Турбо Райдер тут же уселся рядом, на водительское сиденье.
— Готов?
— Едем уже…
И машина тут же завелась, Турбо Райдер вдавил газ на холостых и молниеносно переключил передачу. Человека вжало в кресло от того, как быстро машина набрала скорость.
Она неслась прямо по рельсам, свет фар освещал всё вокруг так ярко, что это было на грани невыносимости, но, всё же, только на грани.
— Какой длинный тоннель… — произнёс человек, глядя в окно на мелькающие бетонные плиты.
— Ага, — ответил Турбо Райдер, аккуратными движениями вращающий руль. — Только человек мог такое построить.
— Только человек…
Человек поёрзал, устраиваясь поудобнее. Однообразное мелькание убаюкивало. Но Турбо Райдер не дал ему уснуть, спросив:
— Так что, тебя прямо к отцу везти, да?
Человек быстро ответил:
— Нет.
— Тогда, что же? — удивился Турбо Райдер. — Может просто за Город?
— Нет, — снова ответил человек.
— Так куда же тебя везти–то?
— В Город, на площадь. Я хочу… кое–что сказать Герберту.
— Ты с ума сошёл? Этот твой Герберт — страшный человек, ты же это знаешь.
Человек покачал головой:
— С тобой я боролся. Вряд ли он сильнее.
Турбо Райдер улыбнулся и сильнее вдавил педаль газа в пол, машина взревела особенно громко и понеслась с особенно дикой скоростью.
Человек уснул. Ему ничего не снилось.
Проснулся он уже на площади, почему–то стоящим на ногах, удивительно отдохнувшим. Поначалу он не сразу пришёл в себя, и долго пытался понять, как же он сюда попал, но после, с трудом сосредоточившись, вспомнил и тоннель, и гуру, и Турбо Райдера.
Человек стоял у стены одного из домов, опираясь на неё. Площадь была пуста. В центре её стояла мэрия, изменившаяся до неузнаваемости. Теперь это здание не выглядело развалинами, скорее уж наоборот — среди всех зданий города оно казалось самым целым. На его стенах появился ранее там не бывший золотистый орнамент, закорючистый, но кое–где с прямыми линиями…
— …что бы он мог значить?
Человек двинулся от стены вперёд. Нога, куда ударил Турбо Райдер, слушалась плохо. Человек хромал. Он знал, что Герберт уже наверняка в курсе. Человеку и не требовалось далеко идти.
Он не успел сделать и десятка шагов, когда мэрия, словно на резиновом, гибком стержне, повернулась, именно к нему, а потом, согнувшись, опустилась, оставляя верхнюю площадку, четвёртый этаж, недвижимым.
Все ближе и ближе к человеку приближался Герберт, с мокрым лбом, усталый, сидящий на кресле обмякши, но глаза, глаза его горели.
— Ты… прошептал он, когда мэрия опустилась до самой площади. — Ты, ты пришёл, ты пришёл ко мне, ты вернулся, я… я…
Упорно хромая вперёд, человек вскочил на этаж, и подошёл к Герберту, ничего не говоря, он встал напротив него.
— И как раньше можно было этого не видеть? — задумчиво произнёс человек
— Что? — Герберт неуверенно качнул головой. — Ты что? Я не понимаю.
— Да нет, ничего… — отмахнулся человек. — Вставай.
— Зачем?
— Я сказал — вставай.
Герберт начал злиться приказному тону.
— Я не понял, ты чего хочешь?!
Человек не стал более разговаривать. Обеими руками он схватил Герберта за воротник рубашки и сдёрнул его с кресла, с силой вышвырнув прямо на площадь.
Герберт с шумом ударился и покатился по брусчатке. Город вздрогнул.
Хромая, припадая на левую сторону, человек подошёл к Герберту и, снова схватив его за воротник, поднял с земли.
Тот не реагировал.
— Ты что делаешь? За что?!
— Какая же ты… мразь…
— Да пойми же ты! Это же всё было… это всё было ради тебя! Да ради тебя же!
— Ради меня? — человек глухо хмыкнул и усмехнулся. — Ради меня ты убил Феоктистова, кучу его людей? Ради меня ты убил гуру и кучу его людей? Ты сделал это, чтобы управлять Городом. Хватит врать.
Размахнувшись, человек смазал Герберту кулаком по лицо, но удар вышел плохим, Герберт даже не отдёрнулся.
— Это правда было ради тебя… — повторил он. — Я же… я же просто…
— Хватит врать.
Человек встряхнул Герберта, как тяжёлый мешок, и сильнее сжал кулаки на воротнике его одежды.
— Ты откроешь мне ворота, и я уйду. И всё. Оставайся в своём городе, со своими людьми, и живи тут. Ты — ничем не лучше Феоктистова, ничем не лучше гуру. Ты точно такой же. Даже хуже.
— Да почему же?!
— Строил из себя дохуя.
И теперь уже человек ударил по–настоящему, а после швырнул Герберта к мэрии.
— Ползи к своей табуретке.
Человек сплюнул на землю и, повернувшись, уверенно похромал туда, где раньше были ворота внешнего города, но теперь там их не было.
Герберт лежал, не двигаясь, осознавая.
Сначала у него внутри было пусто–пусто, а потом что–то родилось, и это были странное горе, странная злость, странная печаль. Но самым большим, самым ярким чувством была странная, страшная ненависть.
Герберт ясно увидел, что человек его никогда не поймёт, потому что не хочет понимать.
С трудом поднявшись на руке, Герберт закричал:
— Ну и уёбывай! Проваливай из моего города, пока можешь! Уходи, иначе я… я… беги!! Беги, пока я разрешаю!!! Я приду за тобой!!! Ты ещё пожалеешь!!!
Человек шёл, не обращая внимания, хотя крик Герберта провожал его всё время, что он шёл по городу, кричали дома и узкие улочки:
— Беги так, чтобы я тебя не нашёл!! И тебя!! И твоего отца!!! Я приду за вами!!! Кровью умоетесь, оба!!!
Человек просто шёл, не обращая внимания ни на крики, ни на испуганно глядящих на него из окон людей, ни на дрожащие дома и падающие с крыш камни.
— На цепь посажу!! Из миски жрать будешь!!!
Городские ворота были открыты. Человек вышел, и они захлопнулись за ним со страшным шумом, когда это случилось, то крики сразу же затихли, перестали досаждать.
Человек окинул взором близлежащие деревеньки и фермы. Посмотрел на дорогу. Пригляделся к далёкому лесу, из которого так давно вышел к городу. И после этого он двинулся туда, где, как он помнил, и находился его дом. Несмотря на хромоту, он шагал очень быстро.
Ведь он знал, что Герберт наверняка погонится за ним, хоть и не сразу.
Прошлое
-
Восьмая глава
Человек скрылся за воротами, а его отец остался дома, не зная, что сын его уйдёт далеко–далеко и в конце концов будет убит хозяйкой дома стоящего на куриных ногах.
Отца человека ждала совсем другая жизнь. По крайней мере, в моменты, пока он был предоставлен самому себе.
Он спокойно жил, спокойно ел, спокойно спал. Он очень быстро понял, что еда в его животе не переваривается, а значит, если он продолжит есть — то брюхо его раздуется совсем до неприличных размеров, поэтому он раз за разом вскрывал его, доставал оттуда съеденное, зашивал себе живот и ел по второму разу. Жизнь его шла спокойно и размеренно.
В один день у него был на обед ковер. Ковер, под собственным отцовым желудочным соком, уже столько неоднократно съеденный, что сырым его считать было решительно нельзя, поэтому это была какая–то экзотическая готовка, крайне необычный рецепт, в котором отец человека находил свою прелесть. Огромный кусок старого ковра он положил на лучшей тарелке, которую смог найти: овальной, сервировал его посыпкой из гнилой земли, старым высохшим сеном и водой из прозрачной бутылки с крестом, откуда–то такая нашлась, вот бывает же? К такому мероприятию нужно и одеваться соответствующе, поэтому, найдя один из своих лучших костюмов, отец человека был именно в нём: несколько широкие серые брюки, такой же серый пиджак, белая рубашка и старый солдатский ремень, потому что иного не нашлось.
Отец человека расположил тарелку за столом и сел перед ней, взяв в левую руку вилку, а в правую нож. Ему не понадобилось много времени, чтобы вообразить себе музыку. Музыка — это прекрасно. Поэтому отец человека вообразил себе лучшее, что смог.
Босанову.
Музыка сразу родилась в его голове и заполнила всю собой без остатка. Неторопливый ритм напомнил ему о латиноамериканских ресторанах; португальский говор, когда–то слышанный отцом человека в старых фильмах, тоже зазвучал на фоне, достаточно было лишь закрыть глаза, чтобы атмосфера полностью создала сама себя; отец человека именно так и сделал, и больше открывать глаза ему не понадобилось.
Капелька за капелькой, луч за лучом вокруг возникла прекрасная зала, большая, бесконечно уносящаяся вперёд, вдаль, но на самом важном месте, само собой, сидел отец человека.
Он сидел за заранее заказанным столиком. Достаточно было только позвонить Альваро, и тот всё устроил, хорошо быть элитным клиентом. В паре шагов бар, возле которого отираются знакомые лица — они часто сюда ходят, они любят это место. В центре, достаточно близко, чтобы можно было всё слышать, но достаточно далеко, чтобы не мешать и не раздражать, — сцена, на которой выступает Она. Она выглядела каждый раз совершенно по–иному, но лицо, её лицо, каждый раз это лицо было её лицом, ЕЁ лицом, лицом его жены, которую…
— Ваш напиток, — сказал отец человека сам себе. — Прошу вас, это за счёт заведения.
— Конечно… — ответил он сам себе, взял несуществующий стакан и пригубил несуществующий бурбон. — Прекрасно. Может быть, я даже захочу это повторить.
— У меня всё в порядке?
Характерное лицо отца человека слегка исказилось в гримасе непонимания.
— Ох, конечно же, простите… у вас всё в порядке?
— У меня… Конечно же. Что может быть лучше всего этого? — он обвёл рукой свой стол, залу и сцену, на которой пока никто не пел. — Ничего. Это же прекрасно. Я каждый раз прихожу сюда и мне приятно, что я нашёл это место.
— Или оно нашло вас?
— А может быть и так, может быть и так… знаете, мне сегодня как обычно. И, — одним махом отец человека допил поданный ему стакан. — Повторите. Очень, очень приятно.
Во мгновение ока на столе оказалась тарелка со стейком прекрасной говядины средней прожарки, с колечками красного лука, горошком и отличным соусом. Отец человека снова пригубил из стакана и принялся есть.