Отец человека бежал вперёд, как бежал когда–то. Даже когда у него начали болеть ноги, он не обратил на это внимания, а потом ноги и вовсе болеть перестали. В руке отец человека зажимал нож. Отец человека продолжал бежать, осознавая что он делает и почему, но, меж тем, мыслями он снова был где–то далеко, но не в кафе, где его жена пела босанову (то было место для счастья и покоя), нет, теперь он просто вспоминал. Когда–то давно он бежал точно так же, вот только вокруг всё было совсем иначе.
Ведь вокруг был город — не самый большой и не самый маленький, своими домами–коробками отъевший огромную часть территории у леса. Они сначала воевали, но потом жили друг с другом вполне себе мирно, лес и город. Лес рос вокруг города, храня в себе животных и прочие милости, а город стоял где–то в лесу, храня в себе в основном людей. Одним из этих людей был отец человека, который в те времена не так уж и много прожил, но явно не меньше двадцати лет, хотя так и не сказать сразу. Глядя на себя в зеркало отец человека видел стройного юношу, чаще в светлых, клетчатых рубашках, в серых брюках, и в туфлях под цвет ремня — ведь мужчину делает стиль.
Женщина в халате, точно подогнанном по изящной фигуре, нахмурилась, сузила глаза, совсем уж превратив их в две щёлочки, и покачала головой. Её приемный сын стоял перед зеркалом и тоже хмурился, но по другой причине:
— Коричневые туфли с чёрными брюками? Серьёзно?
Отец человека холодно окинул взглядом себя и, не обращая внимания на приёмную мать, отстранено отметил складки кожи, словно мог отчётливо, как под микроскопом, видеть каждую клеточку эпидермиса.
— Прыщи, не лезут, нет? Вроде нет…
— Ладно… всё–таки он тёмно–коричневый. Да и ремень такой же у меня есть. Вроде бы даже и нормально.
Женщина всё равно хмурилась, но потом вздохнула и просто потрепала приёмного по аккуратно подстриженным светлым волосам.
— Всё в порядке, Серёжа, честно.
— Да я понимаю, — отец человека кивнул, всё так же поглядывая в зеркало. — Извини, пожалуйста.
Он растянул губы в улыбке, ласково сощурил глаза и начал раздеваться. Мать его вышла из комнаты. Сергей, раздевшись до трусов, снова придирчиво посмотрел в зеркало, на этот раз оценивая уже себя. Бледная кожа, аккуратные ногти. Приспустил трусы и несколько раз повернулся вокруг своей оси. Сила рук, с проступающими венами, стройность развитых лёгкой атлетикой ног, подтянутость ягодиц, аккуратность коротких, всё таких же светлых, волос в паху, характерные две толстые вены, идущие верах там же. Возможно, этому стоило бы радоваться, но Сергей машинально отметил про себя, что всё вроде бы даже и в порядке. Поэтому он оделся уже в домашнее и вышел в комнату.
Вышел, закрыл дверь. Пахло приятно, чем–то из восточной кухни — приёмная мать любила готовить что–то своё национальное. Она хлопотала где–то на кухне, и Сергей слышал лёгкое позвякивание посуды и шум воды.
— Посуду моешь?
— Что?
Сергей быстрым шагом прошёл на кухню.
— Посуду моешь, говорю?
— Ага, — кивнула она. — Ты иди, иди. Папа скоро будет. Он вроде поговорить хотел.
— Да.
Сергей прошёл через зал, задел ногой неудобный уголок чистого турецкого ковра, снова зашёл в свою комнату.
Опять зеркало.
Опять кожа.
Опять мысли о том, что туфли не подходят к брюкам.
Как же это надоело.
Странное, но привычное, чувство злости родилось в паху и тонкими нитями ринулось оттуда через всё тело в голову. Следующее после этого желание крепко схватиться за свой член, а потом рвануть его, чтобы оторвать, тоже было привычно, всё это затем переросло в тягучую вспышку, напрочь…
Сергей рыкнул и ринулся на диван, подмял под себя подушку, уткнулся в неё головой и глухо заорал во всё горло, заполнив рот тугой наволочкой. Заметался по дивану, забился. Секунда, две, десять, пятнадцать, тридцать, минута, а его всё ещё колотило.
Чувство ушло постепенно.
Сначала отпустило в голове, потом в области паха. Сергей моргнул пару раз и увидел, что на подушке остались влажные следы. Внутри появился холод, противный, неприятный. Захотелось свернуться в комок и… и всё.
Мотнув головой, Сергей подскочил с кровати одним махом и быстро подошёл к проигрывателю пластинок, стоящем на тумбочке, полной винилов. Он знал, что ищет, отец привёз её недавно из Японии, куда ездил по делам. Отец сказал, что это самое новое, что он смог достать. Было совсем не то, совсем не то, что Сергей хотел, но ему неожиданно понравилось.
Какие–то духовые. Какие–то ударные. И приятный голос певицы, поющей что–то, от чего в груди рождалось какое–то иное чувство. Может быть, человеческое? Сергей не мог на это ответить.
Он слушал, и слушал, и слушал, и слушал. Там, вне комнаты, были какие–то свои звуки, почти не слышимые из–за музыки, но очень скоро снаружи что–то хлопнуло, зашумело, пару раз топнуло. Звуки с кухни прекратились, переместились туда, где хлопнуло и зашумело. Спустя пару минут песня почти доиграла, в дверь комнаты постучались.
Сергей убавил звук, глянул в зеркало, проверяя, всё ли в порядке, и подошёл к двери.
Открыл. Там стоял приёмный отец.
— Здравствуй. Пойдём обедать, — уже уходя в другую комнату, чтобы переодеться, он остановился, помолчал пару секунд и добавил. — Никак не наслушаешься? Это правильно. У нас такого не делают. Давай, не задерживайся, а то остынет, она уже всё по тарелкам разлила.
Когда Сергей вышел из комнаты, окончательно пришедший, как он посчитал, в себя, приёмные мать и отец сидели за столом и обедали. Он подумал, что ему стало интересно, какие у них могли бы быть дети, если бы они были? Мать — не очень высокая, немного смуглая, с узкими глазами, пухлыми губами, и отец, высокий и стройный блондин.
— Давай–давай, садись скорее! — отец кивнул на место за столом, дождался, пока его приёмный сын сядет. — Вот так и правильно.
— Стоп! Он руки не помыл!
Отец нахмурился, сцепил зубы и с шумом втянул сквозь них воздух, на выдохе протянув:
— Ой–й–й-й, гос–с–споди, руки он не помыл, после дня дома… Дай парню поесть. У него возраст: не поест лишний раз, а потом стресс или ещё что, и всё.
— Что это ты такое говоришь? Что «всё»?
— А вот всё. Обморок, боли в мышцах… Эм… Ну… Короче, дай ему поесть.
В разговор включился Сергей:
— Главное — не перебарщивать. Можно стать толстым.
— Недобарщивать тоже не очень хорошо.
— Тебе хорошо говорить.
— Да, мне хорошо говорить! — отец улыбнулся.
Мать посмотрела на него ласково, но немного с напряжением. Отец заметил это напряжение, улыбнулся ей и, положив ложку в тарелку, прижался головой к её плечу. Мать словно бы застыла на стуле, неловко улыбнулась, глядя на Сергея, но, тоже опустив ложку, двумя руками всё–таки прижала голову отца к себе ещё теснее.
— Так что не так с одеждой–то? — голос отца был глуховат из–за неудобной позы и того, что говорил он в халат, прижатый.
— Всё в порядке. Просто коричневые туфли с чёрными брюками. Но вполне под цвет ремня, почему бы и нет?
— Вот видишь, сам говорит, что всё в порядке, а ты мне прямо с порога что устроила?
Мать пожала плечами:
— А мне он сказал, что недоволен!
— Я подумал и решил, что всё в порядке.
— А.
Отец продолжил есть.
— Ты не волнуйся, — сказал он, потом проглотил ложку супа, а потом продолжил. — Ты неплохо смотришься. Даже если был бы за рубежом — вполне достойно выглядишь. А уж тем более здесь.
Немного помолчав, доев суп, он добавил:
— Все девчонки будут твои.
— Эй! — мать ткнула его локтем в бок
Отец поднял руки вверх и улыбнулся:
— Молчу–молчу! Чай будет сегодня?
Сергей, тоже уже расправившийся с супом, дождался, пока мать принесёт чай, взял чашку и ушёл в свою комнату, чтобы посидеть в одиночестве и послушать музыку. Очень скоро к нему зашёл отец.
— Серьёзно, не переживай так. Всё будет в порядке.
— Да я и не переживаю.
Отец сел на диван, который стоял рядом с проигрывателем.
— Слушаешь, гляжу? Это хорошо, что тебе нравится, да… — он снова замолчал, немного опустив голову вниз, а потом снова начал говорить внезапно. — Ты зря переживаешь. — повторил он. — Я только понять не могу, почему.
— В смысле?
— Девочки–то у тебя нет.
— Ну?
— Да не смотри ты на меня так. Оно и вообще нормально. Парень ты… сам понимаешь, может. Вразнос будет легко пойти. Девочки, девушки, женщины… они вообще, пьянят, знаешь ли.
Сергей всё так же сидел, уткнувшись носом в чашку.
— Но всё–таки странно, что у тебя нет никого. Почему? Ты ведь мой сын… мда. — отец неуютно поёжился под прямым взглядом Сергея. — Так ведь действительно мой сын, мы же даже внешне похожи. Реально ведь похожи. Я… Ладно.
— Ладно.
— Давай не будем. Я как–то… я не могу как–то об этом. Глупый разговор, — отец смутился. — У меня с женщинами всегда всё получалось само собой. У тебя тоже будет получаться, вот увидишь. Честно.
Оба они замолчали, отец всё никак не мог, или не хотел, выйти из комнаты, а Сергей тоже не мог, или тоже не хотел, попросить его уйти. Он первым нарушил молчание.
— Я хочу спросить.
Подойдя к проигрывателю, Сергей снова запустил пластинку. Заиграла–полилась та самая песня.
— Ты же понимаешь. Расскажи, о чём она. Что там поётся.
Отец, улыбнувшись, прислушался.
— Хм… она не вся на японском, там на английском есть строки. «Боже, дай мне ещё один шанс», кажется. А что, тебе понравилось?
— Да, понравилось. Я хочу знать, о чём песня.
— Да? А оно тебе нужно?
— В смысле?
— Ну, вот о чём, ты думаешь, эта песня? Вот твоё мнение?
Сергей крепко задумался.
— Что–то хорошее. Не иначе. Воздушное такое.
— Воздушное, да? О как, господи… да я не смеюсь, не смеюсь, просто…ай, извини. Ты не понимаешь слов, и песня настраивает тебя на что–то хорошее, да? Так ведь пусть так оно и остаётся. Я вот разлюбил музыку, когда вырос и закончил университет. Раньше я мог слушать песни, они для меня что–то значили. А потом ты начинаешь понимать текст и осознаёшь, что песни были дурацкие, а ты себе чего–то напридумывал, значит, ты и сам — дурак.