— Давайте, заводите.
Если на рынке пахло едой, а в проходе и дворе сыростью, то в подъезде воздух был холодный, ещё более влажный. Старые деревянные доски под ногами ходили ходуном, а с перил, тоже деревянных, давно стёрся лак. В подъезде человек увидел, что лестница наверх, на второй этаж, завалена старой мебелью, а почти все двери в квартиры заколочены, кроме одной, к которой и направился Герберт. Её он просто толкнул ногой и зашёл внутрь.
Когда человека ввели туда он сказал:
— Давайте туда, в клетку, я сам дальше.
Единственным, что было в этой квартире привычного человеку, оказалась прихожая, простая и понятная, с вешалкой для одежды и зеркалом. Та комната, которая должна была оказаться залом, в квартире Герберта оказалась расширенной неимоверно. Стало понятно, почему в остальных квартирах заколочены двери: Герберту они просто не требовались, ведь все квартиры объединялись в один большой этаж.
Комната эта буквально гудела от нескольких больших металлических шкафов, из которых к паре компьютеров, стоящих на старых столах, шли провода. Там были и другие столы, полные химического оборудования и реактивов, был отдельный большой стенд, разделённый на сотню, не меньше, маленьких клеток, и в каждом сидело по белой мыши.
Но основным элементом комнаты была совершенно другая клетка, расположенная в центре так, что все столы, вся обстановка комнаты строилась именно вокруг неё.
Кто–то просто не стал утруждаться и вбил толстенные, хотя и разные по фактуре, ржавые прутья со второго этажа вниз, пробив потолок, в пол этой лаборатории, приварив мощные железные петли и навесив на них дверь, тоже сваренную из таких же прутьев.
Самым же странным было то, что комната–лаборатория переливалась всеми цветами радуги, поскольку в тех оконных проёмах, которые не были заколочены, стояли цветные, витражные стёкла. Кто–то вырезал из больших витражей куски, подходящие по размерам к обычным окнам, и вставил их туда. Обрезки голов каких–то святых, имён которых человек либо не помнил, либо не знал, обрывочные картины, всё слилось в цветную мешанину.
То и была эта комната: техника, реактивы, витражи и клетка.
Именно в эту клетку и втолкнули человека, Герберт сам навесил на неё толстый амбарный замок и повернулся к охране:
— Спасибо.
Те покивали и вышли, один из охранников запнулся о толстый компьютерный кабель и ругнулся в воздух.
Человек отнёсся спокойно к своему заточению. Он походил туда и сюда по клетке, измерил её шагами (получилось семь в длину и пять в ширину) и в конце концов расположился на матрасе, положенном прямо так, на пол. От матраса пахло другими людьми.
Герберт в это время занимался своими делами. Человек не мог видеть, чем конкретно тот занимался, пока ходил по клетке, но лёжа на матрасе он мог спокойно за ним наблюдать.
В комнате, если рассматривать её внимательнее, постоянно обнаруживалось что–то новое, уж слишком она была большая и захламлённая, просто так всё и не осмотришь.
Так, со входа в комнату не была заметна небольшая тумбочка. Герберт открыл её, достал оттуда три книги с толстой тетрадью и прошёл за один из столов, тот, на котором не было компьютера.
Герберт расположился за ним и положил книги корешками к человеку. Тот смог увидеть названия, хотя и не полностью, потому что книги были старые и рваные. «Синельников Р…», «Дигесты Юстиниана»… Третья книга выделялась зелёной с золотом обложкой и какими–то узорами, которые человек не мог рассмотреть.
Выйдя из большой комнаты, Герберт вернулся назад через пару минут, неся с собой большую тарелку, полную бутербродов, и бутылку с водой.
— Хочешь? — мимоходом спросил он у человека и, не ожидая ответа, скинул ему несколько бутербродов прямо на пол.
Человек съел один. Хлеб, масло, колбаса — неплохо. Остальные четыре отложил в сторону.
Герберт же поставил всё на стол, снял пиджачок, закатал рукава рубашки и только затем позволил себе сесть. Открыв одну из книг, он погрузился в чтение, временами отвлекаясь, чтобы откусить бутерброд, хлебнуть воды или сделать выписку в тетрадь.
Человек смотрел на него почти не отрываясь.
Некоторое время поработав и опустошив тарелку, Герберт отнёс её назад. После, вернувшись и снова сев, он открыл было другую книгу, но, полистав её, отложил и откинулся на стуле.
— А–а–а-ах… — выдохнул Герберт, глядя в потолок, а потом резко посмотрел на человека. — Ну, как, интересно?
Человек отрицательно покачал головой.
— Скучно?
— Вроде бы.
— А уж мне–то как скучно…
Герберт отодвинул стул и закинул ноги на стол.
— Давай, рассказывай
— Что рассказывать–то… скажите…
— Давай уже на «ты», — Герберт говорил расслабленно и довольно, будучи спокоен и сыт.
— Хорошо, — согласился человек. — Скажи лучше, почему тут окна цветные?
— Окна?..
Герберт поднялся со стула, подошёл к витражу и постучал по нему согнутым пальцем. Глухой звук толстого стекла. Герберт пожал плечами.
— Не знаю. Мы тут работаем уже десять лет. Окна здесь всё те же, что и раньше. Никогда не думал об этом.
— Десять…
…лет?
Человек рухнул на матрас, его рука, на которую он опирался, подломилась сама собой, и в голове его образовалась форменная пустота, не было ни мыслей, ничего, лишь только стук сердца (очень спокойный) и шум дыхания.
Вдох–выдох.
Десять лет?
Вдох–выдох.
Вдох–выдох.
Где–то в момент очередного вдоха в нос человеку ударило едкое зловоние, он закашлялся и, можно сказать, пришёл в себя.
Он увидел Герберт, сидящего на корточках, и тычущего ему в нос ватку, смоченную нашатырём.
— Ты чего? — спросил Герберт.
— Десять лет… — пролопотал человек. — Я же… я же не думал, что так много… Я… казалось, только вчера из дому ушёл, сюда, чтобы еды купить…
— Какого числа ты ушёл из дома? — снова спросил Герберт, уже пересевший на стул. — Где твой дом? Кто ты такой?
— Я…
Человек понял, что ничего не может сказать, что он не помнит ни названий городов и посёлков, ни чьих–либо имён, ничего он не помнит. Знает как куда–то дойти, но название?
Смотря на тяжёлые человековы раздумья, Герберт хмыкнул и постучал по виску.
— Мда. Ну, тогда рассказывай, как заразился.
— Чем? Чем заразился–то?
— Мда, — повторил Герберт. — Впрочем, чего уж тут удивляться, если ты имени своего не помнишь и десять лет забыл. Ладно… с чего бы начать?
И Герберт начал рассказывать про то, как над всем миром в один день просто взяла и воссияла Фиолетовая Луна, заменившая солнце. Как сгнила земля и как люди, поевшие её, а тягу к этому обнаруживали в себе многие, сходили с ума: убивали родных, близких, насиловали, творили то, что никогда не сотворили бы во вменяемом состоянии.
Один маленький город, не слишком–то и большой, полыхал от такого несколько месяцев, а что же было в большой стране, что же было со всем светом?
— Я не знаю, сколько раз мы видели ядерные грибы на горизонте… — говорил Герберт, безучастно глядя в никуда, а человек его не перебивал. — Прятались от радиоактивных дождей, потом нужно было следить за тем, что ешь, что пьёшь… Это ещё до первой стены было. Ужасное времечко.
Город остался один, и, возможно, именно отсутствие помощи извне помогло ему — остатки военных и полицейских из старого мир сумели взять в городе власть и обустроить его под себя. Поначалу даже и города не было — был лишь один большой рынок посередь старых многоэтажек. Потом заселили и их. Ещё позже построили первую стену, а потом, когда выяснилось, что любой может оказаться заражённым, и вторую.
— Я не понял что же это всё–таки за болезнь.
— Я не знаю. Я занимался этим тогда, — ответил человеку Герберт. — Занимаюсь этим сейчас. Я знаю лишь то, что можно определить заражение по дёснам, это легко.
— Серыми становятся?
Герберт кивнул.
— То есть, заражается тот, кто ест серую землю, и никого из заражённых здесь нет?
— Точно.
— А что же… — человек рассказал про танцующих людей, варивших божественный нектар из стариковых стоп
— Это… Они мирные. Ничего, кроме своего нектара, и не делают. Старик этот — их гуру, он не против. К тому же, у него стопы заново отрастают каждый раз…
— У всех заражённых отрастают конечности?
Герберт отрицательно покачал головой:
— Только у него. Можно сказать, ему особенно повезло.
С пару минут Герберт и человек ничего друг другу не говорили, потому что человек видел, что Герберт крепко о чём–то задумался и продолжать не спешит.
В конце концов именно человек нарушил молчание:
— Ну а… причина–то какая?
Герберт молча пожал плечами.
— То есть вообще ничего не известно?
— А что тут известно? Считай как угодно. Распылили деградат нация, — Герберт отогнул один палец. — Или сбросили мешок особо ядовитых клещей, — второй палец. — Или просто облучили чем–то, — третий палец. — Какая разница? Имеем то, что имеем. Тьфу! — Герберт сплюнул на пол и тут же растёр это ботинком. — Кто бы в этом ни виноват, ну, он получил то, что хотел. Мы проиграли. Если хочет — пусть приходит и забирает что от нас осталось. Блядь.
Разговор оборвался. Герберт отложил книги и тетрадь, принялся за работу. Наблюдать за этим было скучно. Человек лёг поудобнее и уснул.
Ему ничего не снилось, и проснулся он, судя по собственным ощущениям, довольно скоро — в лаборатории разговаривали.
Человек слушал не открывая глаза.
— Это что? Мне показалось, ты словно пьесу какую–то цитируешь. Или что–то из Библии…
— И то, и то — схожие вещи, актёрское мастерство нужно и там и там, — голос Герберта.
— Мне бы твою дикцию! Я аж заслушался.
— Дело не в дикции, — Герберт говорил торопливо, длинно раздражённо выдыхая. — Говори о том, что тебе нравится, и любой заслушается.
— Так если изучать всё, что нравится, то никакого времени не хватит!
Тут уже Герберт отрезал достаточно громко:
— Иван, ты чего хотел?