— Почему именно сволочь? Сукой бы назвал. Мудаком. Извергом. Монстром, — женщина сидела уже в другой позе, задумчиво постукивая пальцами по столу. — Сволочь… сволочати, слово такое было. Это сволоченный мусор с пашни. Вообще весь. Земля, трава, коренья какие–то негодные…
— Не понимаю тебя.
— Почему «сволочь»? Ты не назвал его убийцей. Не назвал его так, чтобы выразить ужас и страх перед сделанным. Ты назвал его сволочью. Негодным, но всё–таки человеком. Почему?
— Я…
Человек опять задумался. В рассуждениях женщины определённо был смысл. Он говорил с ней особо не думая над сказанным, но сейчас и правда поймал себя на мысли, что сейчас на отца–то он…
— Может… — неуверенно начал он. — Может дело в том, что мама его любила? И что убийство не принесло ему ничего хорошего? Может в этом дело? Он… он казался мне несчастным, понимаешь? Хотя и мне было не легче. Вымещался–то он на мне.
— Вот, — кивнула женщина. — Теперь мне понятно. А что к вопросу твоему, то я тебя убивать не собираюсь. Да и ты меня тоже. Так что мы, наверное, уже лучшая пара, чем твои отец и мать. По крайней мере в этом.
— А мы пара?
Женщина улыбнулась, взяла человека за руку и поцеловала её. Старые руки человека были мягкими, с парой–тройкой мозолей того, кто изредка возится с землёй. Новые же, слепленные стариком–волком, очеловеченные мёртвой водой и оживлённые живой, были руками воина. Мощные костяшки, жёсткая кожа. Женщине было приятно целовать эти сильные ладони.
Человек не отдёргивал руки, хотя ему всё это казалось необычным. Он снова ощутил, как его естество медленно, но твёрдо вздымается.
— Я снова тебя хочу.
Женщина замурчала как кошка:
— Мр–мр!
— Как–то странно даже, понимаешь? Ещё вчера в бане с тобой из меня словно остатки сил ушли.
— Ты говорил, что чужие места тянут из тебя силы.
— Да, именно! — человек кивнул. — С момента, как отец вернулся, а точнее даже раньше, как земля умерла и сгнила, всё было чужое, вообще всё. А теперь… знаешь, я чувствую себя своим. Чувствую себя хорошо.
Человек снова невольно ощупал себя. Он снова почувствовал эти странные ощущения, от которых опять закололо в голове: тело было чужесвоё, или своёчужое — привычное и непривычное одновременно.
— Ты чего себя за живот щупаешь? — человека прервал голос женщины, которая повернулась к столу, чтобы поставить исходивший паром глиняный судок с едой.
— Да–а–а… — протянул человек. — Просто. Непривычное. Всё такое непривычное.
— Но ты чувствуешь себя своим, так? — женщина смотрела на человека пристальным взглядом чёрных глаз, тот не мог отделаться от мысли, что она знает больше, чем говорит. — А если чувствуешь своим, то это и нормально. Не забивай себе голову, говорю же. Вот, поешь лучше. Картошечка молодая, лучок, молочком запей из кувшина…
— Молоко? Там молоко? — человек мог поклясться, что всего несколько минут назад налил себе из него именно воду, но, нет, в кувшине, и в стакане, куда он налил, было молоко. Не очень жирное, но именно молоко. — Да… и правда, молоко. Видать совсем голова… ох!
Неловко улыбнувшись в ответ на серьёзное донельзя выражении лица женщины, человек быстро переложил себе из судка в тарелку немного еды. Он сам удивился тому, как быстро в нём родилось чувство дикого голода, опять же, очень непривычное, странное чувство. Словно бы раньше он был голоден совершенно иначе, по–другому. А теперь вот так. Пока он ел, женщина сидела и смотрела на него подставив руку под щёку, глядя пристальным, не совсем ласковым, но и не злым взглядом. Этот взгляд можно было назвать внимательным.
— Так всё–таки, город… хочешь пойти туда прямо сейчас? Или вообще?
Не прожевав толком, человек неуверенно улыбнулся и пожал плечами. После — проглотил то, что было во рту, и ответил:
— Вроде как. Но не сейчас. Сейчас я хочу побыть тут… Тут хорошо и уютно, я же говорил. Не думай, что я плачусь, но… То, чего у меня никогда не было. Ведь ты же не против?
— Совершенно не против. Ведь ты ещё не готов. Был бы ты готов — ничто не было бы способно тебя остановить. Тут хорошо и уютно… значит, так и будет.
— Что? Готов? Не готов? Ты о чём? — человек недоумённо отпрянул, но сзади была стена и он ударился затылком. — Ай!
— Ешь, милый.
Женщина встала из–за стола, аккуратно огибая его крупным животом. Человек смотрел на неё с любовью, как специально из телевизора, включенного в большой комнате, заиграло что–то новое про любовь.
— Я люблю тебя, милая.
— И я тебя.
Она отошла к раковине, включила воду, начала мыть посуду.
Человек продолжил есть. Он уже представлял, как он опустошает весь судок и просит добавки, он с трудом доел то, что было у него на тарелке, и больше доесть не смог. Желудок не был набит, но чувство сытости после еды оказалось крепким. Поднявшись, человек довольно огладил живот.
— Как вкусно. Спасибо тебе.
— Конечно, — женщина насыпала на тарелку порошка и яростно затёрла щёткой. — Ты может что–то ещё хочешь?
— Нет, что ты. Я сыт. Правда–правда. Я выйду на улицу, хорошо? Перекурю.
— Сама тебя об этом хотела попросить. Курить в доме — вредно для ребёнка.
Человек вышел наружу, оставив женщину в доме одну. Он вышел на крыльцо и опёрся на небольшой столб, поддерживающий навес.
Человек глубоко вдохнул свежий воздух и, отряхнув с пиджака несколько пылинок, вышел во двор.
Белый дощатый забор и зелёная трава — прекрасное сочетание. Солнце светило ярко–ярко, день выдался солнечный. Человек помотал головой, смотря по обеим от себя сторонам: справа никого не было, а вот слева в свой дворик вышел сосед, он разобрал свою ручную газонокосилку и сейчас аккуратно правил одно из лезвий, держа его на весу. Человек помахал соседу рукой, тот, увидев это, улыбнулся и махнул в ответ, а после утёр пот со лба и поглубже нахлобучил шляпу на голову.
Человек достал из переднего кармана пиджака пачку сигарет и закурил.
Из того же кармана он достал ещё и солнечные очки, надел. Жаркий денёк.
А не пора ли стричь газон? Да вроде бы нет, ещё рано. Тем не менее, человек пригнулся, чтобы посмотреть на траву, чуть ли ни щекой приник к земле, чтобы заценить её длину.
Нет, вполне достаточно.
— Милый, ты чего?
Женщина открыла дверь (из дома донеслись звуки работающего телевизора) и, опираясь руками себе в поясницу, медленно вышла на крыльцо. Её непропорциональная, разбухшая в животе фигура, казалась человеку прекраснее всех фигур на свете. Сделав пару шагов, женщина качнулась и человек, подскочив от земли, сразу бросился к ней, чтобы поддержать.
— Ну, что ты, что ты! Аккуратнее!
— Я… какая я глупая! — женщина пространно улыбнулась и глаза её закатились. — Дурно стало, представь…
Человек поднял её на руки и, распахнув дверь ногой ещё шире, занёс в дом. Прошёл через прихожую сразу в зал, где как раз стояла последняя модель телевизора — антенны блестели хромом, деревянные детали — лаком.
Присев на одно колено, человек положил жену на диван.
— Что же ты так, в такую жару… Ужас какой! Может кондиционер включить?
— Включи… — женщина прислонила лоб к рукаву лёгкого пиджака мужа и закрыла глаза.
Тот кинулся к кондиционеру и щёлкнул выключателем, медленно тот зашумел, заработал, в комнате сразу стало прохладнее.
— Спасибо…
— Не вставай, пока не станет легче.
— Мне уже полегче… Он… толкаться начал… — лицо у женщины было измученное, потное, но выражало оно радость. — Представь — толкается, я обмерла совсем.
Человека мгновенно переполнила невесть откуда взявшаяся нежность, он зарылся носом в волосы жены и поцеловал её в макушку, а после приник ухом к животу. Женщина засмеялась:
— Что ты там хочешь услышать, глупый?
— Может, что–то и услышу!
Но слышен был только шум крови, только лёгкий перестук сердца.
Человек невероятно чётко ощутил, что он счастлив.
И жизнь потекла своим чередом, быстро–быстро, очарованный магией Бабы Яги во многом из–за того, что он сам хотел очароваться, человек жил идеальной жизнью, сформированной из того, что мудрая старуха подчерпнула за годы своего существования и что поведали ей чужие кости в теле человека. Ведь принадлежали они самым разным людям. Какие–то мужчинам, какие–то женщинам, современным и не очень… старые кости, неизвестно как вообще оказавшиеся у Бабы Яги в выгребной яме, были полны старой силы, старых воспоминаний и старых понятий об уюте — домик за городом, вечный отпуск от любимой работы, беременная жена и хорошие соседи, что может быть лучше?
Человек жил. Просыпался каждое утро, стриг газон, после заводил огромную, широченную машину, блестящую твёрдой сталью изогнутых бамперов и хромовых полосок на кузове, и вёз жену гулять. В его распоряжении был целый лес, принимавший самые разные виды — стоило только пожелать. Иногда человек приезжал к озеру, где они с женой ловили рыбу и смеялись солнцу и ласковому дню. Иногда просто на лесную полянку. Порой они катались по дорогам, и никогда, никогда человек не замечал того, что топливо в машине не кончается.
Эту идиллию не изменило даже рождение девочки. Человек благодарил врачей и медсестёр, принявших роды у его любимой жены, не видя, что благодарит он старые стволы деревьев и развесистые кусты.
В идиллии не было места рутине выращивания ребёнка, поэтому, увозя жену с младенцем на руках домой, приехал туда человек уже с двумя любимыми женщинами: с черноволосой, немного постаревшей женой, и с девочкой лет четырех, такой же черноволосой, пошедшей, видимо, целиком в мать.
Смеркалось.
— Не хочу! Не хочу спать!
— Милая, у тебя глаза слипаются…
— Не хочу! — властно и мило девочка топнула ножкой. — Хочу смотреть телевизор вместе с вами!
Человек покачал головой:
— Слишком много телевизора — это вредно. Пойдём, — он хлопнул дверью машины и прошёл под навес, открыл дверь.
Девочка зашла в дом специально топая погромче, что у неё, конечно же, не вышло.