Человек молча поднялся и подошёл ближе к той стороне клетки, возле которой сидел Герберт:
— Но ведь город живёт хорошо. Люди вокруг города живут хорошо, торговать сюда ездят. Разве это плохо?
— Это не жизнь… — вздохнул Герберт. — Ты этого не поймёшь. Это не жизнь.
— Ты так говоришь, словно уверен, что есть другие города, другая жизнь вне…
Договорить человеку не удалось:
— Конечно, есть! Раз выжили мы, то почему не мог выжить кто–то ещё?! Должны! Обязаны были выжить!
— Разве обязаны? — спокойно ответил человек. — По–моему, ты рассуждаешь так, словно они обязаны не просто так, а конкретно тебе. А они не обязаны. Никто не обязан. И это не только городов и людей касается.
Герберт, снова красный, смог выдавить из себя лишь:
— Что?!
— Да. Нормальность, ты который раз про неё говоришь. Почему ты считаешь, что настоящая нормальность должна быть такой, какой хочется тебе? Как–то раз ты смеялся надо мной и говорил, что, может быть, это ты ненормален. Может быть, ты в самом деле ненормален, а?
— Я не пью бульон из человечьих стоп и грязи!!
— А может быть, это и есть нормальность? Мир изменился.
Ответить Герберт не удосужился, не мог или не хотел — трудно сказать. После слов человека он молча смотрел в одну точку тридцать секунд, а может, даже больше, и лишь потом ответил очень тихо, почти шепотом:
— Изменился? Если и так, то скакнул назад. Это словно… словно бы это какое–то средневековье. Феодализм. Мелкий феодализм. Мэр — феодал, который управляет городом со своим верными тёмными рыцарями…
Договаривал Герберт уже у стола, грустно разбирая бумаги:
— Говоришь, мир изменился? Это для тебя он изменился. У меня всё так же и даже хуже. Работа. Начальство. Мэр требует с меня лекарство, что я могу сделать? Нет никакого лекарства и не будет, а срок поджимает. Трудно в таких условиях принимать чужую нормальность.
— Но ведь…
— Вот тебе и «но ведь», — Герберт грустно усмехнулся. — Скажем так, у нашего мэра против меня пунктик. Такие, как я, и тараканы, слишком много плохого ему сделали, наверное.
— Такие, как ты?
Герберт махнул рукой:
— Забей… Ладно. Я тебя понял, это главное. Кто знает, может ты и прав… Может быть и… А… — он не договорил.
— Да погоди ты. В чём прав–то? Если я сказал что–то, что тебя обидело, то извини, правда!
— Меня ничего не обидело. Просто… — Герберт тяжело вздохнул. — Хочешь послушать ещё? Про меня, про город, про мэра… про вот это вот всё.
Человек, подумав, ответил:
— Да, — сказал он. — Хочу.
…Герберт не думал, что сентиментален, но он понял, что ошибался. Он в полной мере ощутил это, проснувшись в свой день рождения и первым делом подумав о песне «Я куплю тебе дом».
Странно.
Воспоминания об этой песне у Герберта были только из молодости, такие часто слушала его мать, сам всегда относился к шансону с лёгким презрением, но сейчас…
У ванного зеркала, умываясь, Герберт повертелся во все стороны. Отвисший живот, грудь тоже отвисшая. Это и называется вхождением в старость? Сорок шесть лет — самое время, чтобы начинать привыкать. Никаких эмоций у Герберта не было, ни по поводу старости, ни по поводу своего дня рождения, лишь только крутилась эта навязчивая строчка из припева:
— А белый ле–е–ебедь на пруду–у–у… — оказывается, он её ещё и напевал.
Странно.
Ещё этот дождь… Герберт не мог припомнить, шёл ли с момента его возвращения в городе дождь, и это его злило даже больше, чем то, что он не смог найти зонт и шёл под дождём просто так.
— О… Герберт… — сказал Иван, уже ждавший его у мэрии. Конечно же сухой и с зонтом. — А ты…
— Да, нет зонта. Ну, что? Идём?
— Он занят пока…
Герберт достал пачку сигарет и досадливо крякнул: промокла. Неприятно. Сигарет больше не выпускали, и цена на оставшиеся росла буквально на глазах.
Иван хихикнул.
— Не смешно.
— Извини… — Иван съёжился, словно прячась от капель дождя. — Да не бойся ты, всё в порядке будет…
— Я и не боюсь, — хмуро ответил Герберт. — Вот ещё… Лекарства нет. И не будет.
Ответить Иван не захотел, лишь коротко вздохнув.
Дальше стояли молча.
В глубине души Герберт надеялся, что Иван вспомнит о его дне рождения, ведь до всей этой свистопляски с заражением он знал эту дату, но нет. Герберт косо поглядывал на коллегу, но понять его мыслей не мог. Тот стоял, совершенно как обычно, в мыслях о чём–то своём.
Из мэрии вышло несколько людей в чёрной униформе.
— Всё, пойдём.
Герберт зашёл вслед за Иваном. Их пропустили сразу же, без обыска, охрана всё в той же чёрной униформе вообще не обращала внимания на двух учёных.
В кабинете мэра, как называл себя Феоктистов, всё было точно так же, как и в первую встречу, разве что теперь Герберт заметил, что глаза у мэра очень светлые, что в них светится ум, но всё это подёрнуто какой–то ленью.
— А… явились… ну, садись, рассказывай давай, почему сроки валишь, почему не работаешь…
Иван сел на стул первым и кивнул Герберту как–то слишком радостно, тот сел быстро, плюхнувшись, упав на стул.
— В смысле «не работаешь»? — переспросил Герберт
— В прямом, — отрезал Феокистов, легко хлопнув по столу. — Че думаешь, я тупой что ли? Если нихуя не понимаю в этих ваших бумажках, то че, можно наёбывать меня? Не–е–е… — мэр рявкнул. — Где лекарство?!!
— К…какое… — Герберт опешил, на него уже давно никто не кричал.
А мэр продолжал, не вставая со стула он перегнулся через стол, насколько мог, и брызгал слюной:
— Ты знаешь сколько я в твою лабораторию вгрохал, чмо?!! Думаешь просто так можно наёбывать меня, а?!!
Он сжал в кулаке лежащие рядом с ним бумаги, смял их и швырнул прямо Герберту в лицо, тот никак не отреагировал. Густо исписанные листы ударились ему в очки и упали на колени.
— Читай!!
Учёный молча развернул бумаги. Отчёты… отчёты… отчёты… все составленные Иваном, написанные его аккуратным почерком, все с чётко проставленными датами, и чем ближе становилась дата, тем неприятнее были описания.
За время этого краткого затишья Герберт пришёл в себя и успокоился. Быстро стрельнув глазами над листом, он увидел, что мэр смотрит на него злобно, но как–то вымученно–злобно, надуманно–злобно, а Иван — тот утирал пот со лба. Герберту почему–то невыразимо полегчало. Прочистив горло он начал читать вслух выдержку из последнего отчёта:
— «…имею все основания думать, что мой коллега намеренно саботирует разработку проекта. Я неоднократно наблюдал с его стороны пренебрежительное отношение к работе. Кроме того, уже неоднократно он намеренно отказывается провести вивисекцию объекта Альфа, который…», — Герберт запнулся и еле–еле сдержал хохот, прыснув со смеху.
— Что?! Чего ржёшь?!!
— Ваня, — учёный обратился к Ивану вкрадчивым тоном, не обращая внимания на мэра. — Слишком много канцелярита. Плохо. Хотя, да, старание одобряю.
— Г…Герберт, ты… ты неправ!
— Конечно неправ.
Мэр взмахнул рукой:
— Заткнись, лепила! Почему не вскрываешь этого…
— Потому что это не поможет. К тому же, он адекватный. Он не ведёт себя так, как эти сумасшедшие из внешнего кольца. Просто беседуя с ним, анализируя его поведение, ответы, мы можем очень многое узнать об этой болезни!
— Не пойдёт, — мэр покачал головой. — Лекарство нужно.
— Да невозможно его сделать! — Герберт снова завёлся, встал, лицо у него раскраснелось, он заходил по комнате. — А если и возможно, то… нам нужно больше людей, больше оборудования! Вам нужно послать кого–то искать другие города, может, там есть врачи, может, они уже сделали лекарство!
Феоктистов не отвечал, смотря прищурившись и потирая пальцами седую щетину, слушая Герберта, он немного склонил голову набок, и у учёного невольно возникла какая–то симпатия к этому человеку. Ему показалось, что тот на самом деле пытается его понять.
— Ваня говорит, что можно сделать, — мэр, впрочем, тут же развеял весь эффект. — Ну?!
Иван тут же принялся лопотать:
— Ну–у–у… понимаете, если мы… — он замолчал, нервно сглотнув. — Если мы очень постараемся, то я уверен…
— Вот видишь? Ты–то вообще кто там, лаборант, да? А Ваня — врач. Вот и делай то, что он говорит.
Герберт вздохнул:
— Вы ничего не понимаете в моей работе и туда лезете.
— Ай… — Феоктистов поморщился. — Чего там понимать… знаю я вас всех. Я ниче не знаю, думаешь, можно меня наёбывать? А вот хуй. Давайте, короче… — он замахал руками, учёные двинулись к двери. — Давайте, уходи. И чтобы через месяц что–нибудь сообразил. Боже, пять минут с тобой общаюсь и уже заебался. Какой же ты нудный, одно слово — жидяра. Правильно мне про тебя Ваня ещё в самом начале говорил…
Услышать это Герберт совершенно не был удивлён. Дверь за его спиной закрылась, он и Иван стояли в небольшом коридоре с гранитным полом, типичная советская планировка. Герберт посмотрел на Ивана и хищно улыбнулся:
— Говорил про меня в самом начале?.. Отлично, отлично, Ваня.
— Я… я не понимаю…
— Ну, чего же ты. Мне всё стало понятно, — Герберту в самом деле стало. — Использовал старого друга как козла отпущения, да? Устроился на хлебном местечке, на удобной синекуре, а если спросят за результат — все шишки посыплются на меня. Что же, спасибо, Иван, спасибо тебе. Я очень тебе благодарен за такой подарок на мой день рождения.
В ответ Иван если и хотел что–то сказать, то не стал, побледнев ещё сильнее, пот с него лил ручьём, на рубашке образовались мокрые пятна. Оно и понятно, Герберт знал, что, несмотря на лишний вес, ростом и статью он не обижен. Иван был ниже его на полторы головы.
— Ты… ты…
— Пошёл на хуй.
Герберт плюнул Ивану в лицо, развернулся и вышел из мэрии. На сей раз дождь успокаивал.
Не помогла работа в лаборатории (хотя когда она помогала–то?), не помог разговор с взятым в заточение человеком (серьёзно, «объект Альфа»?!), ничего не помогало. Дискомфорт, начавшийся ещё с утра, не пропадал, лишь становился сильнее. Из–за этого Герберт не мог работать. В лаборатории, стоя перед клеткой с крысами, зная, что ему нужно делать хотя бы что–то, хотя бы имитировать деятельность, но он не мог заставить себя снова резать этих крыс. Не из–за жалости, из–за бесполезности.