиана Хауге.
Хаугланд и Хауге знали друг друга по участию в Сопротивлении во время войны, с тех пор они были давними друзьями[606]. Именно благодаря министру обороны Хауге лейтенант Хаугланд в свое время получил отпуск и смог принять участие в путешествии на «Кон-Тики». От имени Музея «Кон-Тики» Хаугланд время от времени привлекал Хауге в качестве юридического советника. Среди вопросов повестки дня заседания правления было предложение о выработке соглашения, которое бы регламентировало права собственности на «Каса "Кон-Тики"». Музей вложил средства в это владение. То же самое сделал и Тур Хейердал, отчасти с помощью пожертвований от Фред. Ульсена, отчасти из собственных средств. Хейердал также хотел окончательно решить все вопросы, связанные с финансовой стороной проекта Тукуме.
Тур пришел на заседание в сердитом расположении духа. Его уже давно раздражали постоянные «уведомления от председателя правления с подозрением о нецелевом расходовании средств Музея»[607]. Столкнувшись, как он считал, с обвинениями в экономических злоупотреблениях, Хейердал перешел в наступление на Хаугланда. Он заверил правление, что ассигнования Музея на раскопки в Тукуме использовались исключительно для выплаты вознаграждения нанятым археологам и рабочим, а также на покупку необходимого технического оборудования. Он хотел опровергнуть любые подозрения в том, что он использовал средства из бюджета проекта на свои личные нужды, на «Каса "Кон-Тики""» или на вознаграждение тех, кто трудился в доме. Он подчеркнул, что именно он создал «Каса "Кон-Тики"» и что сам работал без зарплаты. Тоном, нехарактерным для себя и вызвавшим удивление у других участников заседания[608], он потребовал ответа на следующие вопросы:
«Являюсь ли я по-прежнему владельцем собственного скота посевов, которые я купил за счет собственных средств, и могу ли я по-прежнему продать лошадь, если пожелаю, зарезать своих гусей и индеек, или я должен спрашивать разрешения у правления Музея "Кон-Тики" и представлять затем финансовый отчет? <...> Могу ли я еще перемещать мой постоянный дом на колесах, который я использую сейчас в качестве дополнительного помещения для гостей и сам полностью перестроил с тех пор как получил его в подарок?»[609]
Все почувствовали едкую иронию. Подавленный Кнут Хаугланд ответил на вопросы коротким «да». Эйстейн Кок Йохансен и Арне Скьогсвольд потеряли дар речи[610]. Эвен Ховдхауген был потрясен[611].
Иенс Кристиан Хауге, которого Тур Хейердал также считал добрым другом[612], взял дело в свои руки. Как нотариус он подготовил договор, регулирующий все стороны отношений, связанных с «Каса "Кон-Тики"», который правление в результате поддержало единогласно. Тур объявлялся владельцем животных, дома на колесах и урожая. По желанию Хейердала он также остался владельцем «Каса "Кон-Тики"», при том условии, что за Музеем «Кон-Тики» оставался залог, равный вложенной Музеем сумме.
Однако заседание еще не закончилось. Председатель правления не только намекнул на то, что Хейердал использовал деньги
Музея на личные нужды. Он также дал понять, что перуанского банка, указанного Хейердалом для перевода средств в Тукуме, не существует. Все это подразумевало, что Хаугланд обвинил Хейердала в воровстве денег.
Тур Хейердал привык к критике, и он не сдавался так просто — пока против него выступали открыто. Но если кто-то обвинял его в нечистоплотности в отношении финансов, он злился. Он не слишком хорошо разбирался в бухгалтерии и вполне мог забыть о своих финансовых обязанностях или проигнорировать их. Именно поэтому он передал большую часть своих финансовых дел Ивонн. Тур также не платил налогов с нескрываемым удовольствием и интересовался так называемым планированием налогов. Когда он уехал из Норвегии в Италию, он, среди прочего, преследовал цель сбежать от прогрессивной налоговой политики правительства Герхардсена. Но намекать на то, что он — мошенник, что он действовал ради собственной выгоды, не должен никто, кто считает Тура Хейердала своим другом. Он, в конце концов, отказался от Лилианы, потому что она предала его. Теперь он отвернулся от Кнута Хаугланда.
Заседание превратилось в ссору. Началась перебранка, обвинения так и сыпались. Хаугланду надоело, что Хейердал постоянно просил денег, и он считал, что с этим банком в Перу что-то не так. Хаугланд также хотел знать, получал ли Хейердал деньги из других источников? Йенс Кристиан Хауге пытался примирить стороны, но безуспешно. Наоборот, заседание пришлось прервать, так как разгневанный Тур Хейердал просто встал и ушел[613].
Приближалось Рождество. Тур собирался провести праздники с семьей в Норвегии. Но до этого ему нужно было кое-что уладить. Он провел за печатной машинкой 18 и 19 декабря, составляя заявление об уходе. Хейрдал решил оставить пост члена правления Музея «Кон-Тики».
Девятнадцатого декабря в Музее «Кон-Тики» состоялся традиционный рождественский обед. У Кнута болела голова, и он ушел домой раньше, чем появился Тур[614]. Однако ему сообщили, что у Тура было на уме, и на следующий день он позвонил директору Музея Туру Хейердалу-младшему. Вместе они решили созвать внеочередное заседание правления 2 января. Надо было решить дело, пока Тур еще оставался в стране.
Канун Рождества 1990 года Тур провел в Kpyгy большой семьи, в том числе вместе с Ивонн, ее сестрой Бэби и их матерью Берглиот, котоорой исполнилось девяносто два года. Затем он отправился нa католическую полночную мессу вместе со своими дочерьми Мариан и Беттиной[615].
Рождество прошло под знаком скорби и единения. Прошло не более десяти недель с тех пор, как умерла Аннетте.
Второго января состоялось заседание правления Музея «КонТики». Всем членам были розданы копии документа под названием «Соображения в отношении заседания правления Музея "Кон-Тики" от 13.12.1990 г.». Документ подписал Тур Хейердал. Рядом с именем он добавил звание доктора философии. Хейердал начал документ следующим образом: «Настоящим желаю снять с себя обязанности члена правления Музея "КонТики". Основанием является наличие с моей стороны конфликта интересов в отношении принятия правлением Музея решений основных вопросов, связанных с распределением прибыли».
Тур Хейердал, отец «Кон-Тики», состоял членом правления с момента открытия Музея. Ранее он не раз принимал участие в дискуссиях по поводу распределения прибыли Музея, не ставя под сомнение свою беспристрастность. То, что теперь он внезапно почувствовал со своей стороны конфликт интересов, можно объяснить потребностью оправдать свой уход. Он был глубоко оскорблен, но об этом вряд ли уместно писать в документе правления. В своем письме правлению из Тукуме, написанном парой месяцев позже, он, напротив, не стеснялся в выражениях. Он чувствовал по отношению к себе «предательство по причине недоверия, проявленного ко мне в своей стране»[616].
То, что произошло, так и хочется назвать дворцовым переворотом. Недовольство пришло извне, от обиды, что сидящие в Осло никак не понимали, как трудно было ему там, в Перу. Раз за разом в своих письмах в Музей «Кон-Тйки» Тур повторял, в каких трудных условиях ему приходится работать в Перу, и что он не может доверять банкам, и о том, как глупо он себя чувствовал каждый раз, когда наступал день зарплаты, а ему нечем было платить своим рабочим. «Если мы хотим чего-то добиться, то нужно доверять самим себе и иметь под рукой наличные доллары, иначе Музею придется прислать сюда человека, отвечающего за то, что все идет так, как хочет Музей. Я не могу снова прийти к своим рабочим с пустыми руками и еще меньше хочу руководить проектом, не имеющим постоянно доступных резервов»[617].
Несмотря на острую реакцию, Тур Хейердал не мог обрубить все связи с Музеем «Кон-Тики». Это было все равно, что перерезать пуповину, связывающую его с источником жизни. Хотя Тур и вышел из правления, он выразил желание по-прежнему выступать в поддержку Музея и «вносить свой вклад советами, предложениями и отчетами в той степени, в которой это желательно и возможно»[618].
Внеочередное заседание правления прошло в подавленном настроении. Протокол гласит, что «с всеобщим сожалением» правление удовлетворило желание Хейердала. Он больше не сидел среди них. Все произошедшее походило на скандал.
Однако оказалось, что Кнут Хаугланд хорошо подготовился. Из документов непонятно, что стояло за его предложением, однако мысль о том, что Хейердалу придется уйти, была для него невыносимой. Возможно, повлияли угрызения совести. Он предложил сделать Хейердала почетным членом правления. Хейердалy предложение понравилось, а остальные члены правления его единодушно поддержали. Эйстен Кок Йохансен занял освободившееся после Хейердала место.
Новый порядок подразумевал, что Хейердал по-прежнему мог участвовать в заседаниях правления с правом выступлений и внесения предложений. Правда, он потерял право голосования. Но самым важным для него был авторитет, которым он по-прежнему пользовался. Он мог в любой момент напомнить правлению о своей роли руководителя и организатора экспедиций, послуживших основанием для создания Музея, и о том, что именно он является дарителем всех экспонатов, выставленных в зале Музея. Он мог когда угодно разыграть карту «Кон-Тики», как он сделал и на этот раз.
«Я не воспринял это всерьез», — писал он намеками в одном из более поздних писем в адрес правления, где он снова затрагивал высказывания Хаугланда по поводу использования средств и о несуществующем банке. «Я не воспринял это всерьез, поскольку все знают, что я работаю без зарплаты и пожертвовал Музею все, что он выставляет»[619].
Этот козырь было бы очень трудно проигнорировать, особенно если учесть, что правление многим было обязано своему создателю.
Несмотря на щедрое предложение Хаугланда сделать Хейердала почетным членом правления, драматические события кануна рождества 1990 года привели к разрыву между двумя бывшими товарищами — Туром и Кнутом. Банк, который назывался «Кредитный банк Перу»[620], существовал, Кнут ошибся. Эту ошибку Тур никак не мог ему простить.
Внешне ни Тур, ни Кнут своей неприязни не проявляли. Они продолжали встречаться, если требовалось их участие, на мероприятиях Музея «Кон-Тики». Однако, если они сохраняли уважение к своим совместным трудам во время путешествия на плоту, в создании Музея или в годы борьбы, когда Хаугланд выступал активным защитником теорий Хейердала, то сердечные отношения исчезли. Отношения между ними, как вспоминает Тур Хейердал-младший, стали болезненными[621].
Несмотря на все трудности, Тур радовался, что работа в Тукуме продолжалась на его условиях, частично под эгидой Музея «Кон-Тики», частично — при финансовой поддержке Фред. Ульсена.
Но дружбе с Кнутом пришел конец. Она сгорела в огне «Чистилища».
Одного из археологов группы Тура Хейердала звали Альфредо Нарваэс. Он поступил на работу примерно в то же время, что Дэн Сандвейс, и заменил Уго Наварро в качестве представителя перуанского ведомства культуры. Нарваэс работал в Национальном университете Трухильо и, как и Сандвейс, имел богатый опыт полевых археологических работ в Северном Перу. Однако, как и в случае с Наварро, у Хейердала возникли проблемы в отношении с Нарваэсом.
С согласия чилийских властей Тур Хейердал выступил с инициативой создания музея, связанного с «Каса "Кон-Тики"». Музей должен был взять на себя ответственность за составление каталогов и выставку экспонатов, найденных во время раскопок. Хейердал поручил планирование музея Нарваэсу. Когда он представил свой первый проект, Тур, к своему разочарованию, обнаружил, что «Каса "Кон-Тики"» в плане не упомянут. Он обсудил это с Сандвейсом и решил, что Нарваэс нарушил принцип лояльности. Когда работа над музеем началась, Хейердал также остался недоволен. Он вызвал Нарваэса к себе, и тот пообещал исправиться[622].
Перуанский археолог не только работал с проектом музея. Он также принимал участие в археологических раскопках. Однажды к нему пришел местный крестьянин и дал понять, что в молодые годы имел опыт раскопок, будучи расхитителем гробниц. Он хотел рассказать кое о чем, что могло представлять интерес.
Крестьянин привел Нарваэса на невысокий холм в юго-западной части парка пирамид, так называемый хуака. Холм скрывало за деревьями недалеко от угодий общинного хозяйства, но достаточно далеко от наиболее часто посещаемых духами мест «Чистилища», чтобы расхитители гробниц осмелились туда зайти. Там они увидели яму — явное указание на то, что когда-то здесь побывали охотники за сокровищами. В ней росли два небольших дерева. Одно из них имело форму креста. Местные жители почитали такие крестообразные деревья как священные. Вместе с крестьянином сюда пришел один из его помощников по имени Теодоро. Когда Теодоро, что означает «Божий дар», увидел крест, он достал фляжку с чаем, которую носили с собой на случай жажды, и вылил чай на дерево с молитвой: «Благословен ты, маленький крест, дай нам работу и еще кое-что и покажи нам тайны хуаки, приведи нас к ценным сокровищам!»[623].
Альфредо Нарваэс немного счистил гравий на дне ямы. На следующий день он привел с собой людей с инструментами. Лопаты вскоре сменили на археологические совки, кисточки и мехи. Должно быть, молитва Теодоро была услышана, поскольку не прошло и недели, как команда Альфредо — человека, которого Тур фактически терпеть не мог, — нашла настоящее сокровище.
Четверг, 5 марта 1992 года. Тур Хейердал впервые увидел барельефы. Этот день оказался столь же важным в его жизни, как и 7 августа 1947 года, когда «Кон-Тики» налетел на риф после 101-дневного плавания из Перу во Французскую Полинезию.
Подтверждение! Археологическое подтверждение!
И все благодаря расхитителю гробниц!
Альфредо и его команда обнаружили нечто, представлявшее, по его мнению, стену храма доинкской эпохи. На этой стене имелись два барельефа, подобных которым ранее не видели нигде, с морскими мотивами.
Тур Хейердал взял слово:
«Здесь были изображены люди с птичьими головами на двух больших тростниковых лодках. На середине палубы стояла хижина, большое количество весел спущено в воду. В каждой лодке стояло по два больших мифических персонажа, занимавших все место на палубе. На них были надеты королевские или церемониальные головные уборы, известные по искусству доинкской эпохи. У всех четверых были птичьи головы и человеческие руки, державшиеся за весла. <...> Под судами была изображена полоса с декоративными символами. Эти символы известны в доинкском искусстве как "антропоморфические волны", потому что гребни таких волн обычно изображались в виде человеческой головы.
В этом особом случае гребни волн были изображены в виде птичьих голов с человеческими руками, державшими какой-то круглый предмет»[624].
Люди с птичьими головами, державшие какой-то круглый предмет. Через четыре дня, 9 марта, Тур встретил в аэропорту своих давних коллег — Арне Скьогсвольда и Эйстейна Кока Йохансена. Тур сгорал от нетерпения, желая показать им барельефы, и по факсу отправил им сообщение с просьбой приехать как можно скорее. У него возникли некоторые мысли по поводу толкования этой на ходки, но он хотел сначала услышать мнение Скьогсвольда.
«Тур, это человек-птица, сидящий на корточках с яйцом в руках прямо как на острове Пасхи», — неожиданно вырвалось у него.[625] Немногие археологи знали остров Пасхи так хорошо, как Арне Скьогсвольд. Он участвовал в той большой экспедиции с Туром в середине 1950-х годов и с тех пор не раз побывал там. В научном двухтомнике трудов экспедиции Скьогсвольд не отрицал, что между островом Пасхи и Перу могли быть культурные связи. Тем не менее он воздерживался от безапелляционных выводов, в отличие от Тура, и считал, что для поиска более точного ответа на вопрос, кто первым заселил остров Пасхи, требуются дополнительные исследования. Часть этих исследований Скьогсвольд провел сам, и находкой крысиной кости в 1987 году он опроверг утверждение Хейердала о том, что первыми на берег острова Пасхи сошли жители южноамериканского побережья. Тем не менее это не означало, что он отказался от идеи возможности более позднего контакта между Южной Америкой и островом Пасхи.
Теперь Арне Скьогсвольд стоял и разглядывал физическое подтверждение наличия такого контакта. Да, поскольку он не сомневался, что именно с этим посланием пришли люди-птицы. Разумеется, в этом не сомневался и Тур Хейердал.
Образ человека-птицы играл важную роль в религиозных обрядах острова Пасхи. Каждый год на протяжении одного из периодов истории острова проводилась церемония выбора человека птицы года. Когда местные птицы каждый год откладывали свои первые яйца на маленьком островке в нескольких сотнях метров от берега, самые сильные мужчины бросались в море и плыли туда. Тот, кто первый возвращался с целым яйцом в руке, провозглашался на этот год человеком-птицей, своего рода сакральной фигурой, которая наделялась и властью, и привилегиями. Там где проводилась эта церемония, местные художники вырезали в скале фигурки человека-птицы[626]. Человек-птица, державший в руке яйцо, был очень похож на тех людей-птиц, чьи изображения Альфредо Нарваэс нашел на стене храма в Тукуме.
Прорыв. После многих лет раскопок в Тукуме Тур Хейердал и его коллеги нашли барельеф с изображениями человека-птицы. Такие же мотивы, высеченные на скале, он видел на острове Пасхи. Он не сомневался, что тут есть связь.
Люди-птицы острова Пасхи были впервые описаны британским археологом Кэтрин Рутледж в 1917 году. В своей книге «Загадка острова Пасхи», которую она выпустила после того как провела на острове 16 месяцев, она подчеркнула значение культа человека-птицы. С тех пор ученые искали в Тихоокеанском регионе параллели, чтобы, по возможности, определить происхождение человека-птицы: зародился ли он на острове Пасхи или был привнесен извне. Похожий культ с такими же фигурами давно наблюдался на Соломоновых островах в Меланезии[627]. Образ человека-птицы до сих пор встречается на островах Полинезии, однако без привязки к религиозным церемониям, как на острове Пасхи[628]. Однако ни на Соломоновых островах, ни в других местах человек-птица не держит в руках яйцо.
У ученых имелись различные точки зрения на наличие связей между человеком-птицей с острова Пасхи и из других районов Тихого океана. Тем не менее они воздерживались от однозначных выводов.
Классификатор. Тур тщательно записывал свои наблюдения в маленьких желтых полевых блокнотах. Эту каменную фигуру он обнаружил в Сан-Августине в Колумбии
Здесь также уместно заметить, что в Тукуме были найдены двухлопастные церемониальные весла, тип весел, которые раньше были известны на острове Пасхи, но не встречались больше нигде в Тихом океане. Весла оказались слишком маленькими, чтобы иметь практическое значение. На острове Пасхи их называли , и местное население использовало их во время народных танцев.
Находка человека-птицы и весел стала хорошей новостью не только для Тура Хейердала. Человек-птица стал откровением также и для Арне Скьогсвольда, и Эйстейна Кока Йохансена, которые все еще не могли прийти в себя от толкования Туром Хейердалом результатов экспедиции на Мальдивы и его нежелания признать значение крысиной кости с острова Пасхи. «Эта сенсационная находка из Перу не может означать ничего другого, как победу в борьбе Тура за свою революционную полинезийскую теорию, длившуюся всю его жизнь», — писал впоследствии Кок Йохансен. В том числе он особо подчеркнул, что «несущие яйцо люди-птицы» сидели на больших морских тростниковых судах, значит, они располагали типом кораблей, необходимым для этого[629].
Тур утверждал, что древние перуанские мореплаватели использовали как бальзу, так и тростник в качестве материала для постройки своих судов. Сам он переплыл Тихий океан на бальзовом плоту но можно ли сделать то же самое на тростниковой лодке? Да, ответил он и сослался на испанца Китина Муньоса, который несколько лет назад, в 1998 году, приплыл из Перу на Маркизские острова на тростниковой лодке «Эль Уру», покрыв расстояние гораздо более значительное, чем от Перу до острова Пасхи. Муньоса вдохновил пример Тура Хейердала, и он захотел, как и его норвежский образец для подражания, доказать существование культурных контактов между Южной Америкой и островами Тихого океана прежде чем Колумб показал европейцам путь в Новый Свет. Кроме того, у Тура был собственный опыт, подтверждающий мореходные качества тростниковых лодок: плавания на «Ра» и «Тигрисе».
«Афтенпостен» выпустила репортаж о барельефах 15 апреля, на следующий день после того как Арне Скьогсвольд вернулся в Норвегию. В анонсе на первой полосе газеты значилось: «Тур Хейердал сделал сенсационную находку в Перу, доказывающую, что индейцы за много сотен лет до Колумба обладали большими мореходными судами, построенными из тростника». В самом репортаже Скьогсвольд выразился следующим образом: «Находки <...> являются великой победой Тура Хейердала и его теорий. [Они], вне всяких сомнений, должны восприниматься как явное доказательство тому, что индейцы доисторического Перу были тесно связаны с морем и являлись опытными и искусными мореплавателями. <...»>. Он не сомневался в наличии контактов между культурами Южной Америки и Полинезии в доколумбовую эпоху.
В свою очередь репортер «Афтенпостен» считал, что новость о барельефах «вызовет большой интерес в научных кругах по всему миру».
Тем не менее этого интереса пришлось ждать достаточно долго. Помимо репортажа в «Афтенпостен» и документального телевизионного фильма Норвежской телерадиокомпании, в Норвегии больше ничего не произошло. Тур выступал с лекциями, среди прочего, в Королевском географическом обществе в Лондоне, однако и там это не вызвало большого интереса. Только спустя год после того, как Нарваэс стряхнул с барельефов остатки пыли, началось какое-то движение. Эйстейн Кок Йохансен получил рельефные копии, и в марте 1993 года Тур представил находку норвежской прессе в Музее «Кон-Тики» в Осло.
«Мы должны полностью пересмотреть наше понимание истории мореплавания, — цитировала его газета "Арбайдербладет". — Мы больше не можем игнорировать Южную Америку»[630].
«Верденс ганг» процитировала следующее высказывание Хейердала: «Тукуме — моя важнейшая находка». Далее он сказал, что искал человека-птицу с экспедиции на остров Пасхи в 1955 году. То, что он нашел его в Перу, он счел доказательством «существования активной миграций народов через океан задолго до того как белый человек поднял парус»[631].
Моя важнейшая находка.
Но разделяли ли это мнение ученые, специализировавшиеся на изучении Тихого океана?
Теория Тура о том, что первые поселенцы острова Пасхи пришли из Южной Америки, была неоднозначной с самого начала, и ее неоднозначность со временем не уменьшалась. Теперь он нашел новый аргумент в пирамидах Тукуме и ждал с нетерпением, когда сможет представить свои последние материалы. В августе планировалось проведение крупного семинара по истории острова Пасхи в маленьком американском городке Ларами, где находился Университет штата Вайоминг. На это «Свидание с Рапа-Нуи», как его назвали, подали заявку 175 исследователей, представлявших различные области изучения Тихого океана. Эту блестящую возможность выступления перед научным сообществом Тур не мог упустить. Когда семинар открылся, он значился в списке участников вместе с Арне Скьогсвольдом и Эйстеном Коком Йохансеном. Однако он не представлял себе, что его ожидало.
Впрочем, нельзя сказать, что он совсем не было готов к этому. Тур понимал, что в зале у него будет много противников. Одних из них была американский археолог Джо Энн ван Тилбург. Он не забыл, как она полтора года назад нападала на него в специализированном журнале «Археология». Она не только разгромила книгу «Остров Пасхи: разгаданная тайна». Назвав книгу «собранием шарлатанства, поверхностности и предубеждений против полинезийцев в целом и населения острова Пасхи, Рапа-Нуи в частности», она практически обвинила Тура Хейердала в расизме. В своей статье она обвиняла его также в мужском шовинизме и унижении женщин-ученых. Однако хуже всего было то, что она подвергла сомнению его научную этику. Хотя Хейердал и не являлся археологом, но любил им представляться. Он был обязан следовать тем же правилам, что и все археологи. По мнению ван Тилбург, к этой обязанности Хейердал отнесся недостаточно ответственно. Она завершила статью соболезнованиями в адрес своих коллег, специализировавшихся на исследованиях в Перу, поскольку «теперь Хейердал развил там свою деятельность»[632].
Тур не боялся армии противников. У него имелась своя собственная методика определения условий дискуссии, и ему нравилось участвовать в поединке. Но все это было справедливо при условии, что противник играл с открытым забралом и избегал травли. Возможно, по этой причине Тур принял перед конференцией необычное для себя решение. Он попросил Эйстейна выступить с докладом о барельефах, двухлопастных веслах и людях-птицах. Тур так прямо и сказал, что поскольку не является профессиональным археологом, то боится, что слушатели снесут ему голову, прежде чем он донесет до них свою мысль[633].
Он также не собирался тратить свое драгоценное время на разговоры об Альфреде Метро, французско-швейцарском этнологе, руководившем экспедицией на остров Пасхи в 1930-е гг. Метро пришел в своих исследованиях к заключению, что своеобразная культура острова Пасхи возникла на острове без влияния извне. Хейердал, как всегда, с этим не соглашался, заявляя, что в этой культуре есть множество элементов, которые можно отнести к доколумбианским культурам районов, сегодня образующих государства Перу и Чили.
Прежде чем он сошел с кафедры, он не мог не доставить себе удовольствия, чтобы не уколоть Джо Энн ван Тилбург. Он считал, что «антропологи, занимающиеся Тихим океаном, должны быть ему в высшей степени благодарны за то, что он ищет в обоих направлениях — и на западе, и на востоке — настоящий дом полинезийцев. Завеса неизвестности и высокомерия, представленная в... "Археологии", не способствует прогрессу в науке»[634].
Сам доклад был прочитан без обычной патетики, и даже верный оруженосец Эйстейн Кок Йохансен нашел его «слишком уж пресным, что нехарактерно для Тура»[635]. С разочарованием он также заметил, что Тур так и не уяснил себе того, что, по их с Арне Скьогсвольдом мнению, рассказывали барельефы с Тукуме. Они не оставляли никаких сомнений, что между Перу и островом Пасхи существовали контакты. Суть заключалась в том, когда именно эти контакты имели место. Выступая против выводов А. Метро, Хейердал всего лишь повторил свои старые, бесцветные утверждения о том, что остров Пасхи был заселен с востока, как считал «Рапа-Нуи джорнал», периодическое издание специалистов по Тихому океану, издаваемое в Лос-Анджелесе[636].
Опираясь на находку барельефов, Арне Скьогсвольд твердо заявил читателям «Афтенпостен», что перуанские индейцы добирались до острова Пасхи в доисторические времена, то есть еще до того, как Писарро и его конкистадоры захватили царство инков в первой половине XVI века. Но насколько раньше?
Когда Альфредо Нарваэс обнаружил барельефы в царстве пирамид Тукуме, он также нашел кусок угля. Этот кусок угля, возможно, помог бы определить возраст барельефов. Метод радиоуглеродного анализа показал, что барельефы, вероятно, стояли там, где их нашли, приблизительно с 1423 года. Правда, Нарваэс уточнил, что датировка может быть ошибочной. Он не исключал возможности смешивания более молодого гравия с древним слоем почвы вокруг барельефов и того, что этот кусок угля мог попасть туда вместе с гравием. В таком случае барельефы могли быть еще старше.
При более подробном анализе того, что раскопки в Тукуме могли рассказать о культуре Ламбайеке, он считал возможным доказать, что барельефы с изображением человека-птицы появились еще в ХII-ХIII веках. Этот вывод разделяли также Арне Скьогсвольд и Эйстейн Кок Йохансен[637].
С помощью находки костных останков полинезийской крысы Арне Скьогсвольд смог с высокой степенью уверенности утверждать, что первые люди прибыли на остров Пасхи в 900-е годы, и что это были полинезийцы. Тур Хейердал утверждал, что заселение этой территории произошло около 400 года, и пришельцами были индейцы Южной Америки. Но даже если крысиная кость и человек-птица говорят правду, то Хейердал, скорее всего, ошибался. Если брать за основу барельефы, то перуанцы могли достичь острова Пасхи самое раннее в XII или XIII веках, или через 200-300 лет после того, как сюда приплыли полинезийцы. Но в своей лекции об А. Метро Хейердал показал, что он не намерен этого признавать.
Перед Эйстейном возникла дилемма. Он не мог выставить своего руководителя Тура дураком, помещая барельефы с человеком-птицей в истинный исторический контекст. Поэтому он ограничился заявлением о том, что люди-птицы, несомненно, доказали наличие контактов культур Перу и острова Пасхи. Чтобы защитить Тура от волчьей стаи, сидевшей в аудитории, он решил не говорить о вторичности этого контакта, о том, что он имел место уже после того, как остров Пасхи был заселен. По ходу выступления он показывал фотографии образа человека-птицы, описывая различные компоненты и объясняя, что они означали[638].
Собрание ученых отреагировало на доклад мертвой тишиной. Никто не хлопал, как это обычно делалось после выступлений других ученых. Никто не задавал вопросов, никто не комментировал. Большинство присутствующих никогда не позволяли убедить себя в том, что коренное население острова Пасхи пришло из Южной Америки. Теперь они не хотели признавать существование контактов даже в более позднее время. С помощью Эйстейна человек-птица донес свое послание, однако оно не было услышано.
Люди ушли из зала на обед. Тур, Арне и Эйстейн удивлялись тишине, сопутствовавшей докладу. Они решили, что все это неспроста: как будто участники конференции заранее решили игнорировать человека-птицу и, соответственно, Тура Хейердала. Однако за обеденным столом шли разговоры. Люди шептались, что эти барельефы выглядят подозрительно новыми. Возможно, они не являются настоящими? Возможно, Тур Хейердал сам изготовил их? Нет ли тут фальсификации?[639]
Тем не менее никто прямо об этом не заявил. И когда «Рапа-Нуи джорнал», где Джо Энн ван Тилбург была не последним человеком, через несколько недель выпустил свой первый номер после конференции, там также ничего не упоминалось о тех подозрениях. Однако журнал опубликовал статью британского археолога Пола Бана, который ранее спорил с Хейердалом по поводу его утверждения о том, что загадка острова Пасхи разгадана. Он считал, что барельефы с изображением человека-птицы не имеют никакой научной ценности. Под заголовком «Свидание с Рапа-Нуи: личная точка зрения» он свел человека-птицу до уровня шутки. Он писал, что все, что увидела полная ожиданий публика, — не что иное, как «похожее на человека округлое существо с круглой головой, сидевшее на корточках»[640].
Конференция широко освещалась местными средствами массовой информации. Конфликт между Хейердалом и его противниками стал находкой для журналистов, и многие телекомпании приглашали Хейердала и Джо Энн ван Тилбург в свои студии. Хейердал охотно соглашался. Лучшего, чем открытые дебаты перед телекамерой, он и пожелать не мог. Ван Тилбург тоже сначала ответила согласием, но в последний момент отказалась. Вместо этого она пригласила Хейердала к менее официальному разговору в баре отеля. Тут уже отказался Хейердал. Если ему делают вызов, то дуэль должна проходить, как полагается, а не тайком.
Ван Тилбург дала себе волю, сидя в одиночестве за печатной машинкой. Однако если ее стиль и был резковат, то критику Хейердала нельзя назвать необоснованной. Случалось, что он смотрел на женщин сверху вниз, а о полинезийцах он с предубеждением писал, что они по той или иной причине прибыли на остров Пасхи «с пустыми руками и очень скромно», по сравнению с южноамериканскими индейцами, которые принесли с собой высокоразвитую культуру[641]. Ван Тилбург была также не единственным представителем академической науки, критиковавшим Хейердала за слишком легкомысленное отношение к научным методам. Однако вступать с Хейердалом в открытую конфронтацию, например, перед телекамерами, ван Тилбург не хотела. И она, и все другие знали, что Хейердал обладал удивительными способностями вести открытые дебаты. Если ему дать микрофон и публику он быстро начнет гонять своих противников по арене. У него всегда имелись аргументы — один соблазнительнее другого. Кроме того, он обладал блестящей эрудицией как никто другой.
Если он не добился особого успеха среди участников конференции, то он добился своего на открытой встрече с широкой публикой. Встречу организовали в одной из университетских аудиторий, собрав полный зал. «Все» в Ларами хотели слышать и видеть знаменитого Тура Хейердала, самого «господина "Кон-Тики"». Если верить газетам как в Ларами, так и в Осло, то он взлетел достаточно высоко.
Местная газета «Ларами дейли бумеранг» ежедневно печатала репортажи с конференции. Побывав на открытой встрече с Хейердалом, корреспондент писал: «После того как публика стоя приветствовала Хейердала аплодисментами вечером четверга в Университете Вайоминга, нет никаких сомнений, кто является лидером среди исследователей острова Пасхи. Тура Хейердала тепле приветствовали слушатели в переполненной аудитории после его выступления, где он снова изложил свои мысли о том, что люди из Южной Америки приплыли на остров Пасхи и обосновались там задолго до того, как туда пришли полинезийцы»[642].
В Осло газета «Афтенпостен» констатировала жирным заголовком через две недели, что «Хейердал нокаутировал своих противников». Вступление к репортажу гласило: «Тур Хейердал одержал победу. После борьбы длиной в жизнь ведущие ученые мира признали, наконец, его доказательства того, что остров Пасхи был заселен из Перу»[643].
Корреспондентов «Афтенпостен» не было на конференции в Ларами. Основанием для такого заголовка и вступительной части к репортажу стало интервью с Туром Хейердалом, который после конференции заехал в Осло, чтобы достать денег на продолжение раскопок в Перу.
Общим для этих двух газет было то, что они использовали реакцию широкой публики в качестве основы для провозглашения Тура Хейердала победителем в академической битве. Среди этой широкой публики, пришедшей на встречу с Хейердалом, присутствовали лишь немногие из «выдающихся ученых мира». Только несколько ученых — участников «Свидания с Рапа-Нуи» удостоили эту встречу своим посещением. Когда Хейердал закончил свою речь, они не приняли участия в овациях и вообще воздержались от аплодисментов. По словам Эйстейна Кока Йохансена, они оставались сидеть на своих местах, с разочарованием на лицах, бросая друг на друга многозначительные взгляды[644].
События в Ларами отчетливо показали, какое положение занимал Тур Хейердал. В кругу обычных мужчин и женщин он был звездой. Он слыл рассказчиком, чье слово завораживало, искателем приключений, зажигавшим сердца. В более узком кругу, среди представителей академической науки, он в лучшем случае вызывал протест, в худшем — его не воспринимали всерьез.
С помощью путешествия на «Кон-Тики» в качестве трамплина Тур Хейердал навсегда завоевал широкую публику, и это завоевание не теряло свою силу с годами. Среди ученых тон был совсем иным. В первое время после плавания на «Кон-Тики» они нападали на него, затем наступило время, когда он в результате неустанной борьбы начал добиваться признания. Но затем последовала новая волна нападок, как после экспедиции на Мальдивы и теперь, в Ларами. В научных кругах устали от его бесконечных заявлений по вопросу острова Пасхи, от его нежелания прислушаться к тому, что говорили другие ученые, от его неспособности выйти за границы собственного мира.
Люди-птицы, которых Тур назвал своей важнейшей находкой в жизни, погибли в Ларами. Ведущие ученые мира их не признали.
Его норвежские коллеги, археологи Арне Скьогсвольд и Эйстейн Кок Йохансен, напротив, придавали большое значение находке барельефа с изображениями человека-птицы. Но Тур Хейердал снова разочаровал их. Он не поверил в то, что они рассказывали о крысиной кости на острове Пасхи, и он также не согласился с тем, что находка человека-птицы поставила под сомнение хронологию истории острова Пасхи. Для Тура по-прежнему оставалось ясно, как Божий день, что первыми на остров Пасхи прибыли индейцы из Южной Америки.
Любопытство далеко завело Тура Хейердала. Однако, наряду с любопытством, он был еще кое в чем силен.
Он был упрям.
Ни полинезийские крысы, ни перуанские люди-птицы ничего не смогли с этим поделать.
Жаклин
Жаклин Бир — так звали новую женщину в жизни Тура Хейердала. Она жила на Тенерифе, и именно там с ней встретился Тур.
Вовсе не туристическая поездка привела его на этот популярный испанский курорт. Он не любил находиться в толпе, не говоря уже о том, чтобы лежать на пляже. Он отправился туда, потому что какой-то норвежский турист прислал ему вырезку из местной газеты с фотографией сооружения, напоминавшего пирамиду.
Пирамида на Канарских островах?
Как собака Павлова, он захлебнулся слюной при одной только этой мысли.
Турист отправил вырезку из газеты в апреле 1990 года на адрес Музея «Кон-Тики». Хейердал находился в Осло, среди прочего, он принимал участие в заседании правления Музея, и именно во время этого заседания он впервые увидел фотографию предполагаемой пирамиды на Тенерифе. Это навело его на мысль о ступенчатых пирамидах, которые он видел в Месопотамии, а также в Мексике и Перу, и он тут же продолжил свои ассоциации: не могли ли древние мореплаватели, обладающие искусством строительства пирамид, использовать Канарские острова для промежуточной остановки в своих дальних путешествиях из Старого Света в Новый? Совершали ли они такие морские путешествия, возможность которых он доказал, переплыв Атлантику на «Ра»?[645]
Тур связался с Фред. Ульсеном, который хорошо знал Канарские острова. Он владел местными паромными переправами, а также получил там в наследство некоторые владения от своего отца, Томаса Ульсена. Фред, никогда не слышал о пирамидах на Тенерифе. Пирамиды находились в маленьком городке Гуимар на восточном побережье острова, и он попросил свою дочь Кристину, которая в то время как раз присутствовала на соседнем острове Ла Гомера, отправиться в этот город и сделать несколько снимков. Кристина была хорошим фотографом, и вскоре на столе у Тура оказалась целая кипа фотографий. Он тут же решил сесть в самолет до Тенерифе.
«Как только я... увидел эти хорошо сохранившиеся ступенчатые пирамиды, меня тут же охватило священное чувство от встречи лицом к лицу с прошлым», — писал он впоследствии[646]. Его восхищение было настолько сильно, что он решил начать археологические раскопки сразу же, как только представится возможность.
Тем не менее Тур не мог прервать работы на раскопках в Перу. Но в последующие месяцы он ездил на Тенерифе так часто, как только мог, и его уверенность возрастала. Каменные сооружения, находившиеся в Чаконе — районе Гуимара в восточной части Тенерифе, не могли быть ничем иным, как доисторическими пирамидами. Но кто их построил? Гуанчи, древний народ, населявший Тенерифе пару тысяч лет до того, как остров завоевали португальцы и испанцы?
Мысль о том, что Канарские острова могли быть промежуточным пунктом миграции культур с востока на запад, вскоре обрела серьезное подкрепление. Через девять месяцев после своей сакральной встречи с пирамидами он дал понять газете «Афтенпостен», что этот тип никогда не встречался в Европе. «Напротив, он имеет удивительное сходство с зиккуратами Месопотамии и со ступенчатыми пирамидами Мексики и Перу». Он не сомневался в том, что пирамиды построили гуанчи[647].
«Верденс ганг» зашла еще дальше. На основе интервью с Туром Хейердалом газета дала заголовок на всю полосу: «Сенсационная находка пирамид. Хейердал получил подтверждение своих теорий "Кон-Тики"». И здесь Хейердал сравнил эти пирамиды с подобными пирамидами Месопотамии и Мексики. Он был уверен в том, что наверняка их возраст относится ко времени «задолго до Рождества Христова». Он воспринимал пирамиды Гуимара как еще одно указание на то, что древние мореплаватели владели искусством плаваний через Атлантику, как он сам это сделал на «Ра»[648].
В течение неполного года Тур побывал на Тенерифе шесть раз. Во время этих визитов он постепенно знакомился с француженкой Жаклин Бир.
Будет преувеличением сказать, что любовь между ними возникла с первого взгляда. Поначалу Тур не проявлял к ней никакого интереса. Но Жаклин влюбилась. Она преследовала его. Она могла сидеть или стоять у дверей квартиры, где он жил, глядя в газету и надеясь, что мировая знаменитость, наконец, появится.
Она посещала рестораны, где Тур обычно обедал, и постепенно между ними началось общение[649].
Жаклин Бир интересовалась искусством и археологией и проявляла большой интерес к деятельности Тура на Тенерифе. Она знала «всех» и могла представить его нужным людям на острове. Но она была слишком напористой, много болтала, и после пары часов, проведенных вместе, случалось, что у Тура заканчивалось терпение[650].
Тем не менее, мало-помалу, он начал привязываться. Жаклин была хороша собой, она также любила путешествовать. Она родилась в Париже в 1932 году, в возрасте двадцати двух лет она подала заявку на участие в конкурсе «Мисс Франция» и победила. Титул привел ее в гламурный Голливуд, где с ней подписала контракт кино- и телекомпания «Уорнере Бразерс». В популярное телесериале «Сансет-стрип, 77», несколько лет не сходившее с американских экранов, она играла роль красивой француженки-секретарши Сюзанн. Она участвовала и в других телевизионных проектах, но пик ее карьеры настал в 1963 году, когда она сыграла в фильме «Нобелевская премия» с Полом Ньюманом и Эльке Зоммер в главных ролях. Однако карьера киноактрисы ее не привлекала. Ей надоела жизнь в Голливуде, и после двенадцати лет пребывания перед камерой она решила закончить карьеру. Вместе с мужем, двумя сыновьями и дочерью она обосновалась на Тенерифе, где ее мужу принадлежал большой отель. Брак продлился не слишком долго, и когда Тур встретил Жаклин, она была в разводе уже десять лет.
Однажды она рассказала Туру, что знает одного католического священника, который живет в маленьком городке в Западной Сахаре. Его звали отец Луи, и он писал ей, что видел там какие-то петроглифы. С тех пор как он побывал на Фату-Хиве вместе с Лив, Тур живо интересовался подобным искусством. Находка рыбы, вырезанной на камне, впервые заставила его задуматься над тем, кто первым высадился на берег Фату-Хивы. Именно эта рыба на камне, петроглиф, стала первым кирпичиком в построении его теории. Теперь он находился на Тенерифе и пытался найти ответ на подобный вопрос. Кто построил пирамиды? Не может ли оказаться так, что петроглифы католического священника из африканской глубинки содержат ответ? Священник писал, что там встречаются символы Солнца: нет ли тут общего с теми символами, что обнаружены в Гуимаре?
В любом случае, нужно было посмотреть, и он спросил Жаклин, не согласится ли она поехать с ним. Конечно, она согласилась, более чем охотно.
Тур отправился первым. Раз он все равно собирался ехать в том направлении, то по пути заехал в Касабланку и Рабат. Через пару дней он встретился с Жаклин в Эль-Аюне, столице Западной Сахары. К ним присоединился Эйстейн Кок Йохансен. Он выступал в роли эксперта.
Эль-Аюн находится на побережье Атлантического океана. Целью поездки был город Смара, в 220 километрах к востоку от Эль-Аюна. Они арендовали небольшой грузовичок-пикап вместе с шофером. Тур и Жаклин разместились в кабине. Эйстейн сидел в кузове.
Дорога проходила по золотистой пустыне Сахара; дорога была неровной, сухой и пыльной. По пути их внезапно настигла песчаная буря. Им пришлось повернуть назад, и они возвратились в спартанские условия своей гостиницы в Эль-Аюне.
Однако не только природа доставляла неудобства во время этого путешествия. В своем дневнике Тур жаловался на постоянные заграждения и пропускные пункты: «хуже, чем в самом коммунистическом государстве». Эти пропускные пункты были результатом долговременной партизанской войны между освободительным движением ПОЛИСАРИО и марроканским королем Хасаном II, завоевавшим Западную Африку, когда бывшие испанские колониальные власти покинули страну после смерти Франко в 1975 году.
Эйстейн, растрепанный и пыльный, выпрыгнул из кузова. Жаклин и Тур, все в поту, выбрались из кабины. Пообедав, они отправились к себе: Эйстейн в маленький номер, Жаклин и Тур — в свой номер на двоих[651].
Они не нашли петроглифы, за которыми приехали. Но в Эль-Аюне Тур и Жаклин нашли кое-что более ценное. Именно в этой поездке в Западную Африку, в начале декабря 1991 года, они всерьез узнали друг друга[652].
Вернувшись на Тенерифе, Тур тут же отправился в Осло, чтобы принять участие в заседаниях в Музее «Кон-Тики». Оттуда — на Азорские острова, чтобы проверить сообщенные ему сведения. что и там находятся сооружения, похожие на пирамиды, возможно, того же типа, что и в Гуимаре. Но он быстро определил, что сооружения на Азорах пирамидами не являются.
Отпразновав Рождество вместе с норвежским консулом в Хорте на острове Фаял, он вернулся на Тенерифе на четвертый день Рождества. Жаклин ждала его в аэропорту, и вместе они отправились на Плайя-де-лас-Америкас на южной оконечности острова. Там Жаклин арендовала квартирку, принадлежавшую одному из ее сыновей. Вечером они пошли в ресторан, что стало их традицией. Затем под ночным небом они шли домой. Воздух был теплым и мягким, времена — спокойными.
В тот вечер Тур записал в своем дневнике: «Начался новый этап в моей жизни».
Жаклин принесла с собой кое-что, чего Туру так долго недоставало. Разрыв с Лилианой стал неизбежен, но ожидающее его одиночество было ему непривычно. С тех пор как он встретил Лив, с ним всегда рядом находились женщины, они служили ему опорой, стеной, к которой он мог прислониться. Они никогда не причиняли ему беспокойства, наоборот, служили ему и были незаменимыми. Чего бы он добился без жизнеутверждающей силы Лив, безграничной верности и самопожертвования Ивонн и материнской теплоты Лилианы? Кем был бы он без преданности этих трех женщин?
В Перу ему не хватало такой стены. Возможно, по этой причине временами он чувствовал упадок сил и занимался своей археологической работой без особого вдохновения.
При параде. Главы государств часто желали встретиться с Туром Хейердалом. На грандиозных приемах он и Жаклин часто значились в списке гостей
В Тукуме были женщины, но ни одна из них не могла дать ему ничего, кроме кратковременного удовольствия. Когда он однажды влюбился в свою сотрудницу, она оказалась неприступной. Это стало для него тяжелым ударом, а переживание неразделенной любви сделало одиночество просто невыносимым.
Ему повезло, что норвежский турист прислал в музей вырезку из газеты с Тенерифе. Поскольку без этой вырезки он никогда бы не отправился туда[653]. В лице Жаклин он нашел женщину, способную действовать, женщину, которая поддерживала его с первой минуты во всем, что он делал и о чем думал. Эта женщина устраивала его быт, организовывала встречи и сопровождала его в поездках, а также дарила ему свою преданность и любовь, в которой он так остро нуждался.
Снова случай привел его к тому, что стало интересным проектом. В 1953 году фотография, сделанная неизвестным моряком, привлекла его внимание к Галапагосам, и снова присланная в 1984 году фотография заставила его заинтересоваться Мальдивами. Теперь вырезка из газеты способствовала началу его нового проекта на Тенерифе.
В движении. Похожее на пирамиду сооружение на Тенерифе заставило Тура Хейердала уехать из Перу. Вместе с Жаклин он обосновался на этом испанской острове-курорте. И там он начал археологические исследования, однако, с более скромными результатами, по мнению критиков
Однако на пути имелись препятствия.
Местные органы власти, в чьем ведении были древние артефакты, знали о каменных сооружениях, но никогда не видели в них пирамид. Они считали, что эти груды камней сложили местные крестьяне, расчищая свои поля. Таким образом, они не представляли никакой археологической ценности. Этот район находился в центре Гуимара, и местные политики хотели ликвидировать эти груды и использовать площади для жилищного строительства. Тур был потрясен, узнав об этих планах. Надо было что-то делать. Он снова связался с Фред. Ульсеном. Не мог ли его спаситель в Тукуме снова выступить в той же роли, на этот раз на Тенерифе? Не мог ли судовладелец купить этот район, чтобы сохранить его и сделать доступным для исследований?
Помимо деятельности в качестве судовладельца и предпринимателя, Фред. Ульсен живо интересовался археологией. Он выделил деньги на пирамиды в Тукуме, чтобы помочь Туру, но его также интересовала возможность в будущем привлечь туристов в этот район, и, соответственно, получить дополнительные доходы. Однако эти ожидания не оправдались. На Тенерифе, напротив, туристы стояли в очередь, чтобы занять свое место под солнцем. Так что если бы он, вместе с Туром, смог создать центр развлечений рядом с пирамидами — музей, небольшой парк аттракционов и установить плату за вход, создать своеобразный «Мир "Кон-Тики"», способный конкурировать с большим зоопарком на другой стороне острова, то нельзя ли таким образом профинансировать и строительство, и исследования, а потом, когда долги будут выплачены, не получит ли Фред Ульсен прибыль от своих капиталовложений?
Идея Туру понравилось, но нужно было действовать безотлагательно. Городские бульдозеры стояли наготове, чтобы сравнять пирамиды с землей, когда Фред. Ульсен взялся за дело. Будучи известным предпринимателем на Канарах, он имел необходимое влияние, чтобы совершить сделку. Тур смог начинать свои археологические исследования.
Как обычно, он хотел привлечь профессиональных археологов. Он обратился в местный университет — Универсидад де ла Лагуна, однако встретил там прохладный прием. Университет как учреждение не захотел участвовать в проекте. Каменные сооружения имели сельскохозяйственное происхождение и не представляли научного интереса, считали местные специалисты. Кроме того, они дали Хейердалу понять, что не желают поучений от пришлых людей[654]. Тем не менее два профессора археологии, Мари Круз Хименез Гомез и Хуан Франциско Наварро Медерос, выразили свое желание принять участие в проекте как частные лица, хотя никто из них не верил, что каменные сооружения являются пирамидами. О своем желании принять участие в работах заявили несколько студентов. Тур хотел также привлечь археологов Музея «Кон-Тики» Арне Скьогсвольда и Эйстена Кока Йохансена. Но они изучили фотографии Кристины Ульсен и отнеслись к делу скептически. Ученые не верили, что это пирамиды. Туру пришлось долго их упрашивать, чтобы они согласились съездить на Тенерифе и посмотреть.
Там их подозрения подтвердились. Никто из них не верил, что эти строения представляют собой астрономически ориентированные храмовые пирамиды, построенные гуанчами сотни, а может, и тысячи лет назад. Только посмотрев на конструкцию сооружения, ученые исключили всякую связь с зиккуратами Месопотамии, как считал Тур. Они полагали, что эти сооружения принадлежат к гораздо более позднему времени и, возможно, не старше двухсот лет. Строения из камней просто-напросто не выглядели слишком старыми. Они разделяли мнение местного населения о том, что эти сооружения — не что иное, как груды камней, сложенных местными крестьянами при расчистке полей гораздо позднее решающей битвы испанцев и гуанчей в 1500 году, когда последние были окончательно разбиты. Они считали, что не стоит тратить время на археологические исследования, и предупреждали Тура об этом. Они также полагали, что ему лучше сосредоточиться на гораздо более обещающем проекте раскопок в Тукуме.
Тур, как всегда, остался непоколебим. Он был убежден в том, что находится на верном пути, и хотел начинать раскопки. Первая цель — найти приемлемый для датировки материал, который мог бы помочь определить возраст сооружений.
Испанские профессора и их студенты выполнили, по мнению Эйстена Кока Йохансена, высококлассную археологическую работу. Внутренность пирамид состояла из песка и гравия. Они проникли внутрь с плоской вершины и вырыли ямы и шахты, прямо как по учебнику. Но как бы они ни копали, органического материала, пригодного для датировки, им найти не удалось.
Однако они сделали другое интересное открытие. В самом низу пирамиды, на ее основании, археологи нашли печать, которую крестьяне использовали для запечатывания кувшинов с вином. На ней была указана дата — 1834 год.
Результаты еще больше укрепили испанских и норвежских археологов во мнении, что каменные сооружения относятся к относительно недавнему прошлому. Они подтвердили, что строения не принадлежали к эпохе гуанчей и не имели церемониальных функций. Поэтому данные сооружения, по их мнению, не являлись пирамидами.
Тур не согласился с выводами археологов. Несмотря на печать, которую археологи считали несомненным доказательством, он по-прежнему думал о зиккуратах и мексиканских пирамидах. Он хотел попробовать кое-что другое. На Тенерифе много пещер, и специалистам было известно, что гуанчи использовали эти пещеры в качестве жилья. Туру удалось убедить испанскую группу исследовать одну из пещер, находившуюся неподалеку от района пирамид. Так они нашли, среди прочего, каменные инструменты, доказывавшие, что древние жители Тенерифе проживали в этих пещерах задолго до появления здесь европейцев. Тем не менее это не означало, что пирамиды построили гуанчи, как Тур склонялся толковать находки. Золотое правило археологии гласит, что артефакт, найденный в одном месте, нельзя использовать для датировки артефактов, найденных совсем в других местах. Эйстейн попытался объяснить это, но безуспешно[655].
Ссылаясь на изучение зоологии в Университете Осло, Хейердал часто называл себя биологом. Но археологом он не был, да он никогда и не утверждал этого. Он с таким же успехом мог бы рассуждать об отличительных особенностях археологии, утверждая, что является истиной, а что — ложью.
Хейердал был довольно начитан в специальной литературе, и он использовал знания по ряду других дисциплин в построении своих теорий. Он был серьезным приверженцем междисциплинарного подхода и первопроходцем в этой области, особенно в области исследований Тихого океана. Однако хотя он всегда старался привлечь к работе профессиональных археологов, тем не менее, он отличался недостаточным уважением к той исключительной роли археологии среди других дисциплин, когда речь идет об истории древних, дописьменных обществ. Тур с легкостью отвергал доказательную силу археологии, когда результаты оказывались не в его пользу, как это случилось на острове Пасхи и в Тукуме. Однако он не замедлил признать заслуги археологов, если это было в его интересах, как на Галапагосских островах.
На протяжении большей части своей карьеры Тура Хейердала обвиняли в некритичном отношении к источникам. Утверждая, что пирамиды в Гуимаре являются древними и не имея никаких эмпирических доказательств, он снова нарушил основные принципы научного метода. В то же время Тур Хейердал доказал, что интуиция и способность ставить новые вопросы или разворачивать старые могут быть так же полезны в охоте за знаниями, как и находка датируемого кусочка угля или каменного инструмента. Экспериментальная археология заставила его покинуть кабинет и отправиться в море на примитивном доисторическом плавсредстве. Таким образом, он внес свой вклад в расширение границ наших знаний, что также является важной частью всех научных исследований.
Хейердалу к тому же было что предъявить в этих пирамидах на Тенерифе. Например, как можно утверждать, что это груды камней, сложенные во время расчистки полей, когда раскопки показали, что внутри пирамиды наполнены песком, а не камнем? Стены пирамид были очень ровными, как будто при строительстве использовался шнур, а зачем нужна такая аккуратность при обычной расчистке поля от камней? На острове Ла Пальма к западу от Тенерифе на краю обрыва находилось напоминающее пирамид сооружение, которое, по мнению археологов, тоже было грудой камней, сложенных при расчистке поля. Но зачем складывать собранные при расчистке поля ненужные камни в горку, если их проще выкинуть с обрыва в море?
С помощью астрономов университета Хейердалу удалось установить, что пирамиды точно ориентированы на горное ущелье за ними, где солнце садилось во время летнего солнцестояния. И почему строители использовали астрономические расчет! для строительства пирамид, если они не применялись в религиозных или других обрядовых целях? Кроме того, на вершину пирамиды ведут ступени, с запада против восхода солнца на востоке, и зачем нужны такие ступени, если это сооружение — лишь склад лишних камней?
Эксперты призадумались. Они согласились, что эти сооружения созданы на основе какого-то плана. Эйстейн Кок Йохансен, который не хотел употреблять слово «пирамида», называл их «архитектоническими сооружениями»[656]. Однако эксперты никак не соглашались с тем, что эти сооружения были возведены в древние времена. Археологи из Музея «Кон-Тики» использовали печать, датированную 1834 годом, как решающий аргумент.
Эту находку Тур Хейердал предал молчанию. Он никогда не комментировал ее, ни в адрес Арне Скьогсвольда и Эйстейна Кока Йохансена[657], ни где-либо письменно.
Параллельно с раскопками Фред. Ульсен и его коллеги работали над планами строительства центра развлечений вокруг «Пирамид Чакона», как официально называли эти пирамиды. В этой работе принимали участие его дочь Кристина и дочь Тура Беттина. Они представляли себе своего рода мини-Диснейленд, который назывался бы «Мир "Кон-Тики"». Здесь археология в исследования могли бы идти рука об руку с развлечениями, что было идеально для загорелых туристов, которые после дня, проведенного на пляже, могли думать о том, чем бы еще себя занять
Кроме покупки района пирамид, Тур Хейердал заключил с Фред. Ульсеном так называемое джентльменское соглашение. Оно, среди прочего, подразумевало постройку собственного музея, «Каса Чакона», где Тур с помощью найденных им артефактов и документов смог бы осветить свои теории о трансокеанских плаваниях в доевропейскую эпоху. Основываясь на этом соглашении, Фред. Ульсен надеялся, что с помощью продажи билетов и сувениров для туристов Тур Хейердал сможет собрать средства для продолжения исследований на тему происхождения цивилизаций в том «атлантическом регионе»[658].
Однако не все разделяли этот восторг. Правление Музея «Кон-Тики» не поддержало проект. Особенно возражал Кнут Хаугланд, к нему присоединились Тур Хейердал-младший и Эйстейн Кок Йохансен. Они боялись, что Тур-старший потеряет свою независимость как исследователь, если он позволить вовлечь себя в проект, осуществляемый на деньги Фред. Ульсена[659].
Сам Хейердал также в первую очередь заботился о своей независимости. Он постоянно подчеркивал, что ведет свои исследования без поддержки университетов или спонсоров и что он никогда не просил государственных денег на свои проекты. В Тукуме он согласился на помощь Фред. Ульсена из-за размеров проекта и с согласия Музея «Кон-Тики». Но в отношении Тенерифе музейные круги считали, что Хейердалу грозит опасность перейти границу. Им вообще не нравилась идея Хейердала создать что-то похожее на альтернативный музей на Тенерифе.
Тур не прислушался к предупреждениям. Он заключил договор с Фред. Ульсеном и намеревался его соблюдать.
В Музее «Кон-Тики» решили перейти к более решительным действиям. Они попросили нового директора Музея Эйстейна Кока Йохансена попробовать уговорить Тура. Случай представился, когда он вместе с Туром и Жаклин вернулся на Тенерифе после путешествия в Западную Африку. За обедом в одной из таверн в Гуимаре Эйстейн поднял вопрос о «Мире "Кон-Тики"». Он долго откладывал этот разговор. Тур больше не был просто коллегой. Они многое пережили вместе, и Эйстейн считал его своим другом.
Эйстейн прямо изложил свою точку зрения, которая также являлась точкой зрения Музея. Он подчеркнул, каким «убийственным» будет для него такой парк развлечений, и как «негативно это отразится на его имидже серьезного исследователя». Тур защищал свои убеждения и не проявил признаков перемены мнения. Эйстейн применил крайнее средство. Он попросил Тура поостеречься, чтобы не стать «своего рода директором компании Уолта Диснея».
Тур вскочил, покраснев и явно в раздражении. Директор компании «Уолт Дисней»?
Жаклин сидела тихо и слушала разговор. Теперь она решила вмешаться.
— Тур, Эйстейн прав. Ты должен к нему прислушаться. Он твой друг. Послушай его.
Эйстейн с удивлением посмотрел на нее. Жаклин, всегда поддерживающая Тура, встала на его сторону!
Слова Жаклин возымели свое действие. Мало-помалу Тур понял, что Эйстейн и правление Музея «Кон-Тики» правы. Мысли о «Мире "Кон-Тики"» были отброшены. Район вокруг «Пирамид Чакона» должен развиваться как культурный парк, а задуманный музей станет центром его деятельности.
В 1992 году Тур Хейердал и Фред. Ульсен официально оформили свои отношения посредством создания организации, которую они назвали «Фонд исследования происхождения культур», сокращенно FERCO. С помощью конференций, публикаций и выделения стипендий организация должна была способствовать продолжению исследований в ключевых областях интересов Тура Хейердала: древнее мореплавание и распространение культур. Организация получила исполнительный комитет, которому надлежало заниматься административными и экономическими делами, где Фред. Ульсен имел решающее слово, и научный комитет во главе с Туром Хейердалом. В состав научного комитета он включил, среди прочих, Дэна Сандвейса, которого знал по Тукуме, и американского археолога Дональда Райана, в просторечии Дона.
Дон был классическим почитателем Тура Хейердала. Еще в возрасте девяти лет он прочитал книгу о «Кон-Тики», получив ее в подарок на Рождество. Он нашел несколько старых досок и построил себе плот на заднем дворе. Держа в руках рулевое весло, он представлял себя Туром Хейердалом. Затем он с большим удовольствием прочитал «Аку-Аку» об экспедиции на остров Пасхи. Когда Хейердал отправился на «Ра» через Атлантику, Дон внимательно следил за путешествием по газетам. Он стал специалистом-египтологом и сам интересовался тростниковыми судами.
В 1992 году он изучал архивы Королевского географического общества в Лондоне. Однажды в дверях показался Тур Хейердал, и Дон воспользовался своим шансом. Он представился, и затем последовала получасовая беседа. Дон знал, что Тур привлекал иностранных археологов в свои экспедиции, и выразил свою готовность носить для него воду, если он предоставит ему такую возможность. Тур дал ему свою карточку.
Через два года случилось так, что Дон остался без работы. Он связался с Туром, который попросил его прилететь на Тенерифе. В последующие годы Дон через свою работу в Фонде исследования происхождения культур стал одним из ближайших коллег Тура.
Деятельность Фонда должна была финансироваться посредством доходов от культурного парка, как только он будет готов. Кристина Ульсен и Беттина Хейердал по завершении подготовительных работ были наняты в качестве руководителей проектов Фонда. Своими многолетними усилиями они добились того, что задуманный музей стал центральной частью Парка пирамид. Тур Хейердал также поручил своей дочери Мариан сделать копии доколумбовых скульптур Старого и Нового Света, чтобы использовать их в экспозициях музея.
То, что случилось на Тенерифе, стало для Тура лишь небольшой сменой деятельности. Его основная работа по-прежнему продолжалась в Тукуме. Там у него также был дом. Он с нетерпением ждал, когда сможет показать Жаклин «Каса "Кон-Тики"», и в феврале 1992 года она приехала туда в первый раз. Обстоятельства сложились так, что она находилась в Тукуме, когда Альфредо Нарваэс нашел людей-птиц в «Чистилище». Примерно в то же время, к своему ужасу, Тур обнаружил, что Жаклин незнакома с его теориями[660].
Проведя там два месяца, она захотела вернуться домой на Тенерифе. Тур поехал вместе с ней, чтобы продолжить работу в Фонде.
В субботу 20 июня они сели на самолет в Осло. Фред. Ульсен пригласил их в свой дом приемов в Видстене, к югу от Дробака, и Тур воспользовался случаем, чтобы показать Жаклин Норвегию. В следующем месяце должно было состояться заседание правления Музея «Кон-Тики», в котором Тур принимал участие в качестве почетного члена, не имеющего права голосовать. Жаклин увидела плот «Кон-Тики» и познакомилась с теорией. Во вторник они оправились в Углевику. Жаклин повстречала там лося.
В среду они снова отправились на юг, ненадолго заглянув на Всемирную выставку в Севилье, где «барьельефы из Тукуме» нашли свое место в павильоне мореплавания, о чем Тур скупо записал в альманахе.
Вернувшись на Тенерифе, Тур сразу же начал писать книгу о Тукуме. В остальном продолжались работы по созданию Парка пирамид. Чиновники-бюрократы тормозили выпуск планов регулирования. В семье Ульсен возникли разногласия после того как младший брат Фреда Петтер также захотел участвовать в проекте.
Для Петтера научная часть Парка пирамид была самой важной, и он полностью поддержал Тура в конфликте интересов с Фредом. Он был готов использовать собственные средства на археологические раскопки, чтобы установить, имелись ли связи между культурами на Африканском материке и гуанчами на Тенерифе, и если такие связи возникали, не дадут ли они ответ на вопрос о существовании трансатлантического мореплавания еще в древности, как считал Хейердал?
Однако в Парке пирамид деньгами заведовал Фред. Ульсен. Он все больше беспокоился о финансовом положении проекта. Ульсен боялся, что парк не будет зарабатывать достаточно средств, чтобы выплатить долги и в то же время поддерживать деятельность Фонда, не говоря уже о том, что сам он потеряет деньги, если парк не оправдает ожиданий. Поэтому он снова начал думать, как сделать коммерчески успешный проект.
Разногласия между братьями Ульсен привели к тому, что они начали соревноваться между собой за внимание Тура. Тур слушал их обоих. Он видел, что именно Петтер разделяет, поддерживает его взгляды. В то же время Тур чувствовал, что больше привязан к Фреду, с которым он сотрудничал дольше всего. Этот конфликт мучил Тура. Больше всего он не любил оказываться между двух огней[661]. Братьев никак не удавалось примирить, и конфликт завершился тем, что Петтер Ульсен вышел из проекта.
Все выглядело очень привлекательно, когда Тур Хейердал и Фред. Ульсен начали сотрудничество на Тенерифе. Здесь двое товарищей собирались сделать нечто увлекательное. Возможно, они прыгнули слишком высоко. У Фреда имелись свои соображения по поводу музея. Он хотел, например, устроить кинозал с 360-градусным экраном и вообще попросил дизайнеров из Лондона создать музей в современном стиле. Тур, в свою очередь, считал, что Фонд должен беречь и продолжать исследования, которым он сам уделил столько времени и сил. Привлекая к себе уважаемых ученых со всего мира, Фонд, как он надеялся, получит весомый голос в научных дебатах.
Чтобы осуществить такой проект, Тур должен был полагаться на деньги Фреда, поступали ли они из собственного кармана судовладельца или из Парка пирамид. Однако они не успели конкретизировать свои планы, как Фред. Ульсен решил, что проект экономически невыгоден, и начал тормозить дело. Тур почувствовал себя обманутым, и сотрудничество свернулось.
Тем не менее об отказе от проекта не могло быть и речи. Тур Хейердал и Фред. Ульсен оба обладали способностями осуществлять задуманное, они только должны были понять, что не все делается быстро. У Тура, между тем, имелось много других забот.
У него был Тукуме, и у него была Жаклин.
В середине лета 1992 года они снова обосновались в «Каса "Кон-Тики"». Тур ездил в поездки и инспектировал свою ферму, как он называл поля вокруг дома. Он радовался, что урожай оправдывал ожидания, и что шесть кур, две африканские овцы и ослик чувствовали себя хорошо.
Но в Тукуме по-прежнему было неспокойно. Однажды пришли вести о том, что восемь бандитов убили полицейского во время грабежа банка. Пятеро из них были убиты при попытке к бегству, троих взяли под стражу. Через несколько недель один из работников Тура упал с лошади и разбился насмерть. Церемония прощания продлилась два часа, и Тур читал над покойником молитвы.
Осенью поползли слухи про самого Тура. Говорили, что он собирается вступить в организацию «Сендеро Луминосо». Говорили также, что он привозит из Норвегии оружие[662].
Тур привык к таким вещам и не обращал на них внимания. Но с Жаклин все было иначе. Она приехала со спокойного острова Тенерифе и плохо чувствовала себя в Тукуме, ей было страшно. Однажды, когда она ходила в часовню, ей встретились двое мужчин с пистолетами. Кроме того, в бедном Тукуме не имелось привычного ей комфорта и активной, увлекательной жизни, как на Тенерифе. Она больше всего хотела вернуться обратно, но отношения с Туром были важнее.
Находка барельефа с изображением человека-птицы стала научной кульминацией, и, таким образом, Тур завершил свой проект в Тукуме. Тем не менее он не думал об окончательном прекращении работ. Тукуме стал его домом, и чтобы подчеркнуть это, он взял с собой Жаклин в Чиклайо, чтобы купить новую мебель[663].
Таким образом, жизнь не стояла на месте. Тур постоянно разъезжал и пообещал Жаклин, что никогда не будет ездить куда-либо без нее[664]. В конце октября они снова паковали вещи, путь лежал сначала в Гавану, где Тур должен был принять участие в праздновании 500-летнего юбилея Колумба и получить титул почетного доктора Университета Фиделя Кастро. Оттуда они должны были отправиться на Тенерифе и в Парк пирамид. К большому разочарованию, дела с Парком пирамид продвинулись незначительно, и разгневанный Тур написал в своем дневнике: «КАТАСТРОФА!», прежде чем через пару дней отправиться дальше в Лондон. Престижное Королевское географическое общество попросило его выступить с докладом о раскопках в Тукуме. Они также нашли время, чтобы навестить мать Жаклин, которая жила в Париже и с которой Тур очень хотел познакомиться.
Семейный визит состоялся также на Рождество. Тур взял Жаклин с собой в Осло, и 22 декабря был накрыт стол у Мариан. Она пригласила на праздник и свою мать Ивонн, которую представили новой женщине в жизни Тура. Ивонн знала, что Жаклин не виновата в ее разрыве с Туром, и вела себя, как обычно, очень дружелюбно. Обе женщины быстро нашли общий язык и с удовольствием проводили время в обществе друг друга[665].
Канун Рождества Жаклин и Тур отпраздновали в Лиллехаммере, где супруга Тура-младшего Грете подавала куропаток, самое любимое блюдо Тура.
Затем Жаклин и Тур навестили своих родственников во Франции и в Норвегии, как обычно помолвленные делают перед свадьбой. Правда, они не были помолвлены. Тур даже и не думал об этом. Он был женат дважды и задолго до того, как встретил Жаклин, искренне поклялся себе, что больше никогда не женится[666].
Однако Жаклин считала иначе. Она была католичкой и не хотела жить в грехе[667]. Тем не менее время еще не пришло, и она не хотела пока заводить об этом разговор. Были другие вопросы, требовавшие решения. Забытый Богом Тукуме начал действовать ей на нервы, и Жаклин пришлось дать Туру понять, что здесь жить невозможно. Но чтобы увезти его, нужно было найти что-то более привлекательное. Для нее таким местом являлся Тенерифе, где надо было только найти подходящее жилье, лучше всего в Гуимаре, рядом с Парком пирамид.
В довершение всего ей на помощь пришел Музей «Кон-Тики». С начала проекта в 1988 году Музей ассигновал на работы в Тукуме «миллионы крон»[668], и правление считало, что пришло время его сворачивать. На 1993 год было принято решение «об ограничении работ в Тукуме»[669], и, таким образом, подведена итоговая черта.
Осенью 1993 года, вскоре после конференции «Свидание с Рапа-Нуи» в Вайоминге, Тур сам поставил точку в книге «Пирамиды Тукуме», где он описал впечатления от пяти лет работы в пыльном городке на равнине между Тихим океаном и Андами. Книга была выдержана в научно-популярном стиле, и он назвал ее «предварительным отчетом об археологических раскопках в Тукуме». Так оно и вышло, поскольку через два года вышло англоязычное, более глубокое научное издание в соавторстве с Дэном Сандвейсом и Альфредо Нарваэсом.
С выходом норвежского издания затихла работа в «Чистилище», археологические инструменты были отложены. Тур психологически завершил проект, и Жаклин оказалась близка к своей цели.
Тем не менее еще потребовалось время. Только спустя полгода, летом 1995-го, после серьезного ремонта, Тур и Жаклин смогли въехать в свой новый дом на Тенерифе. Благодаря займу у Фред. Ульсена они купили красивый старинный дом с садом в самом сердце Гуимара. Сад походил на парк, с красивыми кустарниками, цветами и величественными деревьями. Тур снова оказался в более умеренном климате. Таким образом, из Колла-Микьери через Тукуме была проведена линия в Гуимар. Он никогда не рассматривал для себя возможность вернуться в Норвегию и снова поселиться там. В молодые годы его привлекали снежные равнины, ничто не могло сравниться с путешествиями в голубые дали в зимнем одеянии. Но после «Кон-Тики» он открыл для себя более теплые места, и теперь, в старости, он уже больше не мог выносить суровый климат своей родины.
Жаклин и Тур еще больше сблизились на Тенерифе. Те, кто знал их, говорили о том, как они влюблены друг в друга. Прошел год. В июле 1996 года Тур позвонил Туру-младшему в Лиллехаммер. Отец попросил сына найти бумаги, доказывающие, что он развелся с Ивонн. Тур сдался. В возрасте восьмидесяти двух лет он согласился жениться на Жаклин, которая была младше его на восемнадцать лет. Его обещание самому себе больше никогда не жениться уже не являлось препятствием для любви. Однако он дал согласие и по практическим соображениям. Он и Жаклин много путешествовали. Они встречались с высокопоставленными лицами во многих странах. Наконец, Тур устал представлять Жаклин как свою подругу. Ему захотелось сказать «моя жена»[670].
Тур не любил ни церковь, ни церковные обряды[671]. Когда он женился на Лив, венчание произошло в доме ее родителей в Бревике. Брак с Ивонн был заключен в конторе шерифа Санта-Фе. Для католички Жаклин такая светскость была немыслимой. На этот раз обходного пути не было. Она хотела предстать невестой перед алтарем в церкви и дать свое согласие перед священником.
Приготовления осуществлялись в строжайшей тайне. Венчание предполагалось провести скромно, в церкви должны были присутствовать только будущие супруги, пара свидетелей и священник. Всемирно знаменитый Тур Хейердал хотел укрыться от надоедливых папарацци. Поэтому выбор священника был не случайным. Также не случайным оказался и выбор церкви.
Жаклин написала отцу Луи, священнику, который пять лет назад рассказал ей о петроглифах в Западной Сахаре. Он с радостью согласился повенчать их, и было решено, что это случится в старинном соборе Эль-Аюна. Когда испанцы ушли из Западной Сахары, католическая вера ушла вместе с ними. Только собор остался стоять как напоминание о прежней религии в сплошь исламской стране. В этом соборе, слишком удаленном от западной цивилизации, ни журналисты, ни другие любопытствующие не смогли бы их найти.
В первый день августа 1996 года Тур сидел в комнате отеля в Эль-Аюне и ждал, пока Жаклин будет готова, чтобы пойти в церковь. Но минуты шли, а она все не выходила из ванной комнаты. Он понял, что они опоздают на венчание.
Тур взял бумагу и карандаш и написал несколько строк.
«Творение или эволюция?»
«Ты веришь в Бога или в Дарвина?»[672]
Эти вопросы волновали его со времен детства в Ларвике, когда отец рассказывал ему о сотворении мира, пока они читали вечерние молитвы, а мать отвечала рассказами о теории эволюции Дарвина. Они вели борьбу за душу мальчика, эти двое, он — христианин, она — убежденная дарвинистка. Эту борьбу он впоследствии продолжил сам с собой, будучи взрослым: от Адама ли все началось или от обезьяны?
Они опоздали в церковь на полчаса. Их встретил отец Луи вместе со своим верным другом, отцом Акацио Вальбуэна. Свидетели тоже пришли, один — католик, испанский дипломат, другой — мусульманин, врач-араб. Было приятно войти в прохладный собор из горячего пекла улицы. На скамейках не было ни души.
Тур трогал два кольца в своем кармане. Они были деревянными. Он сам вырезал их. Он не любил украшения, ни на женщинах, тем более на мужчинах, но он понимал, что кольца необходимы, это была часть церемонии, так было нужно[673].
Отец Луи начал проповедь. Он говорил о любви и сотворении мира.
«Мир был создан, когда Большой взрыв запустил всю Вселенную», — сказал он. И затем, подчеркивая, он напомнил, что библейское повествование о том, что Бог создал мир за шесть дней, нельзя понимать буквально. Поскольку для Бога тысяча лет может быть одним днем, и один день — тысячей лет.
С тех пор как Жаклин и Тур видели отца Луи в последний раз, он вел свою деятельность в маленьком городке прямо на границе с соседней Мавританией. Местное сообщение через пустыню было редким, и чтобы попасть в Эль-Аюн, ему пришлось сначала лететь на Тенерифе. Оттуда он отправился дальше вместе с будущими супругами, и уже в самолете падре начал разговор об Адаме и Еве, о сотворении мира и Большом взрыве. Ссылаясь на научные данные, Тур указал на то, что Вселенная возникла в результате сильнейшего взрыва. Но, признавал он, «необходима сверхчеловеческая и сверхъестественная сила, чтобы совершить такой удачный взрыв и затем навести порядок в последующем хаосе»[674]. Иначе говоря: нет материи без духа.
Туру уже приходили в голову подобные мысли. Еще на Фату-Хиве он размышлял о том, что он называл «добрыми силами», силой, которая могла поддержать его, если он просил об этом. В другой раз он мог ссылаться на «невидимого создателя», когда дарвинизма не хватало, и ему приходилось обращаться к метафизическим объяснениям, чтобы найти ответ на вопрос, почему все стало именно так, как есть.
Говорили оба священника, отец Луи — на французском, отец Вальбуэна — на испанском. Жаклин свободно владела обоими языками, а Тур — в достаточной степени, чтобы понять большую часть сказанного. Стоя там и собираясь сочетаться браком, он удивлялся, как эти два человека, живущие в целибате, так высоко могли говорить о любви, должно быть, они нашли это не в плоти, но внутри себя самих, где они жили «свободными, как птицы».
На самом деле перед алтарем предстала необычная компания: урожденный протестант, хоть и неверующий, Тур со своей невестой-католичкой в католическом соборе в мусульманской стране, перед двумя католическими священниками, и с католиком и мусульманином в качестве свидетелей. В то же время эта картина полностью соответствовала духу Тура Хейердала, который если и был в чем-то убежден, то это в общности сквозь границы, независимо от того, были ли эти границы религиозными, этническими или политическими. Одна из его знаменитых цитат звучит следующим образом: «Границы? Я никогда их не видел, но слышал, что они существуют в сознании отдельных людей».
Наконец момент настал. Отец Луи спросил Тура Хейердала, согласен ли он взять Жаклин Бир в жены.
Да, сказал он так громко, что раздалось эхо, его голос все еще звучал, когда Жаклин ответила согласием. Они надели деревянные кольца, и все, кто принял участие в церемонии, обнялись.
Сладкие звуки. Тур встретил француженку Жаклин Бир на Тенерифе. Она стала его третьей женой
Тур и Жаклин пробыли в Эль-Аюне несколько дней, а затем вернулись на Тенерифе. Они сняли кольца, которые были всего лишь обрядовым украшением. В свадебное путешествие они не поехали, они и так много путешествовали вместе. Но как бы Тур ни был рад своему новому браку, он по-прежнему не хотел, чтобы новость о нем стала достоянием общественности.
Он довольствовался тем, что сообщил своим близким, что они с Жаклин тихо поженились. Помимо этого, он не хотел, чтобы «трубили в фанфары, поскольку мы считаем друг друга супругами уже в течение пяти лет», писал он Петтеру Ульсену[675].