Бесполезно.
Всё бесполезно.
Зачем, зачем это всё?
— Зачем это всё…
Герберт понял, что сказал это вслух, и обернулся, чтобы посмотреть, не услышал ли его человек в клетке.
Тот, похоже, услышал.
А белый лебедь на пруду-у…
С самого первого дня, как Герберт увидел этого человека, он не мог понять, что у него на душе. Или в голове, если души нет. Герберт всегда опасался, а чего этот сумасшедший сейчас выкинет? Сейчас его, сумасшедшего, взгляд оставался таким же загадочным, но в нём точно не было злости или чего–то плохого, негативного.
У него тоже были светлые глаза, как у мэра, но полнились они лишь простотой и ничем большим. Не простотой глупца, какой–то иной простотой.
Герберт очень чётко ощутил, что этот человек — он что–то понимает в этом новом мире. А он, неглупый, опытный врач, ничего в этом новом мире не понимает. И, несмотря на это непонимание, человек не смеётся, а просто… Просто.
Простота, только простота и ничего больше.
— А ведь у меня день рождения сегодня, — сказал Герберт.
— Сколько тебе лет? — ответил человек.
— Сорок шесть. Много, да?
— По–моему, ты выглядишь гораздо моложе.
Моложе? Легче от этих мыслей Герберту не стало. Не меняя выражения лица он повернулся назад к своему столу и обхватил голову ладонями и, постояв так пару минут, накинул пиджак, который вешал сушиться, и ушёл.
Герберт не любил гулять, но впервые за долгое время ему хотелось сделать хоть что–то, чтобы ушли из головы эти мысли про мать, про день рождения, про эту песню…
Песня, эта песня.
Остановился Герберт только перед воротами во внешнее кольцо. Он смотрел на проходящих людей, пытался заглянуть им в глаза, чтобы высмотреть в них то же простое, что было в глазах у человека в клетке, но он не мог этого сделать. Люди прятали глаза. А если не прятали, то читались в них слишком простые мысли.
А белый леб…
— Хватит… хватит…
Снова схватившись за голову, Герберт пошёл во внешнее кольцо. С его пропуском пройти туда и назад для него не составило бы труда. Там вроде бы продавали спирт. Гулять так гулять.
На следующий день, первый раз за всё время, что человек был заперт в клетке, первым в лабораторию пришёл не Герберт, а Иван. Входная дверь дёрнулась, а потом открылся замок, и учёный просунул туда голову:
— А… Герберт?
— Вчера здесь был, ушёл. У него же день рождения был.
— Да? Он тебе сказал? — глаза Ивана удивлённо расширились. — Да, день рождения… сорок шесть… Мы с ним вчера… поссорились немного. Я немного волнуюсь.
— Да вернётся. День рождения же, отмечал, может…
— Мне лучше знать! Я его друг и я волнуюсь!
В ответ человек лишь молча откинулся на матрас.
Герберта не было ещё довольно долго. Иван успел закончить со всеми бумагами и занимался вскрытием крысы, когда его коллега наконец появился. Слышно это стало по запаху: Герберт только появился в дверях, а перегаром пахнуло сразу до клетки.
— Ваня! Ваня! — Герберт пошатывался и улыбался
Иван подошёл к нему и сморщился от запаха, Герберт прикрыл рот рукой:
— Ваня, я… я понял, Ваня, я понял! Я понял, как всё разрешить! Как вылечить!
— Что? Ты… ты что, пьян?
— Да, пьян, но это неважно! Понимаешь, я вчера пошёл, напился и… понял, я понял!
Герберт подскочил к Ивану и обнял его и даже поцеловал в щёку, Иван стоял не двигаясь, столбом, как парализованный, а Герберт прошептал так, что услышал даже человек в клетке:
— Мы… сделаем… вакцину! Сечёшь? Вак–ци–ну!
— Но ты же говорил…
— Ошибался я, тьфу! Я вчера это понял! Выпил, отрубился, а потом просыпаюсь — голова ясная–ясная! Вон оно что, вот оно что!
Всё так же качаясь и шатаясь, Герберт вышел из комнаты, загремел тарелками, заплескал водой там, вне лаборатории, и вернулся уже мокрый, умытый.
— Он дал нам месяц, да? Нам хватит… не знаю, месяц это много! Времени хватит! Но мне нужна твоя помощь… — Герберт ткнул пальцем в человека. — Нужно, чтобы ты взял у него кровь. Ты знаешь где шприцы.
Иван пошёл к шкафу со шприцами. Герберт посмотрел на человека и довольно улыбнулся:
— Как же я рад!
Шестая глава
И дальше была работа, почти две недели учёный был очень, очень занят. Человек не ожидал такого от Герберта, которого привык видеть в ленивом, безразличном состоянии. Но тот и правда трудился так, будто бы от этого зависело что–то очень для него важное.
В лаборатории появились новые приборы, за которыми Герберт и работал, наполняя огромную бутыль прозрачного тёмного стекла какой–то жидкостью, похожей на воду, но более вязкую.
Времени это занимало много.
В один день человек поинтересовался, что же это в бутылке такое. Время было вечернее, Иван уже ушёл, а Герберт продолжал работать, поэтому человек и решился заговорить. К тому моменту они с Гербертом уже давно не говорили подолгу, как делали раньше.
Поэтому человек не удивился, когда Герберт, улыбнувшись, ответил, смотря куда–то в сторону цветных витражей:
— Знаешь, а ведь я понял… — сказал учёный. — Сколько перья в зад не тыкай — цыплёнком–то не станешь. К тому же, и правда…
— Ты сейчас вообще о чём? — спросил человек в ответ.
Но Герберт лишь досадливо повёл плечами и продолжил говорить о своём:
— Это понимание достигло меня вчера, понимаешь? Я подумал, а что я, собственно, пытаюсь сделать? За что я держусь, и зачем, когда это никому не нужно…
Он глухо засмеялся, и в лёгком полумраке этот смех прозвучал немного зловеще, и тем неожиданнее было то, что Герберт внезапно предложил, указав на ту самую бутылку:
— Сладенького хочешь?
Человек удивлённо ответил:
— Прости?
— Сладкое. Безвредно. Могу налить тебе немного, хочешь?
— А это не вредно?
— Ни капельки. Только пронесёт, если много выпьешь, но много я тебе не дам.
— Ну, ладно…
Взяв стакан и подойдя к бутылке, Герберт аккуратно открыл её, наклонил, и налил чуть–чуть в стакан. Отхлебнул из него сам и довольно прищурился:
— Сладко… какая ирония! Кто бы мог подумать!
Отнёс стакан человеку, тот медленно выпил вязковатую, тёплую жидкость, которая, тем не менее, правда была сладкой.
Не так, чтобы особенно приятно, но сладкого человек не ел уже очень давно, а поэтому ему понравилось.
— А что это такое?
— Основа моей будущей вакцины… — Герберт поморщился. — Не будем об этом, прошу. Вкусно?
— Сладко.
Герберт улыбнулся:
— Сладко! Последний раз я так… я делился с друзьями чем–то таким давно, в детстве. Моя семья жила в бедном районе, но каждое воскресенье бабушка пекла что–то сладкое. Чаще всего земелах, но иногда оменташен, пончики, — учёный мечтательно вздохнул. — Каждый раз она давала мне несколько штук, чтобы я поделился с друзьями. Они тоже выносили сладости от своих родителей. Мы собирались вместе и ели. Куда всё это делось? Почему этого больше нет?
Губы человека тронула робкая улыбка:
— Я даже и не знаю что такое оменташен… Это вкусно?
— О, конечно! Печенье с начинкой. Гораздо вкуснее, чем вот это вот, — Герберт стукнул стаканом по прутьям клетки. — Как случилось, что всё оказалось так, как оказалось?
— Ты лучше знаешь. Какое–то оружие массового поражения, нет?
— Всё началось задолго, задолго до этого невнятного конца света. А я и не заметил. Ты не замечал? Не отвечай, я спорить готов, что никто этого не замечал… Конец света? Было бы чему кончаться… Может, он и должен был произойти?
Человек ничего не отвечал, а Герберту только того и надо было, он говорил и говорил:
— Может, и в самом деле норма то, что происходит, а не то, как хочется, чтобы было, нам?
И дальше он молчал так долго, что не ответить было невозможно.
— Норма — глупое понятие, — сказал, человек, хорошенько подумав за время этого молчания. — Я не думаю, что оно вообще нужно, эта норма…
— Сколько тебе лет? — внезапно спросил Герберт
— Я не знаю, — ответил человек. — Но я был младше тебя, когда всё началось, это уж точно.
— Тогда я тебе немного завидую, ведь многие вещи ты понял гораздо раньше меня.
— Про норму–то?
Герберт кивнул.
Человек ответил:
— Мне кажется, это очевидно. Нечего тут понимать. Точно так же очевидно, как то, что раз уж ты угостил меня сладким, то я теперь твой друг, да?
Учёный отступил на шаг от клетки и громко расхохотался, откинув голову, подняв лицо к потолку. Человек улыбнулся, но немного вяло, потому что он не мог понять над чем смеётся Герберт.
Тот, впрочем, скоро сказал ему сам, как отсмеялся:
— В какой–то мере, да, в какой–то мере. Ты мой друг, и правда. Может быть даже единственный в этом городе…
— Так может быть отпустишь меня? Я… — то, что было дальше, человеку далось не так–то легко. — Я домой хочу, правда.
— Не волнуйся. Отпущу. Моё лекарство уже почти закончено.
— Так что же, ты вылечишь меня?
Герберт ласково улыбнулся, глядя на человека, тому показалось, словно учёный хочет к нему потянуться.
— Глупый, — сказал Герберт, — Тебя как раз–таки лечить не надо. Я вылечу всех остальных.
Дальше он заговорил быстро, будто опасаясь, что человек будет его перебивать:
— Вот ты мне скажи лучше, а что такое Город?
— Так это же просто. Место, куда я пришёл, чтобы достать еды. Уйти от отца хоть ненадолго.
— И в самом деле просто…
— Для меня просто, — повторил человек. — А для тебя? С чего ты вообще об этом задумался?
— Если бы я знал. После дня рождения много в моей жизни пошло наперекосяк во многих смыслах. И вот этот вопрос… что же для меня город? Что я бы сделал с ним, если бы мог?
Человек спросил:
— Что–то негативное?
Герберт махнул рукой:
— Ты что!
— Позитивное?
— Тоже как–то не хочется, знаешь.
— Ты же только недавно говорил, что хотел бы, чтобы… — человек приложил руку ко лбу, вспоминая. — Чтобы послать разведчиков, найти другие города… если бы ты мог,