— Я, собственно, — у Ивана голос стал извиняющийся. — Я по поводу этого вот.
— А что он? Спит.
Человек понял, что говорят о нём.
— Спит?! Какой материал… Почему ты ещё не…
— Потому что для этого у меня есть крысы, — перебил Герберт. — А с ним я говорил. Он не помнит ни имён, ни названий, ни то, что десять лет уже прошло. В остальном — очень адекватен. Это гораздо интереснее и показательнее, чем прямо сейчас заниматься вивисекцией.
— Герберт…
— Я врач, — он снова перебил. — А не мясник.
— Герберт! Разгадка близка!
— Разгадка чего? Бери реактивы и уходи, право. У тебя вообще выходной. Что ты тут забыл?
— Да я… Странный ты человек, Герберт!
Дальше человек услышал шаги, лёгкий звон ударившихся друг о друга колб и бутылок, а затем хлопок двери.
Вздох.
Снова шаги.
Фраза:
— Ещё и эти ебоманые витражи… напомнил, блядь… какой дегенерат их поставил? Никакому свету доступа нет. Даже такому, фиолетовому.
Человек открыл глаза.
— Кто приходил?
Герберт отозвался без энтузиазма.
— Ты подслушивал?
— Скорее уж не хотел перебивать, — усмехнулся человек.
— Ну и не перебил. Просто… можно сказать ученик.
— Так ты врач?
Не отвечая на вопрос, Герберт подошёл к стенду с мышами, открыл одну из клеток и достал оттуда белую мышь.
Он закрепил её на железном подносе, мышь ничуть не сопротивлялась, насколько человек мог видеть со своего матраса.
Только тщательно закрепив каждую из лапок мыши в специальном держателе, Герберт ответил:
— Врач, химик, всего понемногу. В стране слепых и одноглазый — король.
— А кто такой… Иван, да?
— Можно сказать, ассистент… Минуточку, не отвлекай.
Герберт склонился над одним из столов, и лёжа уже стало не увидеть что там происходит, поэтому человек поднялся и приник к прутьям.
Стало видно, что Герберт взял скальпель в руки и пока что ничего не делает, просто поглаживая мышь по животику. Из–за того, что он стоял спиной, человек не мог видеть его лицо. Просто ли он стоит? Или задумался? Или ему жалко мышь?
Лёгким движением руки Герберт срезал мыши щёки, обнажив зубы и дёсны. Тонкий мышиный писк почти не был слышен. Человек молчал.
Кончиком скальпеля Герберт коснулся дёсен и хмыкнул, после этого одним лёгким движением он провёл линию от горла мыши до самого хвоста, и всё так же быстро, сделав ещё пару надрезов, обнажил её грудную клетку и брюшную полость.
Писк прекратился. Герберт сосредоточенно осматривал вскрытую мышь. Пройдя к столу за тетрадью, за той, в которую он выписывал что–то из книг, он быстро вернулся к мыши и снова начал записывать, но теперь уже порой что–то зарисовывая.
Это не длилось слишком долго. Уже минут через двадцать Герберт отложил тетрадь, вынес поднос с мышью из лаборатории, и уселся на стул, сняв латексные перчатки.
— Как видишь, этой мыши тоже не повезло, — сказал он человеку. — У неё ничего не восстановилось. Печально, да?
Человек нервно улыбнулся в ответ:
— Надеюсь, со мной не будет как с этой мышью. Не хочу, чтобы меня вскрывали.
Герберт серьёзно посмотрел на человека и ничего ему не ответил.
Так и завертелось.
Когда Иван вышел с выходных, он помог Герберту зафиксировать человека и тщательно его осмотреть, взять у него на анализы кровь и прочие естественные жидкости организма.
Им это ничуть не помогло, но человека они оба сочли инфицированным, только как–то совсем уж по–особому, и потому оставили его в лаборатории.
— Ты — первый, кто у нас тут надолго обустраивается! — сказал Иван человеку, немного смущённо улыбаясь. — Остальных мы… ну… ты понимаешь.
— Понимаю, — ответил человек.
Пятая глава
Шли дни, а мирок человека сузился до двух людей, Ивана и Герберта, и до лаборатории с цветными стёклами. Сам не зная почему, как–то особенно быстро человек потерял веру в то, что покинет её. Он и сам удивился этому, но потом решил, что так даже легче.
А потом он начал обустраиваться. Лежанка перестала казаться ему постылой, еда — противной, а ведро для оправления — мерзким. Во многом адаптироваться ему помог Герберт, который был всё так же иронично–прохладен, но его любопытство с каждым днём становилось всё больше и больше, и в ответ человеку тоже становилось любопытно узнать что–нибудь про Герберта.
— Слушай, — сказал он как–то раз, когда учёный набирал шприцем кровь из его вены, — а расскажи о том, что было в самом начале? Расскажи про всё это?
В тот раз Герберт не согласился, но потом, через несколько дней и не один десяток таких вопросов, его удалось разговорить.
— Я никогда никому не говорил об этом, — начал он, усмехнувшись, — Но я очень боялся спать в детстве…
С самого детства сон был для Герберта провалом в небытие, нырком в очень страшное, непознаваемое. В этом аспекте жизнедеятельности, а точнее в его осознании, как и в осознании многих других аспектов, он видел издевательскую иронию природы.
Так он и жил всё время до катастрофы.
Школа — университет — после этого работа в районной больнице, не раз и не два Герберт ловил себя на мысли о том, что он близок к суициду, хотя бы из чистого интереса и упрямства.
А вот тут вот взяло и случилось.
Герберт до сих пор помнил этот момент. Это случилось утром. Десятого числа того месяца, который идёт в начале года. Пост, кстати, Герберт не держал, но всё равно пытался быть умеренным, хотя бы в память о матери.
Он подошёл с чашкой чая к холодильнику, что стоял у окна в кухне, и выглянул в это самое окно, потому что стена напротив как–то странно переливалась всеми цветами радуги.
Поглядеть было на что.
Солнце, с ним что–то творилось: словно бы его затмевало тысячью затмений по очереди, но каждое из затмений лишь окрашивало его в разные. Свет пульсировал, словно билось гигантское сердце. И в определённый момент небо полыхнуло красным, солнце засветило ярче, а потом тусклее. На несколько секунд сквозь побледневшую синеву проглянула, ставшая гораздо больше обычной, огромная фиолетовая луна.
Герберт уронил чашку и потерял сознание.
А когда он очнулся — земля уже была гнилой, а солнца вовсе не было на небе.
Герберт почуял, куда ветер дует, уже тогда, когда увидел проезжающий по улице армейский КрАЗ, забитый разной техникой, а может просто в нём проснулась генетическая память. Спешно он собрал всё ценное, забил багажник машины едой и двинулся на дачу.
А город в тот момент ещё можно было назвать даже спокойным, просто иногда люди прыгали из окон, иногда делали менее или более странные вещи, да ездили туда и сюда скорые, полиция и машины с синими номерами.
Герберт с трудом сдерживался, ему хотелось вдавить газ в пол, но другие машины часто сталкивались, а Герберту такого не хотелось.
Выехав из города, он всё–таки прибавил скорости, благо дорога была почти что пустая, хотя тут и там тоже дымились машины. Луна светила с неба особенно зловеще.
В общей сложности на то, чтобы прибыть на дачу, Герберт потратил несколько часов. На то, чтобы разобрать всё привезённое в машине, ушли остатки дня. Город заполыхал тем же вечером. Герберт долго смотрел на зарево.
На следующий день он уже готовился встречать соседей. Он не очень хорошо знал их и был уверен, что они наверняка приедут. Но этого не случилось. Ни в первую неделю, ни в последующие дни. Герберт остался совсем один. Может быть, он и мог бы переживать, но у него появилось слишком много дел. Очень скоро он понял: всё, что было закопано в землю, тоже как бы сгнило, и есть это стало нельзя, хотя Герберту хотелось. Привыкший мыслить рационально, он сразу поймал себя на необъяснимом желании впиться зубами в выкопанную, даже не очищенную ещё от земли картошку. Поняв, что так быть не должно, он выкинул её подальше и отправился искать припасы в соседних домах.
В тот вечер, уставший из–за перетаскивания солений к себе, он первый раз за долгое время уснул без страха и переживаний, лёг на кровать и отключился.
В покое и благополучии Герберт жил как настоящий король, понемногу став весь посёлок воспринимать своей собственностью. Каждое утро он просыпался и обходил все дома, заглядывая в каждый. У него не было оружия, но сам процесс обхода своих владений доставлял ему удовольствие. После обхода — завтрак, после завтрака — поиск новой еды, Герберт аккуратно исследовал территорию на своих двоих, и держался подальше от большой трассы. Как–то раз, увидев издали компанию людей, идущих из города куда–то в сторону, Герберт внимательно следил за ними пару часов, но ни словом ни делом не дал понять, что он рядом.
Спокойная жизнь Герберта закончилась, когда к нему приехали.
Это произошло в один из дней, ближе к обеду, когда Герберт лежал на крыше своей дачи и читал «Божественную комедию» (ему нравилось содержание, хотя слог он считал тяжеловесным и архаичным). Он ещё издали увидел едущую по просёлочной дороге машину и сразу вспомнил, что это машина Ивана, поэтому не стал прятаться и спустился вниз, спокойно сложив руки с книгой на груди.
Герберт слышал, как машина остановилась за забором, как её двигатель заглох, как хлопнула дверь. В железные ворота застучали.
— Иван? — спросил Герберт, подойдя к ним.
— Да–да! Открывай!
Герберт открыл, Иван бросился к нему, Герберт всё так же стоял, сложив руки.
— Ты живой! Я просто… не думал… — Иван протянул руку, Герберт её пожал. — Я уж думал, что ты не выжил! Полгода ни слова…
— Я уехал ещё в самом начале.
— Уехал?
Иван оглянулся, не видя машину Герберта, которую тот давно отогнал в удобный соседский гараж, слив бензин и сняв аккумулятор для сохранности.
— Так… так как ты тут?
Герберт пригласил Ивана в дом и всё ему рассказал. Иван в ответ поведал о том, что происходило в городе.
И, по словам Ивана, всё шло на лад. Несмотря на отсутствие связи с правительством и на то, что треть населения сошла с ума, всё удалось взять под контроль. Вооружённые люди в чёрной спецодежде наводнили город и очень быстро подчинили его себе.