Отец нервничал и хватался за сердце, мать обнимала, поила какао и читала книжки… чудные, право, чудные и чуднЫе были люди. Ими так легко было управлять. Всё шло согласно плану.
— План. Хорошее слово.
Да. На всё–то у него был план.
И даже на первое убийство.
Отец человека воображаемо открыл воображаемые самому себе глаза и обвёл взглядом залу. Люди замолчали и посмотрели на него, всё–таки они тоже были воображаемые и легко следовали за его мыслями, подчинялись желаниям. Все они посмотрели на него, и лица их, раньше невнятные, нечёткие, смазанные, начали обретать различимые даже издали черты. Всё это оказались убитые им в разные моменты жизни. Великое множество, но все одинаковые, восково–чистые и глянцево–стерильные. Все они подняли стаканы, отсалютовали своему убийце и выпили по глотку в честь него.
Отец человека благосклонно кивнул им в ответ и снова уже хотел было погрузиться в воспоминания, просмаковать первое убийство, женщину, которую он нагнал дождливой ночью и зарезал (как же это было сладко, как же это было приятно, он мог поклясться, что ощущает, как её жизнь протекает у него сквозь пальцы, как её пульс переходит по рукояти ножа, воткнутого в сердце, прямо ему в руку, а из руки в грудь, находит путь к сердцу и гнездится там, даруя силу, которой убитая оказалась недостойна), но теперь уже все снова замолчали по совсем иной причине.
И замолчали не просто все, замолчало само место, не стучали туфли по паркету, не слышалось звона от барной стойки и с кухни. В зале появилась она.
— Дамы и господа… — таинственно сказал конферансье (его не было в зале, но голос его должен был прозвучать и он прозвучал). — Выступление начинается.
Выступление началось.
Воображаемый сам себе отец человека воображаемо за…
— Не закрывай глаза, я прошу тебя.
Она пела, но она же, другой частью себя, подошла к отцу человека и присела к нему за столик, а официант быстро наполнил ей бокал шампанским.
— Сейчас так много звёзд, ты так не считаешь?
Отец человека взял стакан с бурбоном и посмотрел в потолок.
— И правда. Очень много звёзд… А я хотел бы забыть.
Господи, как же ты невыносимо прекрасна.
— Забыть меня? — она рассмеялась и тряхнула длинными темными волосами
— Да.
Он больше не мог ничего сказать, а она не хотела ничего говорить, и звучала вокруг них музыка про то, что вокруг много песен, и мечтаний, и, самое главное, звёзд.
Отец человека думал о том, что его жена, давно убитая им, сидящая напротив него, великолепна, идеальна, очень красива, восхитительна…
— Я прошу, хватит.
— Я бы всё равно хотел забыть тебя.
— Я это понимаю… я плохая, да?
— Ты не плохая, просто я…
— Но я же плохая.
Музыка звучала и звучала. Люди вокруг разговаривали о своём. Официанты носились туда и сюда с закусками и выпивкой.
Отец человека и его жена сидели и молчали.
— Ты не плохая. — в конце концов сказал он ей.
Она улыбнулась, показывая, что не верит, но понимает, и резко сменила тему.
— Как он?
— Он ушёл в город… — отец человека улыбнулся. — Знаешь, а ведь он тоже не плохой.
— Даже несмотря на то, что убил тебя?
Отец человека вздохнул и ответил:
— Я этого заслуживал.
Она кивнула в ответ.
— Этим мы с тобой и отличались… Мы же почти одинаковые были, милый. Но ты понял, что ты плохой и всего этого заслуживаешь. А я — нет…
Не думай о том, как убил её, дурак, что ты, что ты, что ты.
— И правильно, не думай. Лучше подумай о чём–нибудь хорошем?
И сразу же в памяти его всплыло многое, кроме её темных волос. Отец человека вспомнил их первую встречу. Университет. Её простое, но изящное платье, её всё такие же темные, но тогда короткие, волосы, её худобу, её запах (духи с названием цвета столицы), её вес на его руках.
— А ты меня действительно любил?
— Я тебя и сейчас люблю.
— Но говорил, что не любишь.
— Это очень трудно — любить тебя.
Теперь это были не только волосы. Она сидела напротив такая же, как в момент их первой встречи, молодая и ещё более прекрасная, и отец человека понял, что сам стал моложе, под стать ей.
Отец человека воображаемо закрыл воображаемые самому себе глаза и вспомнил.
К тому моменту он успел убить неведомое множество кошек, собак и троих женщин. Не то, чтобы очень много, и не то, чтобы именно специально женщин, просто ненавидел их отец человека больше, чем мужчин.
Он стоял в универси… Хотя зачем?
Он не захотел представлять себе момент таким, каким он был на самом деле. Воспоминания — как солнечные лучи, делай с ними, что хочешь. Поэтому встретились они не в университете, в первый день, на знакомстве группы.
Это был парк. Или даже открытый космос. Вокруг звучала босанова. Она шла в лёгком платье, а музыка обволакивала её, подчёркивала её божественность. Из её глаз светила пронизывающими лучами взорвавшаяся Бетельгейзе. А губы, немного бледные, возбуждали, когда она улыбалась, и ещё больше возбуждали, когда она была серьёзна.
В первый раз в своей жизни отец человека почувствовал к женщине что–то ещё, кроме всепоглощающих презрения и ненависти. А она сама, объект этого «чего–то ещё», посмотрела на него лучами взорвавшейся сверхновой из глаз и сказала:
— Почему вы так на меня смотрите?
Он не нашёлся с ответом.
Она, не дождавшись, в ответ улыбнулась, пожала плечами, и пошла было мимо, но тут он спохватился, догнал её и, краснея, бледнея, смущаясь, спросил её имя и телефон… Вокруг был цветущий луг или прекрасный зимний лес. А ещё звучала босанова.
Она всё так же сидела напротив и всё так же пела со сцены, но, конечно, она сидела напротив, смотря на него, улыбаясь.
— Это было очень мило. И зачем тебе это забывать?
— Я… я тебя убил.
— Что за глупости!
Она нахмурилась, отпила из стакана, резко протянула руку через стол и взяла его за указательный палец.
— Дурачок. Это я плохая. Я.
— Ты не плохая. — хмуро и упрямо ответил отец человека
— Дурачок, какой же ты дурачок.
И столько пронеслось в памяти отца человека эпизодов, столько хорошего и плохого, столько всего, что он не выдержал и заплакал. Ещё и музыка. Босанова. Его и её музыка. Отец человека не мог сдержать слёз, они капали на тарелку в стакан.
Его жена сразу же встала со стула, подошла к нему, обняла и прижала его голову к своей груди.
— Что ты, что ты… — зашептала она. — Что ты, я понимаю, не надо…
— Почему я должен тебя терять? Почему я не могу тебя забыть?
— Успокойся, хороший мой, успокойся, всё в порядке…
Он пару минут не мог ничего сделать, слёзы просто лились. Потом перестали. Конечно. Никто не обращал внимания.
А она понимала. Она всегда понимала.
— Мужчины. Всегда–то вы более эмоциональны. Какой же ты у меня хрупкий.
Она хотела отойти и снова сесть, но он схватил её за руку.
— Танцевать. Уже рассвет. Рассвет уже. Давай потанцуем.
— Потанцуем? Но… я же пою!
— Вот и пой.
Отец человека вытащил свою жену на середину зала и прижал её к себе. Сперва они неловко закружились, но потом это стало настоящим танцем.
Теперь уже она прижала лицо к его груди. Но слёз он не ощутил. Когда она посмотрела ему в глаза, он увидел, что она улыбается.
— Ты сказал, рассвет близко?
— Да.
— Рассвет полон мечтаний. Их очень много.
— И одна из них наша.
Она помолчала, а потом заговорила опять:
— Рассвет. Но все звёзды всё равно видно. И у каждой, я уверена, есть мечта.
— Так много звёзд… Как же много звёзд.
— А песня? У каждой звезды есть песня, ведь правда?
— Ветер. Ветер полон песен. И одна из них наша, любимая.
— Так много звёзд и так много песен… у каждой есть мечта.
— А ведь вокруг так много звёзд.
— Так много звёзд.
Она встала на цыпочки потянулась к нему, чтобы поцеловать его. Прекрасная. Идеальная. Невыразимо, неописуемо, нет–таких–слов–чтобы–это–сказать-красивая.
И, хотя реальная раньше, но теперь воображаемая.
Воображаемая.
Отец человека открыл глаза.
Он увидел тарелку с куском ковра, посыпанным гнилой землёй и старым сеном.
Он увидел стены дома. Из окна он увидел кусок затянутого серыми облаками неба и светящую даже днём фиолетовую луну.
А вот своей жены, любимой жены, он не увидел.
Пальцами правой руки отец человека прикоснулся к своему лицу и подушечками почувствовал невысохшие дорожки слёз.
Подскочив и дико заорав, он подхватил тарелку и швырнул её в стену. Он схватил стол и рванул его на себя, а потом тоже швырнул в стену. Он забегал по дому, крича, вереща, визжа, как маленький ребёнок, внезапно осознавший, что смертен, пытаясь хоть как–нибудь выбить из головы эти опять нахлынувшие воспоминания о ней, о ней, о ней, о той, кого рядом с ним не было, кто… бросила его.
Крик не принёс покоя. Вся злость так и осталась в отце человека. Глухо, но как–то отстранённо рыча, он вернулся в кухню, пригладил волосы, и начал рыться в шкафчике с кухонными принадлежностями. Быстро нашёл нож. Попробовал пальцем, острый ли? Острый.
Отец человека оделся и вышел из дома. Его переполняла ненависть. Он пошёл в направлении железной дороги. Наверняка кого–нибудь на ней можно поймать.
Девятая глава
Меж тем, когда отец человека выбежал из дома, погода стояла неплохая.
Но стоило отцу человека оказаться за воротами, как сразу всё кончилось, и остатки чего–то хорошего, пусть мало осталось в нём этого хорошего, выветрились из него моментально. Слезы на его лице высохли, и снова он бежал вперёд и вперёд, как когда–то, вот только теперь вокруг было серое небо, мёртвая земля и ничего больше.
В остальном же — замечательная была погода. Даже несмотря на налитое серостью серым–серо серое небо, которое не могло бы стать ещё серее, даже если захотело бы. Даже несмотря на полную серостью серым–серо серую землю, которая не могла бы стать ещё серее, даже если захотела бы. Всё остальное, помимо земли и неба, было неважно. Дома и дома, воздух и воздух, пусть даже и остатки деревьев.